КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

КИНООБОЗРЕНИЕ НАТАЛЬИ СИРИВЛИ

_{«Два дня»}

Даже не знаю, про что написать. Хочется про что-нибудь приятное... Вот Дуня (Авдотья) Смирнова сняла фильм «Два дня». Качественный мейнстрим. Романтическая комедия про любовь московского чиновного принца и провинциальной музейной золушки. Кино, пишут, приятное во всех отношениях — и трогательное, и смешное, и актуальное, и сказочно-утешительное, и вроде как неглупое, для «небыдла».

Смотрим.

Мимо золотого бескрайнего хлебного поля несется кавалькада черных автомобилей. На переднем — губернатор (Борис Каморзин) и московский замминистра с неприятным и брезгливым выражением лица (Федор Бондарчук). То колосья в поле лущат, то приветствуют доярок, обнимают пионеров (тьфу ты, привязался ко мне этот хорей)... Короче, совершают турне в лучших традициях советско/постсоветского агитпропа. Все, понятное дело, — сплошной фальшак. Но один из пунктов программы — визит в музей-усадьбу русского писателя Петра Щегловитова, автора «Записок рыбака», друга Толстоевского и пр. пр. И вот там-то — все настоящее: парк, интерьеры, звезды, духовность, огурчики, грибочки, самогон, банька, служение культуре и Вечная Женственность в лице зама Директора по науке Марьи Ильиничны (Ксения Раппопорт).

Конфликт настоящего/ненастоящего вспыхивает мгновенно, с полуоборота. Марья Ильинична вдохновенно ведет экскурсию, рассказывая гостям о творческих муках писателя Щегловитова, а жирный губернатор вдохновенно шепчет на ухо чиновнику, как они все тут приватизируют, понастроят коттеджей и устроят «бордельеро» с девочками. Марь Ильинична возмущается: «Кому я все это рассказываю?» И вообще: «Не желаю участвовать в показухе!» Скандал! Приезжее начальство требует Директора; а тут и сам Директор (Евгений Муравич) является — выползает из кабинета на коленках вместе со всем остальным коллективом: мол, не встанем, Петр Сергеич, пока вы нас не пожалеете и не заберете в федеральное подчинение от этой свиньи (кивок в сторону губернатора). Бунт на коленях — извечная русская традиция. Но Марья Ильинична не такая! Она не из «рожденных ползать». Она летает и беспрестанно отчаянно хамит на лету. Бежит с банкой огурцов, чиновник ей вежливо: «Вам помочь?», а она ему, головы не повернув: «С мигалкой понесете?» Вот так вот! Знай наших!

Потом губернатор отъезжает по делам — разруливать забастовку-голодовку на каком-то заводе, его там берут в заложники, а бедный чиновник остается в заложниках у музейного коллектива. В плену, так сказать, у великой русской духовности. Признаться, в какой-то момент трудно было отделаться от мысли, что смотришь вторую серию фильма «Юрьев день»^[1]. В фильме Кирилла Серебренникова европейская оперная дива (та же Ксения Раппопорт) исчезала в черной дыре российской провинции. Здесь, видимо уже превратившись в местное хтоническое божество и сделав карьеру музейного работника (а почему нет?), она сама заманивает/затягивает пришлых. Холеного жлоба-чиновника она ловит на остаточных, инфантильных интеллигентских комплексах. Видно, была у него в детстве грозная маменька, которая шпыняла напропалую: «Петя, выпрями спину! Петя, ты прочел „Войну и мир”?» Заставляла вставать, когда дамский пол входит в комнату, придерживать дверь, пропускать вперед, подавать пальто... И, встретившись на усадебном пленэре с реинкарнацией «страшной маменьки», выбитый из привычной, номенклатурной колеи, Петруша сразу поплыл. Никак иначе его внезапно вспыхнувшую страсть к Марье Ильиничне я лично объяснить не могу.

Поначалу Петр Сергеич еще пытается сопротивляться. Сидит за столом с исключительно неприятным лицом и толкает крамольные речи про то, что русскую литературу в школе следует запретить, дабы не вводить в заблуждение подрастающее поколение. Но Марь Ильинична тут же ставит его на место: «Культуру у народа отнять хотите? Одну только водку ему оставить? Сами-то небось не пьете! Шкурку свою бережете!» Ну, слово за слово — разругались вдрызг. В пылу разговора он наступает ей на больную мозоль: «А что ж вы такая вся из себя умница-красавица, да не замужем?» Оскорбленная, она молча встает и уходит... И все. Пропал Петя! Тут же напивается с горя, среди ночи бредет извиняться, падает, валит забор, рвет пиджак...

Ночью снится нашему чиновнику вещий сон: будто скачет он с этакой романтической шевелюрой до плеч (наяву герой Бондарчука лыс как коленка) по парку на прекрасном коне; потом входит в дом, где подают ему рыцарский меч; потом детки его собственные выбегают навстречу, а Марь Ильинична — супруга — у окошка сидит в белом платье. Он почтительно склоняется к ней, целует в лоб, а она ему: «Петя, тебе Путин звонил!» Смешно! Действительно, без дураков — «новое дворянство»!

Наутро Петр Сергеевич просыпается с головной болью, в состоянии глубокого морального и физического похмелья, и его уже можно брать голыми руками. Переодевшись в чужие треники и бесформенную футболку, он снова тащится извиняться. Марь Ильинична неумолима: «За что же вы извиняетесь, если говорите, что ничего не помните?» Он смущенно вертит в руках мемориальную чашку. «Поставьте чашку на место! Поставьте, я сказала!» Марья Ильинична отбирает ценный экспонат, экспонат падает, разбивается: «Ах, боже! Я такая неловкая!»

Разбитая чашка сближает героев. Они склеивают ее, сидя в парке на постаменте масонского памятника, а потом прогуливаются вдвоем по аллеям и говорят, говорят... Про судьбу писателя Щегловитова, про зарплату музейных работников, про то, что бедная Марья Ильинична вынуждена держать козу... (Для меня, признаюсь, загадка: зачем ей коза? Молоко к утреннему кофею можно взять у соседей, а на любые хозяйственные подвиги, связанные с переработкой продукта, Марья Ильинична клинически не способна.) Короче, они гуляют, беседуют, и чувствуется: все у них с Петром Сергеевичем постепенно идет на лад. Он даже готов прослушать экскурсию, или, как он выражается, «репортаж с Луны». Марь Ильинична бежит накрасить ресницы, но тут Директор не ко времени увлекает Петра Сергеевича в баньку. А когда, помытый, с почти уже человеческим лицом, он вновь сталкивается с Марьей Ильиничной, — прекрасная музейная дама палит из ружья, разгоняя какую-то быдло-свадьбу, которую Директор пустил пофотографироваться в парке. Валькирия!

Надо сказать, Федор Бондарчук и Ксения Раппопорт — довольно странная пара.Неочевидная. Нет, чувствуется, что по-человечески они симпатичны друг другу. Им нравится сниматься вместе, комиковать, валять дурака. Но никакой особой любовной «химии» между ними нет. И потому лавстори приходится выстраивать несколько «вообще» — по готовым лекалам. Бондарчук сначала дает «номенклатурного хама» (тут ему и играть ничего не надо, это его привычная маска), а потом — перековавшегося двоечника и хулигана, влюбленного в романтическую училку. А Ксении Раппопорт ничего не остается, как изображать рядом с ним «интересную чудачку». Ну да, она вся такая хрупкая, беспомощная, неприспособленная и в то же время — отважная. Однако от сценария не уйдешь, и за спиной чудаковатой красавицы отчетливо маячит грозный силуэт автора — Авдотьи Андреевны Смирновой. И оттого образ героини слегка двоится. Просто даже не знаешь, как реагировать на это сочетание утонченной хрупкости, стародевичьего романтизма, провинциального ханжества и бойцовского темперамента в духе «Школы злословия». То ли от души сочувствовать, то ли скорее бежать-прятаться, чтоб не догнали.

Очередная попытка укротить пламенную Марью Ильиничну, пригласив ее в ресторан, кончается для Петра Сергеевича плачевно. Марь Ильинична не ко времени получает факс из Москвы о том, что музей решено закрыть, семимильными шагами несется через парк и влепляет Петру Сергеичу смачную оплеуху. Он злобно дергает губой, с трудом удерживается от того, чтобы не заехать ей в ответ по физиономии, но тут же, взяв себя в руки, садится на коня (в черный джип) и едет совершать подвиги. Он отправляется на завод, где держат в плену губернатора, отменяет учиненное сим злодеем неправедное банкротство, заявляет, что и по музею вопрос окончательно не решен. Далее следует блистательная сцена бодания двух номенклатурных самцов на глазах у безмолвствующего народа. Матерый старый хряк — губернатор вдруг расплывается в глумливой улыбке: «А ты не поторопился,мальчик?» Столичный, лощеный, ему в ответ надменно: «Это вы мне, Сергей Иваныч? Вы с ума сошли?» — «Нет, это ты, похоже, перегрелся, мальчик. Тебе бы отдохнуть». Пауза. Ситуация подвисает. Народ ждет, кто кого утопит в говне. И тут Петр Сергеич оборачивается к массовке: «Узнаю старую школу. Звезда партхозактива!» Народ выдыхает. Петр Сергеич спешит застолбить победу, бросает заводским: «Заседание окончено. Подготовьте мне к завтрашнему дню все документы». Первый раунд за ним. Ура!

Он спешит обратно к прекрасной даме, дабы сложить победу к ее ногам. А даму меж тем завалило сараем: коза — Настасья Филипповна — запуталась рогами в спицах велосипедного колеса; Марь Ильинична пыталась ее распутать, ну и вот... Рыцарь стоит под забором, докладывает: сразился с драконом, рисковал собственной шкурой, чтобы отстоять ваш музэй; а она косит прекрасным глазом в щель и наконец робко так пищит: «Помогите!»

Ну, он ее, естественно, из-под обломков извлек, отнес в дом и, пользуясь минутной слабостью, — овладел. Ей, в общем, понравилось. Ночь прошла относительно мирно — за разговорами о судьбах России, распитием самогона и утиным кряканьем (любовная игра такая у них — в уток). Зато наутро, когда вдруг выяснилось, что у чиновника в Москве есть невеста... Боже ж ты мой! Что тут началось! У Марь Ильиничны на прекрасном библейском лице вдруг напечатлелась такая трагедия, как будто она по ошибке переспала с нацистским преступником. «Уходи», — говорит она глухо. Он не понимает: «Ты че, Маш? Никуда я не пойду. Мне тут хорошо. А с невестой я разберусь». А она глядит на него с мировой скорбью в очах и отвешивает: «Пошел вон! Жестокая, холодная дрянь!» Н-да. Тут уж делать нечего. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

После этого герою остается только прыгнуть под поезд. Ну или поехать в Москву, разругаться с начальством, послать невесту подальше, уйти в запой и затем, выбрив голову, отправиться куда-то в небесную канцелярию (приоткрытые дубовые двери — оттуда лупит белый, нездешний свет) с прошением об отставке.

Эпилог. Она приходит с работы, он у нее на лужайке перед домом колет дрова. Дауншифтинг заказывали? То-се, предложение руки и сердца, она сдается, объятия, слезы... И тут является помощник Петра Сергеича — Витя (Геннадий Смирнов) — с полными ведрами: «Господин губернатор, ну, может, хватит уже дурить? Поехали в резиденцию!» Марь Ильинична в полной истерике: как? Что? Не хочу губернаторшей! Я — музейный работник! Но ясно, что, как честная девушка, раз уж обещала — обязана замуж идти. Хеппи-энд.

Нет, что тут говорить? И впрямь — высший класс!

Так ловко завернуть провластную агитку в оппозиционный, сатирический фантик! Нагромоздить целую гору «абличительных» штампов, чтобы водрузить на них сверху кремлевскую дверь, откуда изливается на нас, грешных, всяческая справедливость и благодать.

Ну это ладно. Можно сказать, что стёб. Или жанровая условность. Мол, никак без высшей монаршей справедливости эту историю к счастливому концу было не свести. «Капитанская дочка», в конце концов, примерно так же кончается.

Хуже, что и сама история из области «очевидного невероятного». Сюжет про Золушку, конечно, самоигральный, но тут как-то и любовь — не любовь, и принц — не принц (не понять: то ли рыцарь, то ли сомнительный карьерист); и Золушка какая-то неприятная.

Дуня Смирнова изо всех сил защищает свое детище и не устает повторять в интервью, что все возможно. Что она лично знает массу умных людей во власти, которые смертельно устали от нескончаемых подковерных битв и просто мечтают о нормальном, интеллигентном, человеческом к себе отношении. И что самое печальное — режиссер, похоже, искренне верит, будто отношение Марьи Ильиничны к Петру Сергеевичу есть именно образец нормальности, интеллигентности и человечности. Что все эти: «Апорт! К ноге! Пошел вон!» — способны превратить прожженного номенклатурного циника в бесстрашного рыцаря, который непременно помчится крушить драконов ради ваших прекрасных глаз. Этот запредельный дамско-интеллигентский нарциссизм, собственно, и напрягает в картине больше всего, создавая ощущение безнадежности еще похлеще, чем в кино «Юрьев день»

Герои сказки на самом деле абсолютно стоят друг друга. Оба — несчастны, затравлены, агрессивны, одинаково презирают «быдло» (это ж надо додуматься — палить из ружья на свадьбе, как бы неприятна она ни была!) и привыкли отстаивать себя и «свое» одним способом — опуская и подавляя других. Интеллигенция и власть, если верить картине, — близнецы-братья, и конфликт между ними — вековая битва нанайских мальчиков. И при всех возвышенных и прекрасных идеалах, которые она пламенно декларирует, интеллигенции в высшей степени свойствен тот же антиличностный пафос, что превращает российскую жизнь и российскую историю в черную дыру, где тонут любые попытки обновления и реформ.

Так что мыслящему сословию надобно, вероятно, начать с себя и волевым усилием прекратить подобного рода игры «с нулевой суммой». Иначе, боюсь, мы не выберемся из этой черной дыры никогда.