Периодика

ПЕРИОДИКА

«АПН», «Завтра», «InLiberty.ru/Свободная среда», «Лехаим», «Литературная газета», «Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Новости литературы», «Однако», «OpenSpace», «ПОЛИТ.РУ», «Портал-Credo.Ru», «Рабкор.ру», «Русский Журнал», «Соль», «SvobodaNews.ru», «Улитка», «Частный корреспондент»

Кирилл Анкудинов. Из жизни бронтозавров и лунатиков. — «Частный корреспондент», 2011, 27 июля <http://www.chaskor.ru>.

«Я лишь малую долю лихих суждений Сосноры процитировал.

Мне все это напомнило что-то очень знакомое — специфической интонацией.

…Ну разумеется, высказывания Юрия Кузнецова, записанные его студентами и друзьями. Та же глухо-отрывистая безапелляционность, тот же пафос».

Вопросы русского национализма. — «Литературная газета», 2011, № 29, 20 июля <http://www.lgz.ru>.

Говорит научный редактор журнала «Вопросы национализма» Сергей Сергеев: «У нашего издания двойная функция: научно изучать феномен национализма и одновременно пропагандировать идеи русской национал-демократии. С моей точки зрения, сверхзадача журнала — быть органом русского националистического просвещения, если понимать последнее слово в обоих его значениях: как распространение определенной суммы знаний и как формулирование и популяризацию определенной идейно-политической доктрины».

«По моим наблюдениям, люди хоть и не разделяющие наших взглядов, но вменяемые воспринимают „Вопросы национализма” с немалым (пусть и настороженным) интересом, они понимают, что это журнал не только об истории и современности, но, очень возможно, и о будущем».

Татьяна Воронина. Как читать письма с фронта? Личная корреспонденция и память о Второй мировой войне. — «Неприкосновенный запас», 2011, № 3 (77) <http://magazines.russ.ru/nz>.

«Как уже было сказано, до 1960-х годов письма с фронта не рассматривались как ценный источник сведений о войне. Их хранили в семьях, и они представляли интерес только для тех, кому были адресованы. Лишь в 1960-е годы они стали актуальны, так как оказались способны пролить свет на настроения воевавшего поколения. Именно тогда были опубликованы первые сборники писем периода Второй мировой войны, предприняты первые попытки их анализа. <...> Внимание к массовому эпистолярному жанру, обострившееся с 1960-х годов, было обусловлено в первую очередь изменившейся к тому времени парадигмой репрезентации войны...»

Федор Гиренок. Семь дней в Париже. — «Завтра», 2011, № 30, 27 июля <http://zavtra.ru>.

«Мировая философия стремится к упрощению. В Америке это упрощение получает легитимность под знаком когнитивных наук. Среди когнитивистов считается хорошим тоном сказать, что мыслит не человек, а мозг, и что мозг производит сознание, как печень — желчь».

«Во Франции упрощение философии носит иной характер. Оно предстает как разочарование в академической философии, которая оказывается никому не нужной. Символом французского упрощения философии стал Мишель Онфре, который выдвинул лозунг: хватит копить знание — и создал народный университет. Место философии, по словам Онфре, не в Сорбонне, а на телевидении. Великие дискурсы закончились. На нашу долю остались интеллектуальные революции на молекулярном уровне. Онфре патологический атеист, вступивший в борьбу с французским языком, желая вытравить из него христианский дух. Идеал Онфре — философия для всех, философия в картинках...»

Гонка на выживание. Лекция Георгия Базыкина. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 13 июля <http://www.polit.ru>.

Текст лекции ведущего научного сотрудника факультета биоинженерии и биоинформатики МГУ Георгия Базыкина на тему «Гонка на выживание: эволюция внутри организма человека», прочитанной 26 мая 2011 года в Политехническом музее.

«Если мы посмотрим на эволюционное древо гриппа, построенное по всем последовательностям гриппа на всей Земле за большое время, то оно будет очень похоже на эволюционное древо ВИЧ, построенное по последовательностям внутри одного пациента. И это намекает на то, что грипп — это тоже такая эволюционная проблема, эволюционное заболевание, и это действительно так. Если бы не было эволюции, мы бы от ВИЧ выздоравливали в течение недели; если бы не было эволюции, мы болели бы гриппом один раз в жизни. Потому что приобретенный иммунитет к гриппу — пожизненный, и мы болеем гриппом каждый год исключительно из-за того, что мы болеем каждый год новым штаммом гриппа, к которому мы не приспособлены».

«Рак — это эволюционный процесс. Здесь отбор происходит тоже внутри человека, как и раньше; но единицы отбора — это клетки человеческого организма».

Епископ Григорий (В. М. Лурье). В луже чистой воды. Волшебный мир «Крематория». — «Русский Журнал», 2011, 13 и 20 июля <http://russ.ru>.

«В 1970-е годы Майк Науменко (пусть даже не он один, но из двух-трех имен его все равно главное) совершил открытие: он доказал, что на рок-музыку могут быть положены настоящие русские стихи. В 1980-е годы это привело к взрыву. Настоящая русская поэзия ушла в рок-музыку. <...> Превратившись в музыку, русская поэзия поменяла аудиторию. Она захватила почти все молодое поколение, но ушла из литературных салонов. Майк Науменко попрощался с салонами специальной песней („Салоны”), а уж „Крематорий” к ним даже не приближался. Но все же субкультурные барьеры, которыми отгораживалась рок-поэзия, отсекали не только бесполезную публику. Русская поэзия нужна всем, кому нужна русская культура, а рок-музыка не может быть нужна всем. Поэтому многим было просто трудно узнать, по какому адресу переехала русская поэзия».

«Русская рок-поэзия входит в русский общекультурный контекст постепенно и неравномерно. Проще войти тем, кто, во-первых, более похож на „внемузыкальных” русских поэтов, а во-вторых, уже умер, причем желательно то и другое сразу; идеальный пример — Башлачев».

«Дерзаю сказать, что лирический герой „Крематория” русской литературе прежде был неизвестен. В какой-нибудь американской литературе ХХ века аналоги, думаю, есть, но в русской пока не было. Музыка не просто поменяла аудиторию поэзии, но и добавила ей лирических героев. „Крематорий” как раз из тех, кого раньше в поэзии не было».

Михаил Делягин. Эра прощаний. — «Завтра», 2011, № 30, 27 июля.

«Как будет устроен мир после демократии и рынка — неясно, но все больше стратегических решений уже принимается на нерыночной основе».

Элиша Зинде. Даниил Хармс: «Все все все евреи паф». — «Лехаим», 2011, № 8, август <http://www.lechaim.ru>.

«Великий антисоветский писатель Даниил Иванович Хармс (Ювачев), основоположник литературы абсурда, не был евреем. Он был русским. Но в мире, окружавшем его, было очень много еврейского — друзья-евреи, коллеги-евреи, красивые еврейские женщины, каббала, наконец».

Кирилл Кобрин. Уроки перипатетики. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 19 июля <http://www.polit.ru>.

«Одинокая прогулка — удивительная роскошь, которая дана человеку „в чистом виде”, которая не требует обязательных аксессуаров в виде другого человека, иных живых существ, специального оборудования. В этом смысле прогулка сродни думанью и мастурбации. Впрочем, в этой паре нет равенства, так как первый ее элемент абсолютно самодостаточен, в своем крайнем случае думанье не требует никакой другой пищи, кроме самого себя, второй же есть некий эрзац действия, совершаемого с участием еще одного (как минимум) тела. Именно поэтому прогулка так идеально соотносится именно с думаньем; усилия мышц сердца, ног, спины и проч. не только не мешают деятельности серых клеточек, они создают прекрасный ритм для деятельности мозга».

«Самым неправильным было бы совершать прогулки по так называемым „красивым местам”, „любоваться красотами местности”. Прежде всего, „красота” есть не что иное, как социальная конвенция; разделяя „красоты” с другими людьми, вы подчиняете себя общему мнению, оказываетесь в компании людей, рядом с которыми вы бы и пяти минут не выдержали в обычной жизни. Но столь же ошибочным было бы создавать свою собственную шкалу красот; вместо одной жесткой системы вы предложите другую, которая, во-первых, столь же несовершенна, как и та, которая отвергается, во-вторых, может в будущем оказаться столь же популярной. Ну и вообще, красота — это то, что вы в данную секунду считаете таковой».

Кирилл Корчагин. Василий Филиппов. Стихотворения (1984 — 1986). — «OpenSpace», 2011, 21 июля <http://www.openspace.ru>.

«Биография Василия Филиппова поражает: действительно, перед нами поэт, проведший большую часть жизни в психиатрической лечебнице, едва не совершивший перед этим в помутненном состоянии сознания убийство, а потом в течение трех лет относительной ремиссии сочинивший множество ни на что не похожих стихотворений, не то чтобы совершенно не напоминающих психотическую „продукцию”, но находящихся с ней в странных и неочевидных отношениях. Случай Филиппова внешне настолько напоминает случай Арто или Хлебникова, что при разговоре о поэте слишком велик соблазн впасть в ту или иную крайность: либо не замечать настоятельного присутствия болезни в этих текстах, вынося ее за скобки как своего рода „дух поэзии” (в этом можно видеть реакцию на ретроградное, но до сих пор крайне распространенное определение любого непохожего на канонические образцы искусства как дегенеративного), либо, наоборот, акцентировать „психотическую” составляющую, сводить творчество поэта к наивному письму душевнобольного. Все, кто когда-либо писал о Филиппове, поддавались одному из этих соблазнов, вследствие чего облик поэта рисовался слишком утрированным: либо воспаривший в вышние обитатель Парнаса, либо изолированный от общества буйный сумасшедший — портреты правдоподобные, но едва ли правдивые».

«Выход из психоза через стихи не удался (как в предыдущем поэтическом эоне не удался он, например, Борису Слуцкому, оставшемуся наедине с черной меланхолией): поэт все равно оказался заключен в неподвижную „тюрьму стиха”, находясь в которой можно было фиксировать повседневность (пусть даже галлюцинаторную), но нельзя было убежать от наступающей болезни, подчиняющей себе окружающую действительность».

Сергей Костырко. Про искусство летать. — «Новая газета», 2011, № 82, 29 июля <http://www.novayagazeta.ru>.

«А так и читать. Как монографию о Довлатове и его — постоянно расширяющихся под пером Гениса — „окрестностях”. Как автобиографию Гениса. И — как эстетический трактат. Самое очевидное определение ее формы звучало бы так: книга, представляющая собой размышление о природе художественной прозы, написанное средствами этой самой художественной прозы, в которой (прозе) автор проверяет на истинность свои основные теоретические положения. Книга о том, как устроена и почему работает (летает) современная, и не только современная, литература — Довлатова, Бродского, Вен. Ерофеева, Искандера, Пелевина и, соответственно, Толстого, Достоевского, Конан Дойла, Паунда и других».

«Генис выступает в этой книге как художник, то есть Довлатова он не описывает, но — изображает. Создает развернутый образ. И одновременно Генис здесь — аналитик, для которого материал жизни Довлатова является материалом для анализа стилистики довлатовской прозы. И не только довлатовской. Еще более выразительно вот это сочетание явлено в эссе, составивших вторую часть книги, где сориентированный на строгую аналитичность ход литературно-критического анализа строится автором по законам художественного текста — с экспозицией и завязкой, с развитием действия, лирическими отступлениями, кульминацией и финалом; со своим, индивидуально окрашенным интонационным строем. А иногда, как, скажем, в эссе про „Метель” Сорокина, — и с помощью параллельного образного ряда, каковым в данном случае одаривает автора московская автомобильная пробка, запершая его в неподвижной машине с раскрытой книгой Сорокина и давшая для него дополнительное измерение сорокинского повествования».

Леонид Костюков. Памяти рыбки. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 31 июля <http://www.polit.ru>.

«Помню, в далекой молодости, среди многих общих вопросов, занимавших нас, был такой: в глубине мы — люди — разные или очень похожие? То есть если ехать с незнакомым, не близким и не далеким человеком в одном купе на край света — и говорить, говорить, пробиваться к сути, что получится в результате? Окажемся мы с ним ближе друг к другу — или дальше, чем казалось сначала? Иначе, если сформулировать с другого конца: наносное, поверхностное, не такое уж важное — это скорее нечто общее или, наоборот, различия?»

«По молодости мне казалось, что люди в глубине ближе, чем на поверхности. Что мы пестуем различия, играем разные роли, выбираем варианты. Мне импонировала метафора последней наготы — перед Господом. Мне казалось — очень многое отпадет как несущественное, а существенное — оно для всех одно и то же. И в ощущении этого существенного мы как бы сходимся».

«Сейчас я думаю иначе. Я действительно не могу себе представить, что происходит внутри многих-многих других людей, живущих принципиально иначе, чем я. Причем занятная штука — чем подробнее здесь объяснять, тем менее становится понятно. Потому что начинаем мы с чужого, необъяснимого поведения, а потом вытаскиваются чужие, непонятные мотивации, надежды, тревоги. Вроде как открыли книжку с заглавием на непонятном языке — а она вся на этом языке. Читай и плачь».

«Иногда мне кажется, что внутри мы все разных биологических видов. И в этой оптике, конечно, неимоверно возрастает роль культуры. То есть вокруг тебя инопланетяне, но если ты будешь вести себя правильно (и это правильно — больше, чем церемония, протокол, ритуал, это огромный мировой опыт плюс интуиция), то вы получите взаимное удовольствие от общения. А если неправильно — он тебя съест. А точнее — ты его съешь, а он сделает с тобой то, на что у тебя нет глагола. Уж не говоря о том, что именно культура (плюс интуиция) позволяет распознать своего, так сказать, особь того же вида. Дальше уже можно и без культуры, но это дальше».

Священник РПЦЗ(В-А) Стефан Красовицкий о том, кто стоит за объединением Церквей, о полезной и вредной поэзии, а также о том, нужны ли кому-нибудь в России талантливые люди. Беседовал Андрей Тавров. — «Портал-Credo.Ru», 2011, июль <http://www.portal-credo.ru>.

«Религия не может исключать поэзию. Религия может исключать определенную поэзию. С детства я был верующий мальчик, потом это затухло, позднее возродилось. И вот когда это возродилось, то та поэзия, которую я писал до этого возрождения, меня уже не устраивала. И я ее уничтожил. Остался какой-то процент, так как оно расходилось в каких-то списках, на листочках, это была большая путаница. То, что осталось, то осталось. Но на самом деле примерно 80% написанного я уничтожил безвозвратно — и очень этим доволен. Она меня не устраивала, потому что в поэзии, с моей точки зрения, самое важное — это распределение звуков. Можно написать очень нейтральное стихотворение по содержанию, образам и прочее, но звуки будут расставлены так, что это будет на смерть. Знаете, „висы на смерть” были в Скандинавии. Они писали стихи, человек прочтет — и умрет. Такие штуки были. То есть само это распределение, тот, кто душой в этой сфере, поймет, — это очень опасно. То, что я писал до этого, меня не устраивало не по образам, не по содержанию, а по внутренней глубокой структуре. Они вредные. Поэтому я их уничтожил. И сейчас считаю, что они вредные. <...> Да, они несли зло, поэтому я их сжег. Но, к сожалению, кое-что осталось».

Константин Крылов. «Земля наша велика и обильна». — «АПН», 2011, 23 и 25 июня, 6 июля <http://www.apn.ru>.

«<...> когда предприимчивые русские люди (как правило, против воли российского правительства) пытались обустроиться где-нибудь за морем, российское правительство их порыв решительно пресекало. <...> Впрочем, на это можно хотя бы сказать, что Россия отчаянно испугалась могущественной Америки, а Аляска была „ну такая пустая и холодная”. Но когда наивный Миклухо-Маклай предложил Александру Третьему создать в Новой Гвинее „свободную русскую колонию” (в противовес Германии), его с таким предложением пнули из царского кабинета с такой силой, что он приземлился аж в Австралии. В Сиднее он устроился более чем замечательно, но вернулся в Россию и снова вышел с тем же предложением на высочайший уровень — с тем же результатом. Так было всегда. Все предложения русских энтузиастов на тему освоения каких-либо оторванных от материнской территории земель наталкивались на абсолютно жесткое „нет”. Россия в лице ее высшего руководства отпихивалась от заморских владений. Зато огромные силы и средства вбухивались в Польшу, Финляндию, Грузию».

«Причина столь решительного отказа от райских островов может быть только одна. Страх. Осознанный и ясный страх российского правительства перед тем, что райские острова придется заселять русскими. Которые впоследствии могут отложиться от империи и создать хоть маленькое, но свое государство. Могущее, в свою очередь, послужить „смутительным примером” для остальных. Похоже, что именно поэтому колониальную эпоху — самую блестящую в истории Запада, заложившую основы его могущества, сделавшую Европу абсолютным мировым лидером, — Россия даже не проспала, а променжевала».

Виталий Куренной. Бастард модерна. О текущем кризисе университета. — «Неприкосновенный запас», 2011, № 3 (77).

«Кризис университета — его перманентное состояние в новейший период. С момента формирования его современных моделей на рубеже XVIII — XIX веков университет регулярно переживает периоды напряженной неопределенности, которые и выражаются метафорой „кризиса”. Связано это не в последнюю очередь с тем, что университет является нелегитимным институтом современности, иными словами, — бастардом модерна. Само его существование — это существование вопреки, а не благодаря. Исторически в XVIII веке все шло к тому, что университет должен исчезнуть. Потому что он архаичен, то есть несовременен. Потому что воспроизводит схоластическую образованность, далекую от практических запросов жизни. Потому что не реагирует чутко на модернизационный запрос просвещенной абсолютистской власти. Всего вышесказанного достаточно для однозначного приговора любой институции, претендующей на историческую адекватность в эпоху модерна...»

Виталий Куренной. Революция, одухотворенная техникой. — «Рабкор.ру», 2011, 7 июля <http://www.rabkor.ru>.

«У нас огромное число социологов и разных там исследователей гражданского и просто общества. Но вот каков действительный социальный уклад и способ существования станицы Кущевской, мы узнаем только тогда, когда туда приезжают товарищи из следственного комитета плюс несколько столичных журналистов. У нас есть разные схемы в головах по этому поводу, а реально только следственный комитет может рассказать, как это устроено».

Вячеслав Курицын. За огненной рекой. — «Однако», 2011, № 23 <http://www.odnako.org>.

«В Бельском Устье (где работал недолгое время санаторий для творческой интеллигенции) у него [Ходасевича] образовался едва ли не флирт с глухой дочерью кучера Женей Вихровой: читал ей стихи, рассказывал о каких-то литературных ссорах (Шубинский замечает, что если бы Женя что-то и слышала, то все равно бы не поняла: тут, я думаю, он заблуждается; что-то понимала, конечно, как понимают малые дети и кошки, и мы были бы потрясены, узнай, что на самом деле они понимают)».

«Смущает в работе Шубинского уверенность его представлений об иерархии русской поэзии. Он про всех подозрительно точно знает, кто какое место занимает, словно Боги ему спустили с сургучной печатью реестр. Книга полна максим типа „Фет — поэт великий, Майков и Полонский — просто очень хорошие”, „Брюсов получил целую страницу в истории отечественной словесности”, „Липскеров остался типичным ‘малым поэтом‘”. С одними оценками соглашаешься, другим удивляешься, третьи откровенно комичны (Шубинский всерьез считает большим поэтом Георгия Иванова, например). Над этой бухгалтерией можно вволю поиронизировать, но не хочется. В конце концов, именно наличие в голове исследователя такого порядка позволяет ему держать махину жизнеописания».

Сергей Лишаев. «На фоне Пушкина снимается семейство...» Фотография и память. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 7 <http://magazines.russ.ru/neva>.

«Благодаря изобретению фотоаппарата память получила внеположную человеку „точку опоры” в техническом образе и эмансипировалась от персонального опыта проживания, от тех образов, которые вписываются в „мыслящее тело” жизнью. <...> Первостепенную важность в такой ситуации приобретает не то, какое значение имела для человека действительная встреча с человеком или вещью, а то, остались ли после нее фотографии. Обращаясь к былому, человек всматривается не в прошлое-в-своей-памяти (не в то, что он видел-пережил когда-то), а в зафиксированную на бумаге (или выведенную на экран монитора) световую проекцию прошлого».

«Мы идем к межэтническому конфликту». Беседу вел Владислав Горин. — «Соль», 2011, 18 июля <http://www.saltt.ru>.

Говорит политолог, научный сотрудник Института славяноведения РАН Олег Неменский: «Современная Россия с точки зрения государственности представляет собой странное образование. Это форма, рассчитанная на абсолютно другой идеологический, государственный, национальный проект. Конечно, эта форма неудобна, она чужда населению. <...> Границы современной России, ее территориальное, административное устройство созданы большевиками. Большевиками и Сталиным. Конечно, государственная форма должна соответствовать содержанию. Нынешняя форма содержанию никак не соответствует. Наши границы ни для кого не священны. Они проведены политической силой, которую трудно назвать прорусской. И главное, эта политическая сила мало уже кем уважается — даже в историческом плане — и давно не является национальным символом. Россия представляет собой кусок павшей империи, который никак не может понять, как ему сжиться с той реальностью, в которой он оказался. Реальность эта довольно печальная, потому как границы, которые мы имеем, и формы государственно-административного устройства, по большому счету, русофобские. Нынешняя Россия — это такая форма застывшей русофобии».

«Есть попытка сделать фальшивую идентичность — российскую или даже россиянскую (если образовывать от слова „россиянин”). Это уже довольно старый проект, из 1990-х годов. <...> Это эрзац-проект, и он является продолжением столь же фиктивного проекта единого советского народа. Если посмотреть на данные соцопросов, то видно, что русская идентичность становится крепче. Вряд ли она может быть вытеснена российской. Самосознание малых народов России тоже как-то не заменяется российским. „Россияне” как новая нация — это бутафория, этот проект даже не обречен на провал, он с самого начала провальный. В него не верят, я полагаю, даже его адепты».

«Огорчительны нападки на слово». Из архива Александра Гольдштейна: письмо к Борису Кузьминскому. Предисловие Глеба Морева. Публикация Ирины Солганик. — «OpenSpace», 2011, 22 июля <http://www.openspace.ru>.

Из письма Александра Гольдштейна Борису Кузьминскому (Тель-Авив, 2004): «В обзоре книжных новинок Вы назвали мой роман „стопроцентно нечитабельным”. Возможно, так оно и есть, не мне судить. <...> Мне представляется, что „читабельность” литературного текста так же не имеет касательства к его достоинствам и провалам, как практическая пригодность научной теории — к истинности этой последней. Мореходы отменно прокладывали маршруты по картам, начертанным в память о Птолемее, и разрыв с александрийским трактованием космоса был вызван не нуждами средств сообщения, но потребностью в новой гармонии сфер. Ошибочно, далее, полагать, будто литература — если это действительно литература — пишется для читателя. Читатель отнюдь не ниспослан ей в качестве цели и вожделенного, у фиванских врат, собеседника, ему разве что дозволяется поживиться плодами ее; так плавающие-путешествующие применились в конце-то концов к абстрактной в своем солнечном эстетизме доктрине торуньского астронома...»

Федор Сваровский. Гадкий образ поэта в глазах нелитературной общественности. — «Новости литературы», 2001, 8 июля <http://novostiliteratury.ru>.

«Я сам не то чтобы скрываю этот факт, но, конечно, с людьми далекими от литературы стараюсь это не афишировать. Собственно, дело в том, что, по моим наблюдениям, быть знакомыми с поэтом людям нелитературным очень часто кажется участью совершенно незавидной. Слово „поэт” обычно у русского человека ассоциируется с чем-то неадекватным, занудным, пьяным, безнадежно влюбленным, суицидальным, жалким, бессмысленным, бесполезным, навязчивым, тщеславным, заумным, высокопарным… Список можно продолжить еще на три страницы».

«За поэта всегда как-то стыдно. А его стихи читать невыносимо. И, между прочим, денег он не зарабатывает. За поэзию в России не платят, потому что это не товар. Она, по сути, никому не нужна. У меня есть масса знакомых, которые давно знают, что я поэт, но никогда не просят подарить или хотя бы почитать ни одной моей книги. Они боятся. Им неприятно. И я понимаю. Интересно, что это именно русский феномен. В США, например, совершенно нестыдно называть себя поэтом. Это вызывает лишь характерные ассоциации с университетской средой, с чем-то книжным, иногда с некоторым, может быть, бунтарством. В Европе слово „поэт” может ассоциироваться со словом „чудило”, но не более того. Так что позор поэзии — чисто русское изобретение. Попробуем разобраться, где, так сказать, генезис этого удивительного явления».

«Гнусный образ поэта, как мне кажется, был сформирован на основе разработок поэтов Серебряного века при последующем и весьма значимом участии советской интеллигенции. Пройдем по списку. Один из главных виновников — гаденыш Игорь Северянин...»

Александр Скиперских. Интеллектуал в провинциальном университете. — «Улитка». Студенческий литературный журнал. Елец, 2011, № 6, май <http://ulitka.online-version.ru>.

«Наверное, вузовские интеллектуалы были первыми, у кого в Ельце появились ноутбуки. Современный провинциальный интеллектуал является уже слишком зависимым от тех преимуществ, которые ему обеспечивает Глобальная сеть. Но вместе с тем у него всегда есть люфт в сторону печатной книги. Нужно помнить, что большая часть профессорско-преподавательского состава в свое время свой личностный и духовный рост не представляла отдельно от печатной книги и открываемых ею миров. Среди провинциальных интеллектуалов есть библиофилы, коллекции которых периодически становятся предметом обсуждений и чествований на вузовских праздничных мероприятиях. Необходимо понимать, что ресурс доверия к книге в провинциальной интеллектуальной среде пока еще не выбран и вряд ли будет преодолен в ближайшее время, по причине большого отставания от повседневной жизни университетского интеллектуала в российском мегаполисе. Наличие ноутбука с выходом в Интернет является скорее частью декорации, а проблема отставания имеет гораздо более глубокую социальную и культурную природу».

«По нашему глубокому убеждению, сегодня протест провинциального интеллектуала, озадаченного проблемами манифестации своего гражданского Я, может принимать лишь скрытые формы автономного действия. Смелость университетских деканов и заведующих кафедрами не находит себя в эффектных и эффективных формах гражданского протеста. Элементарная осторожность и конформизм становятся важным сдерживателем гражданского бунта. Поэтому университетский интеллектуал сегодня — ревностный обитатель своего панельного жилища, где одной из самых важных вещей является ноутбук с выходом в Интернет».

«Интеллектуальный организм обладает повышенной чувствительностью к попыткам его обуздания и какой-либо дисциплинаризации, но в то же время отвергает попытки публичной демонстрации несогласия. Данная двойственность и расщепленность, о которой автор высказывался выше, сковывает провинциального интеллектуала в университетской аудитории, формирует подозрительность, излишнюю метафорическую осторожность, вместо того, чтобы в лекционном трансе раздвигать ее границы, брать аудиторию за талию и взлетать над городом Ельцом как шагаловский герой...»

Автор статьи — доктор политических наук, профессор и преподаватель ЕГУ им. Бунина.

Сэлинджер: до и после смерти. Беседуют Владимир Гандельсман и Александр Генис. — «SvobodaNews.ru», 2011, 25 июля <http://www.svobodanews.ru>.

«Владимир Гандельсман: Да, Славенски пишет, что трудно назвать кого-то еще из американских писателей, у кого был бы такой тяжелый опыт войны и сражений. 6 июня 1944 года сержант Сэлинджер в составе отдела контрразведки 12-го пехотного полка 4-й пехотной дивизии участвовал в высадке десанта в Нормандии. Так вот: из 3080 воинов через три недели после высадки осталась треть. Затем было еще страшнее — переход через болотистую местность в Германии, что было, по-видимому, большой военной ошибкой. После этого в полку осталось 563 солдата. Впоследствии Сэлинджер работал с военнопленными, принимал участие в освобождении нескольких концлагерей, в частности Дахау. Он говорил дочери: „Ты можешь прожить всю жизнь, но так никогда и не освободиться от запаха жареного человеческого мяса”...»

Михаил Успенский. Некуда мечтать. — «Новая газета», 2011, № 83, 1 августа.

«Но потихоньку стало ясно, что дальше Луны человечество покамест не выберется. И наступило разочарование, последствия которого мы сейчас и расхлебываем, даже не осознавая этого. Конечно, среднестатистический обыватель о звездных эмпиреях не задумывается и даже ворчит насчет рублей и долларов, выброшенных в безвоздушное пространство. Но человечество в целом гложет какая-то безотчетная тревога. Мы все сейчас словно пассажиры, собранные в накопителе аэропорта. И только что прозвучало объявление, что все рейсы отменяются. Навсегда. И выход закрыт. И в буфетах скоро кончатся минералка и чипсы».

«Так что о полетах к звездам писать, конечно, можно — только это будет никакая не научная фантастика, а те же эльфийские чащобы. То есть вместо Мечты нам предлагается Выдумка. Иногда забавная, иногда вредная, но к жизни отношения не имеющая. Выдумка предназначена для досуга, тогда как Мечта, как ни парадоксально, для работы. У колонии лишайника и у человечества одна и та же цель — экспансия. Воспроизводство себя, любимых, и расширение ареала обитания. А когда некуда мечтать, незачем и работать. И все открытия и достижения как-то обессмысливаются».

Алексей Цветков. Хьюстон, у нас проблема. — «InLiberty.ru/Свободная среда», 2011, 14 июля <http://www.inliberty.ru>.

«Тот факт, что речь идет не о временной остановке в пути, а о свертывании всего проекта, очевиден. <...> Мы уходим из космоса не на время, а навсегда. Научная фантастика внушила нам, что необходимым условием для космической утопии является утопия земная, а экономика — да что там, простая физика диктует, что последняя недостижима. Встает вопрос о том, как теперь жить, и вопрос этот далеко не праздный, хотя я понимаю, что он актуален лишь для горстки патологически любопытных — тех, кто в состоянии урвать время от повседневной борьбы за выживание».

«Космос был, может быть, последней из мировых религий, хотя и самой недолгой. Эта религия обещала нам вечную жизнь, пусть и не персональную, а в рамках коллективного разума, и уникальный рай — не статичный христианский или мусульманский, а со встроенным вечным фотонным двигателем, рай прогресса. <...> Теперь, когда ворота в космос со скрипом затворились, и, видимо, навсегда, надо соображать, как обходиться тем, что мы имеем. Собственно говоря, это и есть главный вопрос человеческой жизни, на который мы все время пытаемся закрыть глаза. Жизнь конечна, и это правило распространяется не только на нашу собственную, но и на общую историю человечества. Можно, конечно, махнуть рукой на тепловую смерть вселенной или даже на угасание солнца, времени хватит. Но времени может оказаться не так много: вероятностные подсчеты наводят на мысль, что человечеству его отпущено, может быть, на много порядков меньше, чем тому же солнцу».

Алексей Цветков. Автор на распутье. — «InLiberty.ru/Свободная среда», 2011, 21 июля.

«Мы привыкли отличать дом, где стены уставлены книжными шкафами, от такого, где на полке от силы „Гарри Поттер” и пара отраслевых журналов. Kindle стирает это отличие, у людей пропадают важные пароли взаимного опознания, а в Facebook’е эта черта интерьера не воспроизводится. Реальность меняется и за пределами дома: еще недавно для меня в числе достопримечательностей Нью-Йорка был подсмотренный у прохожего или у пассажира в метро том поэм Гомера в оригинале или собрание стихотворений Сильвии Платт. Сегодня один Kindle похож на другой как две капли воды, или это такой же анонимный Nook».

«Человек — это фонтан крови!» Беседовал Игорь Панин. — «Литературная газета», 2011, № 27, 6 июля.

Говорит Анна Козлова: «Я работала в пиар-департаменте телеканала ТНТ, и в моем ведении находилось очень много проектов, в том числе и „Дом-2”. Я отвечала за так называемый внеэфирный промоушен — писала релизы, анонсы, делала интервью, периодически мы придумывали какие-то акции. По закону жанра я, наверное, должна сказать, что все это было ужасно, но на самом деле на ТНТ у меня была прекрасная работа. „Дом-2”, естественно, одиозен, остается таким до сих пор, но именно это меня в проекте и привлекало. Это место, в котором с людей слетала шелуха, весь так называемый интеллектуальный потенциал. Мы все приблизительно осведомлены, что нам нужны любовь, успех, чувство локтя и все такое, но мы вряд ли отдаем себе отчет, насколько сильны эти потребности. Работая на „Доме-2”, я поняла: максимум того, что ты вообще можешь сделать в жизни, — это построить отношения с другим. Никакое признание, никакая слава, никакие бесконечные мужики не дадут тебе удовлетворения, сравнимого с тем, когда в мире есть человек, который тебя любит. Это очень просто, даже примитивно, но без этого все совершенно бессмысленно. Поиски этой любви выглядят уродливо, но мало кому приходит в голову, что это уродство не от скудости натуры, не от тупости, а от отчаяния и одиночества. И как сильны эти одиночество и отчаяние, если, зная, что будет стыдно, будет больно и захочется покончить с собой, люди все равно надеются и ищут себе пару. Эта обнаженка в „Доме-2” мне и нравилась…»

Сергей Шаргунов. Читателю дали черный хлеб. Литература десятых — искренне написанная молодыми людьми о реальной жизни. — «Новая газета», 2011, № 75, 13 июля.

«Когда-то на заре нулевых я написал в „Новом мире” статью „Отрицание траура”. Я предвещал близость и востребованность реализма и социальной отзывчивости, ярких красок и нежных чувств — возвращение русской литературы. Все-таки мейнстримом постсоветского десятилетия оказалась литература галлюцинаций, пародий и опустошения».

«И вот, уверенно выдвинувшись на первый план, пришла литература, обещанная „Отрицанием траура”. Искренне написанная молодыми людьми о той жизни, которую они воспринимают естественно и напрямую, не прячась за ироничные перегородки. Реалистичная, родственная очерку. Поэтичная, то есть, прости, Господи, глуповатая. Даже в тех текстах, где, казалось бы, цветет фантасмагория, возникает новая интонация — решительность, пафос преодоления, просто серьезность. На мой взгляд, не случайно именно нулевые породили такое количество молодых критиков. Пресыщенные эстетикой пирожных, читатели хотели черного хлеба и открывали литературные журналы с конца, с раздела „Публицистика”. Появились отличные авторы (по преимуществу провинциалы), пишущие на стыке литературоведения и реакции на общественные вызовы. Валерия Пустовая и Андрей Рудалев, Сергей Беляков и Кирилл Анкудинов, Елена Погорелая и Алексей Коровашко. Зазвучала смелая и жесткая поэзия „про жизнь”, именно что зазвучала — раздражающе и дико в прокуренных клубах голосами Всеволода Емелина и Андрея Родионова, заняла Интернет, обрела фанатов, нарушила комфорт патентованных филологов и блюстителей из прокуратуры».

Составитель Андрей Василевский