Периодика

ПЕРИОДИКА

«АПН», «Вести.Ru», «Взгляд», «Wictoria.ru», «Газета.Ru», «Двоеточие», «InLiberty.ru/Свободная среда», «Книжное обозрение», «Литературная Россия», «Московские новости», «Наш современник», «Нева», «Новая газета», «Новая Юность», «Новые Известия», «Огонек», «OpenSpace», «ПОЛИТ.РУ»,«Российская газета», «Русский клуб», «Русский Журнал», «Русский Обозреватель», «SvobodaNews.ru», «Файл-РФ», «Частный корреспондент»

«Алфавит Инакомыслия»: Аркадий Белинков. Беседу вели Иван Толстой, Андрей Гаврилов. — «SvobodaNews.ru», 2011, 23 августа <http://www.svobodanews.ru>.

«Иван Толстой: <...>Я беседовал с Татьяной Максимовной [Литвиновой] о Белинкове в 2000-м году. Архивная запись.

Татьяна Литвинова: Я не могу точно сказать, когда, но в середине 50-х годов меня повел к нему Корней Иванович Чуковский. Там был больной Белинков, уже после возвращения из лагеря. Чуковский ему старался помочь, раздобыл ему внутренние рецензии для толстого журнала, я уже не помню — „Новый мир” или „Знамя”. <...> Да, я хотела сказать, рецензию, которую ему устроил Корней Иванович, как раз там лежала последняя. Корней Иванович взял этот листок, почитал и рассмеялся: „Так вы просто напишите: ‘Долой советскую власть!‘” Потому что он так, собственно, и писал все время. И весь он был такой. Скажем, его книга об Олеше была написана, можно сказать, ради одной фразы, которую просмотрели цензора по тупости, а читатель, в особенности — молодой, сейчас же схватил. И мне многие потом говорили, что для них это опорная точка сразу была. Фраза была в том смысле, что в России на одну революцию было меньше, чем следовало. Очевидно, цензора увидели слово „революция”, оно священное, поэтому решили, что все в порядке. А нужна была еще одна вот сейчас революция, иначе говоря — контрреволюция. У него что поражало? Мы могли сетовать, могли кое-как сопротивляться, и все спасалось какой-то иронией, а чувство ответственности, что что-то можно сделать, не приходило в голову.

Иван Толстой: Он воспринимался как городской сумасшедший?

Татьяна Литвинова: Нет, нельзя сказать, потому что, наоборот, мы оказывались сумасшедшими. Он говорил простые вещи, взывал к совести. То, что у нас было само собой разумеющимся, за скобками, он произносил. А когда выносишь что-то за скобки, то иногда забываешь даже об этом. А он никогда не забывал и не давал забыть. И он, надо сказать, очень встряхнул всех нас в этом смысле».

См. также: Марлен Кораллов, «Чтобы не было разговоров на пересылке...» — «Новый мир», 2011, № 7.

Кирилл Анкудинов. Мой Майкоп. — «Русский Журнал», 2011, 31 августа <http://russ.ru>.

«В истории литературы Майкоп прославлен тремя разнодостоверными фактами.

Во-первых, из Майкопа уехал Евгений Шварц.

Во-вторых, до Майкопа не доехал Лев Толстой — есть версия, что, покинув Ясную Поляну, он направлялся не куда-нибудь, а именно в Майкоп, где была большая община толстовцев. Данная версия популярна среди майкопчан, но ни подтвердить ее, ни опровергнуть невозможно.

В-третьих, в Майкопе на сутки посадили в каталажку странника Алешу Пешкова — в связи с народными волнениями, к которым он не имел никакого отношения — просто парень оказался не в то время не в том месте».

Ольга Балла-Гертман. Расчищенное пространство: свобода от контекста. — «SvobodaNews.ru», 2011, 1 августа <http://www.svobodanews.ru>.

О книге Ирины Роднянской «Мысли о поэзии в нулевые годы» (М., «Русский Гулливер / Центр современной литературы», 2010). «Рискну предположить, что составившие сборник тексты — не вполне критика и не только литературоведение. Тут происходит все-таки (и) нечто другое: мышление на материале литературы и посредством литературоведческого инструментария — о вещах, многократно их превосходящих. Разговор не столько о выделке слов, о, как называет это сама Роднянская, „инструментах стихописания” (хотя об этом тут тоже есть), сколько о (выговоренном в этих словах) уделе человеческом и об антропологических константах: жизни, смерти, вере и неверии, возможном и невозможном, об отношениях с трансцендентным».

Полина Барскова. «Плохое время, чтобы умирать». — «OpenSpace», 2011, 16 августа <http://www.openspace.ru>.

Издательство «Новое литературное обозрение» в серии «Россия в мемуарах» выпустило в двух томах дневники Любови Шапориной.

22 сентября 1944 года Шапорина записывает: «Встретила на улице Анну Ахматову. Она стояла на углу Пантелеймоновской и кого-то ждала. <...> Разговорились. „Впечатление от города ужасное, чудовищное. Эти дома, эти два миллиона теней, которые над ними витают, теней умерших с голода — этого нельзя было допустить, надо было эвакуировать всех в августе, в сентябре. Оставить пятьдесят тысяч, на них бы хватило продуктов. Это чудовищная ошибка властей. Все здесь ужасно. Во всех людях моральное разрушение, падение. — Ахматова говорила страшно озлобленно и все сильнее озлобляясь, буквально с пеной у рта, летели брызги слюны. — Все немолодые женщины ненормальные… Никаких героев здесь нет, и если женщины более стойко вынесли голод, то все дело тут в жировых прослойках, клетчатке, а не в героизме”. Мне уже не хотелось спрашивать ее о работе, о стихах, у меня было ощущение, что меня, всех нас полили грязными помоями, оскорбили незаслуженно».

Дмитрий Быков. Вавилонская паутина. Фон Триер и Джуди Фостер описали симптомы болезни, наползающей на мир. — «Новая газета», 2011, № 85, 5 августа <http://www.novayagazeta.ru>.

«Первый такой диагноз — раньше Триера, раньше Фостер, вообще раньше всех — поставила в „Астеническом синдроме” еще Кира Муратова, там герой тоже все время спал, а героиня всех ненавидела, правда, не на свадьбе, а на похоронах. Я часто пересматриваю „Синдром” — лучший, по-моему, фильм не только у Муратовой, но и во всем постсоветском кинематографе, — и хотя у Триера красивше, а у Фостер смешней, но у Муратовой как-то человечней, острее, что ли: может, тогда была надежда. Сейчас ее нет».

«Я попробую по-своему объяснить причины нашего всеобщего — по крайней мере, в Северном полушарии — столкновения с этой планетой: в человеческой эволюции наступил принципиально новый этап. Конечной целью этой эволюции — сомневаться в этом трудно, поскольку вектор налицо, — станет создание некоей всечеловеческой общности, вроде бесконечно усовершенствованного муравейника. Борьба за свободу личности обернулась на поверку не то чтобы полным закрепощением, но абсолютной нивелировкой этой личности, окончательной зачисткой перед полным и безоговорочным безликим объединением. Отказываясь от расы, нации, пола, возраста — разумеется, во имя политкорректности и равенства, — человек тем вернее утрачивает лицо. Первая попытка такого объединения — через тоталитаризм — оказалась неэффективной, но эволюция немыслима без пробных вариантов: консюмеризм оказался более мягким и надежным вариантом. Человечество перестало строить вавилонские башни — читай, вертикали — и начало строить вавилонскую паутину, чудовищную бесконечную горизонталь. Такое человечество, чем черт не шутит, может и впрямь оказаться более эффективным, нежели прежнее, индивидуализированное, каким мы его знали. Но жить в таком человечестве ужасно скучно, потому что в нем нет сверхзадач, а без великих сверхзадач человек деградирует чрезвычайно быстро».

Вальдемар Вебер. «101-й километр, далее везде». Главы из книги. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 8 <http://magazines.russ.ru/neva>.

«Я рос в маленьком среднерусском городке, невзрачном, как пыльный камень у обочины. Таких фабричных городков и поселков, как наше Карабаново, по России, особенно на Владимирщине, разбросано несметно, и если в былые времена о каком-нибудь из них было известно что-то особенное, например, что разводят в нем неподражаемые огурчики и поставляют их даже на царский стол, то к периоду нашего в нем проживания огурчики куда-то уже подевались, и никто не мог сказать, чем один город или поселок отличается от другого. В одном производили сатин, в другом ситец. А с такого-то года в первом ситец, а во втором сатин...»

См. также: Вальдемар Вебер, «Очки Шуберта» — «Новый мир», 2011, № 3.

Вальдемар Вениаминович Вебер родился в 1944 году в Западной Сибири в семье российских немцев. Автор нескольких книг стиховорений на русском и немецком. Переводил с немецкого и нидерландского. В 1970 — 1990-е годы — составитель ряда известных антологий немецкоязычной поэзии. В 1990 — 1992 годах руководил семинаром художественного перевода в Литературном институте. Живет в Германии. Основал в Аугсбурге издательства «Waldemar Weber Verlag» и «Verlag an der Wertach».

«Возможник»: религия принципиальной неуверенности. — «SvobodaNews.ru», 2011, 22 августа <http://www.svobodanews.ru>.

«Владимир Гандельсман: Possibilianism — философия, которая отрицает как притязания традиционного теизма (то есть понимания бытия как бесконечной божественной личности), так и атеизма, придерживаясь середины. В интервью [Дэвид] Иглмэн на вопрос, является ли он теистом или атеистом, ответил, что он ни то ни другое, он открыт идеям, которые мы не можем проверить. Иглмэн говорит: „Наше невежество относительно мироздания слишком велико, чтобы прийти к атеизму, но также мы знаем слишком много, чтобы принять определенную религию. Третий вариант — агностицизм (утверждающий, что познать объективно окружающий мир невозможно), ставящий вопросы, правдивы ли традиционные религиозные представления. У меня другая позиция — я тот, кто открыт к исследованию нового, того, что не принято во внимание, к изучению новых, не рассмотренных еще возможностей. Держать в голове множество вариантов, не выбирая ничего определенного”.

Александр Генис: Это мне напоминает великую сцену из пьесы Беккета: „Бог есть?” — „Пока нет”...»

Мартын Ганин. Незаслуженные лютики: к 70-летию Сергея Довлатова. — «OpenSpace», 2011, 2 сентября <http://www.openspace.ru>.

«Его почти абсолютный, возможно, природный (или уж, во всяком случае, кажущийся таковым) слух на verbatim, на разговорную речь и приобретенный — насколько можно судить, тяжелым трудом — голос, то есть способность эту самую речь воспроизводить на письме, сыграли с ним незаслуженно злую шутку. Превратили его в держателя коллекции анекдотов, случаев, баек. Между тем в лучших своих проявлениях — „Зона”, „Компромисс”, „Заповедник” — Довлатов больше, интереснее и глубже этого».

Александр Генис. Толстые и тонкие. Если бы Толстой с Достоевским жили сегодня, они бы сочиняли сериалы, не дожидаясь, пока их экранизируют. — «Новая газета», 2011, № 88, 12 августа.

«<...> мы, развращенные прогрессом, разучились любить толстые книги современников. У меня они вызывают ужас».

«В старых толстых романах меня привлекает как раз то, что отпугивает в новых, — бесстрашие автора, доверившего читателю свой неподъемный труд. Обычно — в трех томах, чтобы увеличить циркуляцию книг в публичных библиотеках. В романах той эры чувствовался пафос открытия. Свежей казалась уже сама проза, которая лишь недавно отвоевала себе право на приличную жизнь — в кабинете, гостиной и спальной. Чтобы не выглядеть вульгарными и дерзкими, эти книги никогда не обходились без иронии. Так они напоминали читателю, что роман не принимает себя совсем уж всерьез».

«Все великие романы начинали свою жизнь сериалами, поэтому их авторы умели нарезать товар удобоваримыми порциями. Конан Дойль мерял рассказы железнодорожными станциями пригородной дороги. Романистам приходилось в каждую главу вставлять кульминацию и тут же ее разоблачать, намекая, что дальше будет еще интереснее. Отсюда — композиционное мастерство старого романа, который качает читателя на волнах рассказа, не давая ему ни захлебнуться, ни вынырнуть. Размеренная, как дыхание, наррация скрадывала объем, но создавала массированную иллюзию реальности, которую мы принимали за правду, пока толстые книги не сменились тонкими. Из них мы узнали, что люди не говорят длинными периодами, что в две строки влезает больше пейзажа, чем в страницу из Тургенева, что хокку бывает монументальным жанром, что опущенное держит форму сказанного, что толстые книги неудобны, как кринолин, но, даже устарев, они по-прежнему находят себе применение в смежном искусстве».

«Старея вместе с ХХ веком, телевизор оказался старомодным средством повествования, что позволяет ему в ХХI веке взять на себя роль толстых романов».

Алла Горбунова. В компании Уильяма Блейка. — «Двоеточие», 2011, № 16 <http://dvoetochie.wordpress.com>.

«Я познакомилась с Уильямом Блейком, кажется, в девятнадцать лет, совсем не рано. И многое в творчестве и образе этого поэта показалось мне бесценным и сокровенно важным. Я тоже хотела жить и умереть безвестной и беседовать с ангелами. И меня тоже не оставляли равнодушной черти».

Дмитрий Губин. Проза без жизни. — «Огонек», 2011, № 35, 5 сентября <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

«Этим летом сбылась мечта, которую я бы назвал мечтой идиота. Я больше месяца валялся, условно говоря, на диване и читал — по преимуществу то, что называется современной русской прозой».

«Итак, первое: ни в одной из книг темой, пусть даже второго плана, не был труд, то есть, прошу прощения за избитый оборот, созидательный труд».

«Второе. В современной русской литературе нет места страстям, нет места любви. То есть описания типа „наутро Михаил понял, что не может обойтись без Елены, он набрал ее телефон и долго вслушивался в гудки” — такие цепочки слов есть, но это с точки зрения романа не любовь. Это дерьмо. Я не знаю, что случилось и почему никто из писателей не может любовь нарисовать, в лучшем случае обозначить: типа, да, влюбился, страдал, а она крутила с менеджером постарше и не ценила. У меня вообще есть подозрение, что то, что мы называем любовью — (по)жар страстей, зажигающий конкретную исторически и социально определенную жизнь, — это результат воздействия не столько вброшенных в кровь гормонов, сколько культуры. Под влиянием культуры игра крови принимает ту или иную форму...»

«Третье. Как ни странно, несмотря на все обвинения в разнузданности, современная русская литература удивительно неэротична».

«Все, что в современной прозе есть, даже самой изощренной, вроде пелевинской (и быковской, разумеется), — это социальная сатира. То есть вся нынешняя русская литература есть публицистика».

Данила Давыдов. С жалостью и жестокостью. — «Книжное обозрение», 2011, № 14 <http://www.knigoboz.ru>.

«Здесь важен и перенос личного опыта на мужского двойника: с одной стороны, гомосексуальная оптика [Лидии] Гинзбург требовала именно такое замещение, дабы высказать необходимое для высказывания, но, с другой, более важной стороны, сама грамматическая норма ищет в мужском роде нейтральности; соответственно, протагонист (весьма условный) — человек, просто лишенный избыточной гендерной атрибутики (так многие поэты-женщины современности пишут от имени своего лирического субъекта в мужском лице отнюдь не из кокетства, но желая произнести общее)».

«Неуловимость статуса, непонятность субъекта, максимальная жесткость — по отношению к себе не менее, чем к другим (стоит обратить внимание на явственно имеющий автобиографическую подоснову текст, условно обозначенный как „Рассказ о жалости и жестокости”), выдвигают [Лидию] Гинзбург в ряд самых значимых прозаиков русского андеграунда — от Павла Улитина до Леона Богданова и Евгения Харитонова».

Екатерина Довлатова. «Кто папа? Папа — писатель!» Беседовала Ольга Тимофеева. — «Новая газета», 2011, № 93, 24 августа.

«Я была очень обрадована, узнав, что Валерий Попов планирует написать биографию отца в серии „Жизнь замечательных людей”. К сожалению, биографии в результате не получилось. Этот жанр предполагает детальное знакомство с жизнью героя. Интернет — богатый ресурс, но он не может быть всеисчерпывающим источником. Найденные факты нуждаются в дополнительном подтверждении. Их нужно перепроверить, результаты поиска в Интернете — тщательно отфильтровать. Достаточно сказать, что в книге Попова появились интереснейшие домыслы о моей бабушке Норе Сергеевне, с которой он едва ли был знаком, и о моем дедушке Донате Мечике, которого автор вообще никогда не видел. Но я считаю, что то, что Попов пишет о себе, а это значительная часть книги, написано талантливо».

Александр Дугин. Лучший способ покончить с Санкт-Петербургом. — «Частный корреспондент», 2011, 1 августа <http://www.chaskor.ru>.

«Там было можно поставить отличную крепость, охранять ее — это важный рубеж. Но строить там место для жизни, для местного финно-угорского населения или согнанных крестьян — недоразумение и классическая деспотическая диктатура русских царей».

«Инфернальный, безысходный и неспасаемый город. Составленный из порочных теней, наползающих друг на друга, и лишенный всякого места в нашей настоящей, евразийской, полноценной и упругой московской истории. Истории лесной или степной, но совершенно не этой североболотистой. Если уж и говорить о русском Севере, то это Новгород, это Поморье, это все, что угодно, только не Санкт-Петербург».

«Я считаю, что этот город неактуален. Можно перенести в Санкт-Петербург столицу, чтобы разгрузить Москву, а также вернуть всех оттуда понаехавших. Петербуржцы все время ноют, что у них финансовых потоков мало. И тогда они бы захлебнулись в этих потоках. Не одну только Охту — там все бы застроили этими чудовищными башнями, как в Москве. Мало не покажется. И это лучший способ покончить с Санкт-Петербургом».

Виктор Жирмунский: Золотой век Ленинградского филфака — в воспоминаниях Л. Аринштейна. Беседу вел Иван Толстой. — «SvobodaNews.ru», 2011, 14 августа <http://www.svobodanews.ru>.

Говорит Леонид Аринштейн: «Сам Михаил Павлович [Алексеев] был убежденный позитивист, он считал, что главное — это изучение существующих литературных фактов, и эти факты должны быть хорошо документированы, безусловно, их нужно связать, но не нужно строить из этого теории, как это делает Виктор Максимович [Жирмунский]. Я не могу сказать, что Михаил Павлович подробно об этом говорил, но из его речей, из его замечаний к моим работам и из всего того контекста научных взаимоотношений, которые у нас были, ясно было, что он это не просто не одобряет, но вообще считает чем-то граничащим с марксизмом или шарлатанством. Это было для него чем-то вроде синонимов. Примерно такой же позиции придерживался Реизов. Он был своего рода агностик, он вообще говорил, что не существует никакого романтизма, реализма, это все конструкты, построенные непонятно для чего, а существуют реальные писатели — Стендаль, госпожа Де Сталь или Шатобриан, — и вот их-то и надо изучать, и если какие-то общие черты у них имеются, то нужно понять, почему это черты общие. Это не называется романтизмом. Тем более если сравнить это с Байроном или Вальтером Скоттом, то это абсолютно другое. То есть он отрицал такие крупные обобщения методологического плана. Жирмунский обожал все это, ему страшно нравилась сама система такого рода построений <...>».

См. также: «М. И. Стеблин-Каменский: Золотой век Ленинградского филфака в воспоминаниях Л. Аринштейна» — «SvobodaNews.ru», 2011, 28 августа.

Законы восприятия. «Наука 2.0» с психофизиологом Татьяной Строгановой. Часть 2. Беседу вели Дмитрий Ицкович и Борис Долгин. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 2 августа <http://www.polit.ru>.

Говорит Татьяна Строганова: «Очень любопытный разговор произошел у Френсиса Крика, это знаменитый биолог, один из авторов модели двойной спирали ДНК. Человек это во всех отношениях замечательный, но мало кто знает, что он в последнее время перешел к исследованиям мозга и психических процессов сознания. Он полагает, что это самая горячая точка биологической науки в наше время, и я с ним согласна. Он передавал в одной из своих статей разговор с некой дамой на светском рауте. Та ему сказала: „Я вообще не понимаю, чем вы занимаетесь. Что это за проблема — проблема сознания?” На что он ей ответил: „А почему вы считаете, что это не проблема? Вы, видимо, как-то представляете себе, как это происходит?” Она ответила: „Конечно, я представляю! Вот я смотрю на вас, и в моем мозге есть экранчик, который отображает ваше лицо — вот и вся проблема”. Он продолжил: „О, вы замечательно сформулировали! Так вот, я занимаюсь тем, кто же смотрит на этот экран”. Это и есть проблема зрительного восприятия и в то же время проблема сознания».

Сергей Исрапилов. 2011: первый год войны миров. — «АПН», 2011, 15 августа <http://www.apn.ru>.

«Нынешний, 2011 год — особенный. Он полон важнейших событий, которые пока воспринимаются нами изолированно...»

«Во-первых, начался длительный период снижения уровня жизни на Западе, что создает условия для выдавливания мигрантов...»

«Во-вторых, возникли условия для резкого ухудшения ситуации в странах Мира ислама. Цены на продукты питания уже выросли до исторического максимума и, несомненно, будут быстро расти. Рост цен на продовольствие наиболее чувствителен для мусульманских стран, так как демографический взрыв увеличил численность населения в несколько раз при отсутствии реального прогресса в развитии сельского хозяйства...»

«И в-третьих, „арабская весна” стала началом полномасштабного кризиса государственности западного типа, которая так и не прижилась на мусульманском Востоке...»

«Сегодня налицо системный кризис всей западной цивилизации. И, как обычно, кризис в первую очередь коснется периферии Запада, которой, собственно, и был мусульманский Восток».

Александр Кабаков. «Когда Прилепин доживет до моих лет, тоже успокоится». Беседовала Людмила Привизенцева. — «Новые Известия», 2011, 10 августа <http://www.newizv.ru>.

«У меня хорошая память на всякую ерунду. Я могу точно описать, как человек был одет десять или пятьдесят лет назад, что я, собственно, и проделал в романе „Все поправимо”. Но, к сожалению, не могу запомнить серьезные вещи, их последовательность, должен опираться на зафиксированную хронологию. Поэтому мемуары в чистом виде писать не собираюсь, не хочется следовать известному выражению „врет, как очевидец”, а вспомнить правду я не могу».

«Я не очень понимаю современную молодежь, она не понимает меня. Единственная книга, которая имела относительный успех в этой аудитории, — это цикл рассказов „Московские сказки”, который наполовину написан на современном сленге. К сожалению, поколение моих читателей становится с каждым годом все малочисленнее. Ну а как можно относиться к уходу своих ровесников и друзей? Грустно, конечно, одиноко делается. Но все, что имело начало, имеет конец. Сообщают время от времени о том, что кто-то хорошо знакомый ушел — приходи прощаться, и я иду на кладбище».

«Книга Бродского состоялась такой, какой ее хотел видеть Лосев». В серии «Библиотека поэта» вышел двухтомник Иосифа Бродского, подготовленный Львом Лосевым. Издание обсуждают редактор книги Анатолий Барзах и Глеб Морев. — «OpenSpace», 2011, 25 августа <http://www.openspace.ru>.

«Барзах: Что касается стихотворения „На независимость Украины”, то его отстоять не удалось, в исходном составе оно присутствовало (на с. 501 т. 2 имеется „примечание Фонда”, где разъяснены критерии, по которым производился отбор, „украинское” стихотворение никак в эти критерии не вписывалось; важно, что критерии эти были „изобретены” — для спасения максимального количества текстов — в основном самим Лосевым). Фонд поначалу настаивал и на устранении всех упоминаний этого стихотворения (имея в виду, видимо, что возникнет именно тот вопрос, который вы мне и задали), но, к чести их, от этого требования отказались. За что я, опять же, могу быть только благодарен. Но, по сути дела, это одна из наиболее обидных утрат. Дело в том, что, на мой взгляд, это один из немногих „имперских” текстов Бродского (и уж заведомо самый яркий в этом отношении), текст, в значительной мере „деконструирующий” более или менее стандартный, „романтический” образ Бродского (активно им самим сооружавшийся). Он мог бы служить ключом к достаточно радикальному переосмыслению многих черт его поэтики и „поэтической идеологии”. Но это уже совсем иной вопрос; сам Лосев, конечно, ни о чем подобном не думал (хотя он со свойственной ему сдержанностью и точностью счел нужным отметить, что в этом стихотворении, равно как и в стихотворении „К переговорам в Кабуле”, „используются карикатурные этнокультурные стереотипы, обычно недопускаемые в интеллигентном дискурсе”). Эта утрата тем обиднее, что аутентичный полный текст данного стихотворения, насколько я знаю, не опубликован».

Леонид Костюков. Легкая версия и безопасный режим. — «Русский Журнал», 2011, августа <http://russ.ru>.

«Представим себе такой контрольный эксперимент: мы даем человеку миллиард долларов и наблюдаем, как изменится его жизнь. <...> В координатах потребления деньги меняют все. В ситуации подлинной жизни миллиард меняет детали. Можно сменить жилье, но не любимую семью. Любимым делом можно заниматься плотнее, чем раньше, не отвлекаясь на текучку. Как водил детей в школу, так и будешь водить, тем более если миллиард уже твой и спешить некуда. Если мечтал снять фильм, то сейчас снимешь, как мечтал. Если мечтал написать книгу, точнее, уже писал, потому что здесь ничего серьезного не стоит между мечтой и человеком, то с миллиардом в серванте пишешь точно такую же. В пределе — нашумевшая ситуация Перельмана, когда большая сумма (хоть и не миллиард) ничего не меняет. Разве что вынуждала бы заниматься благотворительностью, когда хочется — математикой».

Наталья Кочеткова. Неделя с Дмитрием Воденниковым. — «Wictoria.ru», 2011, 22 августа <http://wictoria.ru>.

Говорит Дмитрий Воденников: «По-моему, естественные науки — это то, что сейчас по-настоящему должно интересовать человека».

«И, отказавшись от многих иллюзий и поняв, как устроен мозг, как устроена Вселенная, мы вынуждены будем стать другими. Отказаться от многих жупелов. От идеи Бога, например. Ведь то, что происходит сейчас в головах, — это же удивительная несвобода. Когда люди во что-то веруют, они перестают думать и влиять на собственную жизнь. Вы, Наташа, так молчите, как будто я вас оскорбил».

«Будучи верующим человеком, я предполагал, что с меня снята всякая ответственность. Теперь же у меня больше нет желания сваливать все на персонифицированного Бога или на расплавленную энергию. И сейчас в этом смысле я человек неверующий. Это не отменяет таинств и нравственности. Это означает только, что за свою жизнь отвечать буду только я — и за ее таинственность, и за ее бездарность. Но при этом на вопрос, есть ли Бог, я отвечаю: нет».

«<...> это было бы ужасной трусостью и расточительностью: потратить собственную жизнь на то, чтобы верить в то, чего на самом деле нет. От одной этой мысли меня охватывает паническая истома. Я хочу умереть, зная правду».

Может быть, каждый из нас гений. Поэт Ольга Седакова о кардиограмме времени и великих фигурах культуры. Беседовала Елена Яковлева. — «Российская газета» (Федеральный выпуск), 2011, № 180, 17 августа <http://rg.ru>.

Говорит Ольга Седакова: «После ухода великих европейских поэтов необсуждаемой величины, как Т. С. Элиот (последним из них был Пауль Целан), таких авторов уже не появлялось. Целан погиб в 1970 году! Не слишком ли долгая пауза? Когда я спрашиваю моих просвещенных и любящих искусство европейских знакомых: „Кого вы читаете?”, — то слышу в ответ те же имена: Элиот, Целан, Мандельштам... Конечно, читают классику: Гельдерлина, Эмили Дикинсон... „А современников?” — „Нет, это неинтересно: все это как-то слишком приватно”. Я много бывала на международных фестивалях поэзии, и ничего похожего на Элиота или Ахматову там не встречала».

«Как говорил Сергей Аверинцев, времени нужны не те, кто ему поддакивает, а „совсем другие собеседники”. Обратите внимание: не спорщики, а собеседники. Мне кажется досадным недоразумением привычная присказка о том, что „в споре рождается истина”. Ничего такого в споре обычно не рождается. Истина рождается в другом месте. Самостоятельных художников всегда очень немного. По разным причинам множество людей, выбравших своим полем действий искусство, времени поддакивают, то есть плетутся вслед за тем, что принято считать востребованным и „современным”, за медийным образом современности. В этом смысле, на мой взгляд, особенно несамостоятельно то, что называют „актуальным искусством”».

Сергей Небольсин. Чайка и буревестник. Заметки около памятных дат. — «Наш современник», 2011, № 7 <http://nash-sovremennik.ru>.

Среди прочего — о Блоке: «Как Чехов когда-то, то есть еще с юности, по капле выдавливал из себя раба (письмо к Суворину 7 января 1889 года), так, хотя и по-своему, произошло и в судьбе поэта-символиста. Былой Тузенбах в 1918 — 1921 годах, отдавшись тяжелому ежедневному труду, весь оставленный ему срок выдавливал из себя дачника и господина».

Андрей Немзер. «Конец прекрасной эпохи» или «часть речи»? «Новая библиотека поэта» приросла двухтомником Иосифа Бродского. — «Московские новости», 2011, № 105, на сайте газеты — 26 августа <http://www.mn.ru>.

«Лосев глубоко убежден в большой правоте Бродского, а потому неуклонно стремится „оправдать” всякий литературный (да и жизненный) жест, ход, акт своего избранника. <...> Мне вовсе не хочется ущучить Лосева — большого и, увы, недооцененного поэта, тонкого и широко эрудированного филолога, верного друга и благородного человека, всегда предпочитающего высокую трактовку — низкой. Я думаю, что в этом „наивном идеализме” последней (а она-то и нужна) правоты много больше, чем неизбежных попутных расходов. И что доверие к поэту несоизмеримо плодотворнее усталого скептицизма, в конечном итоге сводящегося к циничному (и потакающему людской пошлости) „разоблачению черной магии”. Если бы миф о „последнем великом поэте” (и соответственно „конце русской поэзии”) не правил бал так агрессивно и безвкусно, двухтомник, подготовленный Лосевым сердечно, умно, тактично (и словно бы с тихой нотой смущения), вызвал бы меньше царапающих вопросов».

«Необходимо снимать, происходит что-то необычное». Интервью с режиссером Мариной Разбежкиной. Беседовал Владимир Лященко. — «Газета.Ru», 2011, 12 августа <http://www.gazeta.ru>.

Говорит Марина Разбежкина: «Мое любимое задание для курсовой — „Скучные люди”. Ребята должны выбрать незнаменитого, ничем не примечательного человека, такого, как все, на которого обычно не падает взгляд постороннего. Это человек „для своих”, который известен семье, на работе — у него маленький круг общения: двор, семья, работа. И получаются поразительные фильмы, где героями становятся люди, которые никогда не заинтересуют теле- или газетных журналистов».

«Эти люди подпускают к себе ближе гораздо, чем человек статусный, скажем так. Я много говорю о „зоне змеи” (расстояние, на которое змея может подпустить) — и здесь эта зона минимальна, потому что наши герои вообще перестают замечать камеру через какое-то время, и мы получаем совершенно поразительные свидетельства их жизни внутри какого-то очень интимного пространства. Например, их жилья, куда обычно не пускают чужих. Ведь просто подойти к человеку — это тоже сложно, направить на него камеру. Для этого нужно полное ощущение, что ты имеешь на это право. Это твое ощущение передается тому, кого ты снимаешь. И если ты чувствуешь, что имеешь право на это, то человек тебя принимает».

«Да, документальное кино тоже конструирует реальность. Кто-то хорошо сказал, что документальное от игрового отличается тем, что в игровом играют за деньги, а у нас бесплатно. Конечно, человек перед камерой вроде бы становится „чуть-чуть не таким”, какой он в жизни. Но любой человек, когда выходит на люди, становится „чуть-чуть не таким”. Даже если нет камеры. Он все равно себя как-то предлагает в обществе. Предлагает на заводе, на танцплощадке и где угодно. Точно так же он себя предлагает камере. Здесь для режиссера самое сложное — не навязать человеку представление о себе, как это часто происходит с журналистами».

«НКВД перекричал гестапо». Самый украинский писатель Оксана Забужко — о своем последнем романе. Беседовал Юрий Володарский (Киев). — «Огонек», 2011, № 31, 8 августа.

Говорит Оксана Забужко: «У переводчика Елены Мариничевой замечательное языковое чутье. Безусловно, мы сотрудничаем, это предусмотрено контрактом, но не мне ей, исконно русскому человеку с волжскими корнями, давать рекомендации по части словоупотребления. Язык у меня сложный, в западной славистике его определяют как самый сложный язык в современной украинской литературе, так что для переводчика „сделать Забужко” — сертификат качества. Хвастать особо нечем — это, наоборот, усложняет мой путь к неукраинскому читателю».

См. главы из романа Оксаны Забужко «Музей заброшенных секретов»: «Новый мир», 2011, № 7, 10, 12.

Владимир Пастухов. Катастрофа и русский характер. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 15 августа <http://www.polit.ru>.

«Это неправда, что дела в России обстоят плохо. На самом деле они обстоят очень плохо. Так плохо в России за всю ее историю было только три раза — в середине XIII века, в начале XVII и в начале XX веков. Но ощущение краха есть лишь в небольшом слое образованного класса. Однако и его воля к сопротивлению полностью парализована».

«Эта катастрофа протекает незаметно. В этом состоит ее главная отличительная черта. Страна исчезает, но никто на это не обращает внимания. Русские живут сегодня в тени „социального Чернобыля”, где уровень субъективного восприятия угрозы абсолютно неадекватен ее объективному уровню, где смертельная опасность удачно замаскирована под обыденность. Люди продолжают привычную жизнь, не обращая внимания на то, что они давно находятся в зоне „исторического поражения”, что под вопросом само сохранение русского этноса, русской культуры и русской государственности».

Патриарх Кирилл: массовая культура превращает смерть в шоу. — «Вести.Ru», 2011, 28 августа <http://www.vesti.ru>.

«По словам Патриарха, современный мир, удаляющийся от религиозных понятий, страшится смерти, не хочет о ней думать, „смерть как бы игнорируется”. Он привел в пример, как в странах Запада появился обычай не открывать гроб при прощании. А массовая культура, по его словам, превращает „смерть в шоу, в зрелище”. „В огромном количестве фильмов непременно присутствует смерть. Но разве мы этой смерти сопереживаем? Это является частью интриги; и чаще всего с этой смертью, даже с насильственной, связана победа главного героя”. „Но вся эта попытка увести вопрос смерти за рамки мировоззрения современного человека никогда не может увенчаться успехом, — убежден Патриарх. — Потому что каждый день, каждый час, каждая минута каждого из нас приближает к смерти. И от того, как мы воспринимаем смерть — как безумный, лишенный всякого смысла конец жизни или как заключительный аккорд, финал этой земной человеческой жизни и переход в жизнь иную, — зависит существование общества и будущее всего человечества”. Судьба Богородицы и тысяч людей, прославленных в лике святых или не прославленных, показывает, напомнил Патриарх, что они „готовились к смерти как к величайшему событию в их жизни, через которое человек из земного бытия переходит в бытие небесное”».

По своему выбору. Беседовала Нина Зардалишвили. — «Русский клуб», Тбилиси, 2011, № 7 <http://rcmagazine.ge>.

Говорит Дмитрий Кузьмин: «Я считаю себя вполне второстепенным поэтом, что неплохо, потому что синдроматика собственной гениальности — вещь болезненная и мало у кого подкрепленная реальными основаниями. Это опять история про дерево с ветками. В начале 20 века, и чем дальше, тем больше, единый ствол поэзии пошел во все стороны, и на каждой ветке есть свои ключевые фигуры. Человек сидит на дальней веточке и говорит: „Я великий”. По отношению к кому? По отношению к трем с половиной веточкам. Поэтому сегодняшнему автору приличествует некоторая здоровая скромность. Я хорошо понимаю — то, чем я занят в поэзии, находится на уровне с несколькими сотнями других сегодняшних русских авторов. Это совсем не мало — входить в топ-500 великой национальной литературы. А вот издателей у нас не 500, а немерено, но что они там издают — бог им судья. А вот экспертов, которые систематически занимаются современной русской поэзией, — полтора человека. Поэтому моя работа как издателя гораздо более важная и существенная».

Пока возможен только личный бунт... Беседовал Михаил Бойко. — «Литературная Россия», 2011, № 35, 2 сентября <http://www.litrossia.ru>.

«Алексей Вячеславович Цветков (р. 1975), к фамилии которого часто прибавляют „младший”, чтобы отличить от тезки, органически совмещает в себе сразу несколько амплуа — талантливого прозаика, левого активиста, радиоведущего...»

Говорит Алексей Цветков: «Единственные, у кого сегодня есть четкая, последовательная и осознанная классовая оптика, — это наши буржуа. Чтобы убедиться в этом, достаточно открыть любой „экспертный” журнал или просто глянцевый или еще проще — включить телевизор. Они очень хорошо знают, чего хотят — окончательного превращения жизни в платную услугу, которую смогут позволить себе далеко не все, хотят окончательного разделения на элоев и морлоков и высокой охраняемой стены между ними, которая и называется у них „государство”. И еще лучше они знают, как все это назвать, чтобы оно понравилось почти всем, как убедить людей купить себе рабство. Пока столь многие смотрят вокруг их глазами и говорят обо всем их словами, возможен только личный бунт, а не общее восстание».

Кирилл Решетников. Вольные таинства. В сборнике эссе «Там» философ Евгений Головин вновь предстает во всем своем своеобразии. — «Взгляд», 2011, 3 августа <http://www.vz.ru>.

«Сборник „Там” оказался первой книгой этого автора, изданной после его смерти. За пределами относительно узкого круга имя Евгения Всеволодовича Головина, умершего в октябре 2010 года, до сих пор остается неизвестным (в лучшем случае — смутно известным); опыт наблюдения за культурным процессом заставляет подозревать, что в ближайшем будущем ситуация вряд ли изменится. Было бы странно, если бы дело обстояло иначе: Головин — философ-эзотерик, исследователь европейских герметических доктрин, знаток алхимической традиции и оккультизма, книжник-переводчик с изысканнейшими литературными приоритетами».

«Основу книги „Там” как раз и составляют эссе о поэзии, едва ли не исключительно европейской. Рассматривая фундаментальные вопросы, некоторые из которых кажутся неразрешимыми, Головин вновь и вновь возвращается к стихам обожаемых им мятежных французов — Бодлера и Рембо, но не забывает также о немецкоязычных классиках XX века Георге Тракле и Готфриде Бенне — каждому из этих двоих посвящен отдельный очерк. На самом деле едва ли не во всех эссе затрагивается, пусть порой бегло, еще множество фигур, и то, с какой легкостью пишущий ориентируется в этой разноязыкой поэтической вселенной, не может не впечатлять».

Борис Тарасов. «Люди нравственные — главный ресурс страны». — «Файл-РФ». Ежедневная электронная газета. 2011, 24 августа <http://file-rf.ru>.

«С этой точки зрения, Чаадаев осудил бы сокращение уроков по литературе и русскому языку и в целом гуманитарных дисциплин, что свидетельствует об адаптации образования и превращении его в сферу услуг. Не случайно потребности современного человека, при всей их материальной изощренности, становятся все более примитивными. Чаадаев, разумеется, стал бы сторонником особой государственной, общественной и культурной политики, которая помогала бы людям обнаруживать в себе и активно проявлять их высшие свойства, соединяя их с социальными новшествами. Тогда и уровень воспитанности молодежи заметно вырос бы, и отечественных туристов не стыдно было бы выпускать в Европу».

«Что же касается талантливого сериала Владимира Хотиненко [о Достоевском], то претензии критиков по поводу фактических и биографических неточностей оправданны. Следует также отметить некоторую избыточную откровенность интимных сцен, хотя в реальности все перипетии личной жизни Достоевский переживал в русле „тайны человека”, борьбы в его душе Бога и дьявола, „сил небесных” и „грешной мысли”...»

Егор Холмогоров. Русские. Право на земли. — «Русский Обозреватель», 2011, 5 сентября <http://www.rus-obr.ru>.

«Основной вопрос российской государственности на сегодняшний момент формулируется так:

Почему народ, учредивший Российское государство, строивший его и составляющий в нем большинство, лишен каких-либо признаков политической субъектности?

Государство в целом не представляет его, поскольку оно конституционно многонационально. Регионы не представляют его, поскольку они „просто области и края”, а автономные республики не представляют его, поскольку они представляют другие народы — и у других народов России право на политическое представительство есть».

Алексей Цветков. Одни в лесу. — «InLiberty.ru/Свободная среда», 2011, 18 августа <http://inliberty.ru>.

«Христианский Бог — это образ отца, функция и пол здесь не случайны. В патриархальной семье, преобладавшей на протяжении истории, именно отец контролирует бюджет, стихию и внешний ужас, требуя взамен повиновения и грозя наказанием. Но каждый, кто помнит годы своего детства и отрочества, знает, что настоящей тайной мир предстает в отсутствие этой инстанции контроля, и недаром самые любимые детские книги почти всегда постулируют отъезд или фактическое отсутствие родителя, будь то „Судьба барабанщика” или „Алиса в стране чудес”. Там, где отец возвращается, он расставляет всю мебель по местам и разгадывает все загадки. Но мне кажется, что любой любопытный ребенок все же предпочтет „Барабанщику” „Алису”...»

«Из мира исчезло не очарование. Из него исчез гвоздь, на который мы привычно вешали все вопросы без ответа, и даже с ответами, если они нас пугали, все наши проблемы и детские страхи. И без этого гвоздя мир не стал площе, количество тайн в нем только возросло и продолжает возрастать экспоненциально: вопросы, на которые мы сумели найти ответы, влекут за собой сотни новых, на которые ответов пока нет. Если что и исчезло из мира, так это конечная инстанция, возможность пожаловаться начальству или просто в благоговейном испуге припасть к его стопам».

Сергей Черняховский. Ненужный Договор. К 20-летию распада СССР. — «АПН», 2011, 26 августа <http://www.apn.ru>.

«Юридически и теоретически — Россия не вышла из состава СССР до сих пор. И является единственной республикой в его составе».

Глеб Шульпяков. Сибирский голландец. Эссе. — «Новая Юность», 2011, № 4 (103) <http://magazines.russ.ru>.

«Все свободное время в этом городе я сижу под колоннадой Драмтеатра. Отсюда лучший вид на фонтан и центральную площадь, к тому же ничто так не примиряет с одиночеством, как классический портик. После Кемерова я знаю это точно...»

Энтомологический реванш Набокова. — «SvobodaNews.ru», 2011, 8 августа <http://www.svobodanews.ru>.

«Александр Генис: Справедливости ради заметим, что репутация Набокова-ученого с годами возросла.

Владимир Гандельсман: Да, но только после его смерти...»

Составитель Андрей Василевский