Кинесики

Назарова Ольга Валерьевна родилась в Нижнем Новгороде, окончила историко-филологический факультет Горьковского государственного университета. Лингвист. В 2001 году переехала в Прагу, с 2010 года живет в Англии. Эссе на историко-культурно-кулинарные темы печатались в журналах «L’Optimum» и «Теория моды». Сборник эссе «Путешествия на край тарелки» (при участии Кирилла Кобрина) вышел в издательстве «НЛО» в 2009 году.

ОЛЬГА НАЗАРОВА

_*

КИНЕСИКИ

Рассказ

_{Хочу себе сегодня пир устроить:}

_{Зажгу свечу пред каждым сундуком,}

_{И все их отопру, и стану сам}

_{Средь них глядеть на блещущие груды.}

А. С. Пушкин, «Скупой рыцарь»

Арсений Крупицин был уже сильно немолод, пенсионер, но еще с небольшим стажем. Жил он одиноко и замкнуто, и не то чтобы совсем бобылем, хотя был и безбрачен и бездетен, не то чтобы совсем бирюком, хотя сам не искал ни связей, ни знакомств, но таким было его положение, что будто бы никто и не подозревал о его существовании. Справедливее сказать — почти никто.

В каких-то канцеляриях имелись о нем сведения. В метриках было записано, кто были его отец и мать. В дипломе значилось, что он экономист. Трудовая книжка хранила подробные записи о бухгалтерском стаже. Были еще книжки медицинские, санаторно-курортные карты, потерявший всякое значение профсоюзный билет, старомодные удостоверения члена такой и сякой дружины и даже читательские билеты в городские библиотеки. Все это были документы прошлого, припахивали клеем или нафталином будто бы. Документы современные назывались «полисы», не пахли ничем, их санитарно-ламинированные плоскости надежно и прозрачно уведомляли, что собой представляет податель сего чипо-полиса. Впрочем, Арсений Крупицин одинаково равнодушно и аккуратно хранил и те и другие свидетельства своей жизни по необходимости и по привычке беречь веще-факты, попавшие ему в руки. Он был собиратель, точнее — подбиратель.

Шишки, камушки, стеклышки, перышки, ракушки, монетки — драгоценный хлам юных палеонтологов! Эти найденные, выигранные, выменянные сокровища трепетно укладываются в коробочки для скорого забвения по пыльным углам и подкроватным тайникам. Юный Арсений не только подбирал и тащил с улицы всякую дрянь, к материнскому отвращению или умилению — зависело от ее настроения, — но и припрятывал этот, в сущности, сор и мусор, который следовало вымести, сложить в мешок и вынести вон. Ореховые скорлупки, засохшие бутоны цветов, рачьи клешни, раздвоенные рыбьи хвосты, похожие на рачьи клешни, свечные огарки и карандашные огрызки, винные и шампанские пробки, кусочки лент, тесемочки, какие-то мотявочки, словом — абсолютный вздор пригребал Арсений и приберегал для каких-то своих дел и забав. Сколько мог себя помнить, он постоянно что-то выискивал под ногами, наклоняя голову немного вбок, был похож на птицу, выискивающую корм. Арсений охотился на окружающие его предметы, подбирая примечательные, но спроси его, чем они так ему занятны, промямлит, что «интересная штучка, может пригодиться».

Он и в самом деле не мог ни вам, ни себе объяснить, как именно подбиралась коллекция. Но без этих чепуховых мелочей юный Арсений не представлял, как выстроить серьезную игру. К примеру, шахматные фигуры были слишком скучны для игры в шахматное королевство. И ни круглые блюдца шашек, ни костяшки домино, ни загадочные своей округлостью деревянные бочонки лото, ни даже карточные домики и лабиринты из пуговиц не могли составить порядочной декорации для разыгрывания шахматными персонажами сюжетов с шекспировскими перипетиями. Тщательно подобранные мелочовки и служили детальками и материалом для изготовления разного рода аксессуаров и бутафорий. Королевским фигурам и свите требовались шляпы, плюмажи, шпаги, веера, жабо, шлейфы, шлейки для питомцев и сами эти питомцы, наконец! Нужно было соорудить трон, гербы, карету, паланкин, обустроить покои и залы. А все эти пустяковые фетиши — поводы для споров, скандалов и распрей, войн и конфликтов, всякие там платки, украшения, талисманы, чуринги, брелки? Это золотое руно сюжета, эти драгоценные подвески придворных козней, этот королевский стакан воды, полный интриг? Любая чепуховина из коллекции могла взлететь в цене, стать центром разыгрываемого эпизода, занять место в коробке фавориток коллекционера. Мир готовых вещей Арсений превращал в свои артефакты вкраплениями и вкладышами из мелочей и случайных пустяков.

Штучка могла быть интересна крапинкой, трещинкой, щербинкой, дырочкой или, напротив, — могла быть удивительно цела-невредима, гладенькая, безупречная своей образцовостью. Арсений так и продолжал всю жизнь подбирать всякую мелочовку, словно не замечая переживаемых событий: учеба, работа, похороны, путешествия, перемены и переустройство жизни, даже своей собственной. Он так и продолжал по-птичьи всматриваться в предметы, приносить домой то да се, укладывать в коробки, помечая дату и место найденного.

Пожалуй, что-то действительно менялось вокруг: то ли климат, то ли атмосферные потоки и течения, приносившие заморские диковинки. Теперь у него были и колючие плодочашечки каштанов, пупырчатые шкурки и гладкие косточки от личи, волосатые черепки кокоса, улыбающиеся скорлупки фисташек. Все эти диковинки радовали и пробуждали что-то, какую-то смутную радость или надежду, пока Арсений их рассматривал, то морща нос под толстой оправой очков, то улыбаясь сквозь лупу. Эта смутность и неопределенность не давала Арсению покоя, пусть и не так мучительно, как желание Германна проникнуть в тайну трех верных карт. Но порой он чувствовал себя и на месте Лизы, гадавшей над поведением молодого инженера, который в известный час являлся под ее окнами. Словом, перебирая свои экспонаты, — и чем дольше сидел над ними, тем сильнее Арсений чувствовал, предчувствовал нечто, почти предопределенность счастливых перемен на пятом году своего пенсионерства, да еще в дни любимой поздней осени. Впрочем, он был не тщеславен и любил осень всякую: пышную, яркую, тихую, слякотную, с туманами, дождями, заморозками...

Галочка Голицына сверилась со списком фамилий жильцов, прежде чем позвонить в дверь очередной переписываемой квартиры. Галочку не интересовала перепись, ее интересовали фамилии, оканчивающиеся на «цин» и «цын». Крупицин, здесь должен проживать одинокий Крупицин Арсений. Галочка вдруг заволновалась, понимая, что отчество она все равно не запомнит или перепутает, и решила обойтись без него.

— Переписчик Галина Голицына!

Нет, не так.

— Всероссийская перепись населения! Я ваш переписчик. Разрешите войти?

Галочка выставила повиднее фирменный портфель с бланками, папками, прочей канцелярской ерундой, а также удостоверением, которое следовало предъявить вместо демонстрирования казенного ягдташа. Но она о нем забыла, а пожилой человек пригласил пройти, не взглянув на портфель.

Переписные листы на одинокого человека — процедура незатейливая. Галочка не торопилась. Она устала от предыдущих опрашиваемых и их ответов. Конечно, это утомительная и совсем не интересная процедура, теперь она согласна со всеми, кто ее отговаривал от участия в этом деле. И семьи с фамилиями на «цин» и «цын» попадались не так часто, как она думала. А те, кто попадался, будто сговорившись, давали одни и те же указания:

— На конце — «цын», через «ы», не так, как Ельцин.

Или же:

— На конце — «цин», через «и», как Ельцин.

И никто толком не знал, почему же именно «ы», а не «и». Или почему именно «и», а не «ы». Но Ельцина поминал каждый.

Галочка была студентка, филолог и недавно вступила в клуб ономастики и топонимики. Ей нравились имена и названия, зачастую они были привлекательнее, чем их носители. Галочка любила слова и думала, что они интереснее людей и предметов. Уж играть с ними было гораздо увлекательнее, тем более что они никогда не жульничали. Но теперь эта рутина переписывания населения, обилие лиц и имен собственных, имен географических ей наскучила и бесконечно надоела. Все переписываемые слились в один антропоним «Субъект Переписи». И в конце дня ей, как тому учителю греческого, хотелось залезть в футляр, закрыть глаза, поднять средний палец и сказать: «Антропос».

Близилось очередное (раз в месяц) заседание клуба. Галочка должна была сделать доклад о фамилиях, имеющих в окончании «цын» или «цин». О том, что носители окончаний «цын» являются потомками духоборцев. О том, что духоборцы и молокане взяли себе за неписаное правило давать новые или изменять старые фамилии присоединившихся к их братству, но так, чтобы потом помнить или знать, как определить, откуда пришел к ним человек, из каких краев. Так казаки-переселенцы получали фамилии с «цы», что отсылало и к «казацы», и к «духоборцы», и к «переселенцы». Ради этих фамилий Галочка и вызвалась ходить переписчиком, но мало кто интересовался происхождением своей фамилии.

Галочка заполнила все полагающиеся формы на Арсения... (за отчеством моргнула в бумаги, но тщетно) Крупицина, и ей пора было уходить. Вдруг неожиданно для себя она спросила:

— А вы знаете, зачем перепись?

— Нет, а что это?

— Это то, зачем я к вам пришла. Собрать о вас данные и... — Галочка хотела добавить — передать их в Росстат, но толстые стекла в нелепой оправе так бесхитростно увеличивали радость в его глазах, что она умолкла.

— Да, да, вы правы! Данные — это коллекция знаний, это нужно, всегда пригодится.

Галочке захотелось закрыть глаза, поднять средний палец и сказать: «Антропос». Но вместо этого она задала свой вопрос про окончание его фамилии. Нет, он не знает, почему он Крупицин, а не Крупицын. Но есть бумаги отца, знаете, милая барышня, такие старые бумаги, страшно лишний раз развернуть — на сгибах хрупкие. Мама была Чернышёва. Давайте посмотрим... Нет-нет, благодарствуйте, мне уже пора.

В пальто было жарко. Галочка сгребала со стола свою канцелярию в совершенном смятении: откуда это ее «благодарствуйте», ей никуда не пора и что вообще за лжедухоборец перед ней. Уже в дверях, перекинув за спину неуклюже раздувшийся, не по порядку сложенный фирменный портфель, Галочка спросила:

— Духоборцы. Вы что-нибудь знаете об этом?

На улице моросило, лужи по-хозяйски расползлись по всему тротуару, и было ясно, что они тут надолго. Арсений Крупицин стоял у подъезда, под крышей с козырьком и под зонтом. Это был не зонтик, а именно зонт, почти уже тент, будто перекроенный из паланкина. Он держал его раскрытым, чтобы быть готовым рвануть через пряди дождя, лишь мелькнут в них лепестки Галочкиного пальто, броситься навстречу и укрыть от ливня красный цветок.

Перепись давно закончилась, собрания клуба ономастики и топонимики Галочка уже не посещала, подумывала о клубе литературного творчества, но никак не могла решиться, спланировать свое расписание или что-то еще придумать в пользу этого клуба. Однако по пятницам она навещала Арсения Крупицина, такая завелась у них дружба с тех пор, как она спросила его про духоборцев. Про духоборчество ему было известно немного, но все же он решил, что девушка права: он в своем тихом затворничестве действительно смахивал на духоборца, в некотором роде стихийного и в некотором роде сектанта. С этими его коробульками, картонками и сардинницами он превращался в еретика, смутьяна, желающего с помощью их ничтожнейшего содержимого «подправить» мир готовых вещей.

Каждую пятницу Арсений ворошил свою коллекцию. С тех пор как эта девушка с именем, как птичка, а похожая на цветок, проникла в его жизнь, он снова обратился к своим сокровищам, ему захотелось удивить ее, показать и рассказать ей что-нибудь о мире, которого не увидеть вокруг. Он обрадовался ее нелепым духоборцам с цинковыми окончаниями в фамилиях, его осенило, он понял, что за смутность и неопределенность мучила его последнее время. Его коллекция безделушек, почти забытая, давно не пополняемая, бередила и просилась быть показанной хоть кому-нибудь, хоть раз, пока он жив, ее хозяин — единственный, кто знал ей цену. Иначе — зачем он все это собирал?

Каждую неделю он мастерил или подбирал вещички, а Галочка придумывала сюжеты, а потом превращала их в коротенькие истории. И коллекция, разбираясь на действующие лица и бутафорию, как театр, обрастала своим репертуаром.

Сегодня Арсений приготовил фигурки. Их было пять. Тела он вылепил из пластилина. Вернее, это был не совсем пластилин. «Полимерная глина», — сказала Галочка, вручая ему в одну из пятниц этот брусок белой пластики в хрустящей оболочке. У фигурок головы были — раззявленные скорлупки, только у четырех — из фисташковых, а у одной — пустая оболочка от личи. Каждый персонаж словно застыл в характерной для него позе с определенным наклоном или разворотом головы-скорлупы, а одному Арсений приладил вместо руки рыбий хвост, раздвоенный, как клешня, что было похоже на крыло.

Галочка появилась под козырьком подъезда внезапно, в серой куртке под цвет дождя, капюшон, мокрые серые перчатки — словно все из дождевой пряжи, никаких меланжевых вкраплений. Ах, ах! Не увидел, не встретил, не укрыл, с трудом сложил зонт. «Парасоль!» — засмеялась Галочка.

Пили чай и рассматривали фигурки. Галочка молчала, и Арсений ждал, когда она возьмет в руки продолговатый футлярчик, словно сложенный перочинный нож, но с экраном, чуть надавит на него большим пальцем и начнет говорить. Арсений Крупицин знал, что это — не нож, не тюбик с губной помадой, это — плеер, он записывает, как Галочка рассказывает истории про его безделушки.

— Знаете что, они кинесики. Посмотрите, у них нет языков, они невербальны...

Языков у них не было. Только тела и головы. Что-то когда-то наполняло их головы, но теперь уже трудно сказать о присутствии в том языков, если только судить о щелях — подобиях ртов, которые в конце концов и определили формы голов.

Один из пятерых имел голову-когда-то-шар. Остальные четверо имели головы-в-сущности-одинаковые: материалом, формой, цветом и почти размером. Только щели были развернуты в разных плоскостях.

Личител голову имел шишкасто-шипастую, большую и непропорциональную телу, а тело складывал в лотос.

Резон закладывал руки спереди и щель держал по ветру.

Наседь закладывал руки сзади и щель устремлял к небу, а брюшко вперед.

А потом их трое и осталось. А сначала было пятеро.

Один из канувших имел рукою рыбий хвост, но пользовался им как крылом. Поэтому отзывался на два имени: Хвокры или Крыхво.

Второй из канувших имел то ли горб, то ли согнутость, а руки спереди складывал муфточкой для равновесия. Почему-то он был Гну.

Но совсем сначала имена у них были длинные, полные. Это было давно, когда головы их имели содержимое и никаких щелей в головах не было, даже трещинок.

Личител умел лечить и звался Личи-Тел или Тел-Личитель. Он был всегда любим, даже тогда, когда все прекратили болеть и забыли, как на что-нибудь жаловаться. Тогда Личи-Тел принял позицию лотоса и немного забылся, и отвисло брюшко. Но от имени его сохранилось больше всего знаков.

Резон был Резонер, им и остался, но его никто не слушал, даже когда он был вербальный. А уж когда наступила кинесика, стало еще проще — просто отвернутся от него, и все.

Наседь был кем — никто не помнит, может, и был никем, всегда просто На-Седьмом-Небе.

Хвокры всегда был неспокоен — то ли он по рыбам, то ли по птицам тосковал и звался то Хвостокрыл, то Крылохвост. И как только решил — канул и забылся. И тоска прошла для всех.

Гну когда-то звался Согнуло-Пополам. И так он был долго. Он был последний, кто испускал звуки, уже никому не нужные среди невербальных. От него как-то избавились, или он сам в звук обратился, но уж этого никто не понимал, и его как бы не стало.

И стало тихо и покойно в кинесическом треугольнике.

В следующую пятницу Арсений Крупицин не ждал Галочку у подъезда. И ничего из своей коллекции он не заготовил. Ему нездоровилось: тянула полежать какая-то ломота, немощь. Но он сидел за круглым столом в желтом пятне света и перелистывал старую детскую книжку.В комнате было холодно, и пришлось натянуть сверху теплую домашнюю куртку. Когда-то она была твидовым сюртуком или визиткой, как считал отец, который был крупнее и осанистее сына, но визитка все равно перекочевала в гардероб наследника уже на правах домашней куртки. От твида стало уютнее, и Арсений улыбнулся трем желтым утятам на обложке. «Тяпа и Нёма» — он будто впервые прочитал название книжки, и его брови-гусеницы поползли к переносице, морща лоб. Раздался звонок, предупреждая уже навернувшиеся слезы. «И пускай бесстрашно льются слезы умиленья», — сказал вслух Арсений и пошел отпирать дверь.

— Галочка Голицына! Гадание на картах, гороскопы, фазы Луны и прочая астролябия!

Снова пили чай, становилось тепло за столом в желтом круге света.

— Славная на вас визитка. Я принесла вам карты таро.

— Вы увлеклись оккультными науками?

— Нет-нет! Хотя, впрочем, вместо клуба литературного творчества я бы предпочла заседание алхимиков. Думаю, они больше смыслят в текстах, чем литераторы.

— Наши кинесики им бы понравились?

Галочка кивнула.

— Знаете что, давайте раскинем эти карты. Вы не знаете, как с ними обращаться? И я не знаю. Мы их перемешаем и выберем наугад... сколько?.. Девять карт, и попробуем придумать сюжет.

Галочка улыбнулась трем желтым утятам на обложке, отодвинула книжку в сторону и зажала в руке плеер. Выпали масти: Монеты, Жезлы, Мечи, Кубки. Из Монет — двойка, четверка, королева и суд. Из Жезлов — семерка. Из Мечей — пятерка, десятка и дама. Из Кубков — только двойка.

— Это был, конечно, турнир...

Это была скорее дань моде, чем дань вассалов своему господину. Присутствовать на этих зрелищах была приятная, но надоевшая повинность, предписывающая как наряды, не меняющиеся век от века, так и обряды ее исполнения. Единственной неожиданностью всегда было место турнира, поскольку никто не мог предсказать, на чьей земле выпадет голова, а на чьей — хвост. Да и толкование метания двух монет было запутанным, им владели двое избранных. Четверо глашатаев разносили весть по королевствам Мечей, Жезлов, Кубков и Монет вечером накануне.

Нетрудно догадаться, что и толкователи и глашатаи были из королевства Монет. Такова была привилегия этому королевству. У прочих тоже были, но разные другие свои.

В этот раз и расклад был — по всему у Монет соревноваться. А когда такое выпадает — сама королева обряжается в турнире участвовать.

Соперницами ее — а турнир-то, вышло так, сплошь женский — были дамы тоже благородные, но сражались в масках. Так что королева не знала, с кем бьется, до исхода последнего боя.

На сей раз выпало драться до десятого меча по семи жезлам. А награда — два кубка, потому что финалистов, как ни крути, все равно двое. Один Кубок — большой — победителю, другой — поменьше — финалисту.

Королева Монет была дама на вид субтильная, но жилистая, хитрая и выносливая. Вышла в финал. А противница ее, хоть и в маске, по всему было: молода, задорна, однако очень ловка и в тактике пяти мечей искусна. Финал-то она и выиграла.

Пришло время маску долой. Королева, увидев, что проиграла молодой Офицерше Мечей, заспесивилась, но губу закусила и виду не подала. Зло и обиду затаила.

Только Офицерша Мечей это и подметила и рассмеялась в лицо Королеве Монет: «Пустое дело! Вернемся все в одну колоду, перемешаемся, и кто знает, кому из наших мастей выпадет в следующий кон выйти! Все мы — фикция и случайность, даже если и крапленые. Vanitatum vanitas^[1] и томление духа!»

Так и разъехались до следующего турнира...

Когда врачи разрешили навещать Арсения Крупицина, то никто не ожидал, что посетитель будет только один, то есть одна милая девушка.

— К кому?

— Крупицин.

— Фамилия?

— Голицына.

Глуховатая санитарка уловила цинканье фамилий и назидательно предупредила, что после инфаркта деда нельзя волновать и утомлять. Нет-нет, ни в коем случае!

Арсению Крупицину все еще полагался постельный режим, но он надел твидовую визитку, в которой «скорая» увезла его из дома, и теперь с ней не расставался и старался сидеть в кровати не слишком беспомощно.

— Галочка, — обрадовался Арсений, и его брови-гусеницы поползли к переносице, морща лоб.

— Я принесла вам рассказы. Я записала все эти истории с персонажами из вашей коллекции. Получилась такая самодельная книжка. Жаль, в ней нет картинок ваших экспонатов. Когда вернетесь — мы их сфотографируем и вставим в тексты. Получится что-то вроде каталога или альбома. А пока вот, это вам, моя рассказка.

В следующую пятницу глуховатая санитарка покачала головой:

— Так он не дед тебе, и никто. На вот, это ты ему принесла прошлый раз, значит, твое, а больше из его вещей тебе ничего не положено. — Старуха сунула Галочке рассказку и захлопнула дверь.

— Постойте! Подождите! — Галочка птицей билась в дверь, призывая старуху вернуться. — А какое у него было отчество?

Но за дверью было тихо. Будто и не было никого.