Метаморфоз одной метафоры

Формозов Николай Александрович — биолог. Родился в Москве в 1955 году. Закончил московскую 2-ю физико-математическую школу, где учился у многолетнего редактора отдела критики «Нового мира» Виктора Исааковича Камянова. Окончил биологический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Кандидат биологических наук, ведущий научный сотрудник кафедры зоологии позвоночных биологического факультета МГУ. Исследовал историю сопротивления в ГУЛАГе (особенно Кенгирское и Норильское восстания). Один из соорганизаторов (совместно с обществом «Возвращение») конференций «Сопротивление в ГУЛАГе», проходивших в 1992, 1993 и 1994 годах. Живет в Москве. В «Новом мире» публикуется впервые.

НИКОЛАЙ ФОРМОЗОВ

_*

МЕТАМОРФОЗ ОДНОЙ МЕТАФОРЫ

Комментарий зоолога к прологу «Архипелага ГУЛАГ»

Метаморфоз — <…> глубокие преобразования в период постэмбрионального развития (напр., превращение головастика в лягушку или личинки насекомого во взрослую особь — имаго).

БЭС. Москва — Санкт-Петербург, 1997

«Году в тысяча девятьсот сорок девятом напали мы с друзьями на примечательную заметку в журнале „Природа” Академии наук» — с этих слов начинается «Архипелаг ГУЛАГ», самая значительная книга нашей литературы в двадцатом веке. Наверное, все, кто держал ее в руках, помнят это вступление.

Солженицын рассказывает, что в той просмотренной цензурой заметке говорилось, будто как-то на Колыме обнаружили вмерзших в лед представителей ископаемой фауны, то ли рыб, то ли тритонов, которых «присутствующие, расколов лед, тут же охотно съели».

«Мы — сразу поняли, — продолжает Солженицын, — мы увидели всю сцену ярко до мелочей: как присутствующие с ожесточённой поспешностью кололи лёд; как, попирая высокие интересы ихтиологии и отталкивая друг друга локтями, они отбивали куски тысячелетнего мяса, волокли его к костру, оттаивали и насыщались».

В этой яркой картине кроется завязка великого трехтомника. Вместе с писателем мы видим все воочию, а тем самым и мы становимся «присутствующими». (Забегая вперед, скажу, что этот острожный эвфемизм автора безвестной заметки — одна из немногих прямых цитат из нее у Солженицына.) Зримость присутствия и оговорка журнала «Природа» как бы сопричисляют и нас к «могучему племени зэков, которое только и могло охотно съесть тритона». С этого момента наша точка зрения определена, солженицынское «мы» ведет нас сквозь грандиозное повествование.

Тритоны еще дважды оживают в прологе к солженицынскому исследованию. Тритон становится синонимом ГУЛАГа, символом оживающего прошлого. «Может быть, сумею я донести что-нибудь из косточек и мяса? — еще, впрочем, живого мяса, еще, впрочем, живого тритона» — тема свита в кольцо, пролог начинается и заканчивается одним и тем же образом.

В творчестве Варлама Шаламова малозаметная современная амфибия также упоминается дважды: в стихотворении 1972-го года «Пусть лежит на столе…»:

Пусть изучат узор человеческой ткани,
Попадающей под микроскоп,
Где дыханье тритон сохраняет веками
Средь глубоких ущелий и троп, —

и в рассказе «Перчатка». И в том и в другом случае для Шаламова тритон — синоним ожившего ископаемого. Это подтверждает, что данный образ восходит к «Архипелагу...», с которым Варлам Шаламов знакомился еще до публикации.

ГУЛАГ — вечно живой тритон. Эта диада дала основание профессору-филологу И. Н. Сухих озаглавить свою фундаментальную работу об «Архипелаге...» «Сказание о тритоне»^[1].

Развивая эту идею, можно сказать, что с этой нестареющей амфибией знаком всякий, кто хоть раз нюхнул советчины. Она жива до сих пор, и она жива в каждом из нас. Кто не знает ее холодка и смутных шевелений? Как и ее зоологический прототип, она чутко реагирует на изменение температуры, только температуры социальной, температуры политической.

Итак, возник значимый образ. К нему приложили руку два великолепных мастера — и Солженицын и Шаламов, два летописца страшного прошлого. Но что было глиной, что послужило материалом для лепки? Была ли та самая заметка? Почти точная ссылка, приведенная в «Архипелаге...», облегчает поиск.

Приведем точную цитату из заметки, о которой идет речь в первой строке «Архипелага ГУЛАГ».

«Известны случаи нахождения трупов не только млекопитающих, но также рыб, к сожалению, утраченных для науки. В 1942 г. при производстве дорожных работ в долине р. Лыглыхтаха (бассейн Колымы) взрывом была вскрыта подземная линза прозрачного льда с заключёнными в ней замёрзшими телами каких-то больших рыб. По-видимому, случайно была вскрыта древняя протока реки с замёрзшими в ней представителями древней ихтиофауны. Производитель работ сообщает, что рыбы были изумительной свежести, и куски мяса, выброшенные взрывом, были съедены присутствовавшими при взрыве.

Не менее интересны многочисленные находки замороженных тритонов в поверхностных слоях почвы. Мне приходилось наблюдать на Индигирке, как рабочие при корчевании пней находили подо мхом оцепеневших, возможно даже замёрзших, тритонов, которые при оттаивании оживали.

Часто находят замёрзших тритонов также на дне глубоких шурфов. После отогревания тритоны оживают. Из этих фактов делают поспешный вывод, что тритоны способны оживать после тысячелетнего пребывания в мёрзлой почве. Однако к таким фактам надо подходить с большой осторожностью, так как тритонов на больших глубинах ещё никто не находил, а на дно шурфов они могут попадать из верхних слоёв почвы.

Само собой разумеется, что изучение сезонного замерзания тритонов не лишено научного интереса и являлось бы продолжением и углублением известных опытов Пиктэ и П. Н. Бахметьева, но оживление тритонов после тысячелетнего пребывания в мерзлоте, по-видимому, относится к области фантастики» (Ю. Н. Попов^[2], статья «Новые находки трупов плейстоценовых животных на Северо-востоке СССР», журн. «Природа», 1948, № 3, стр. 76).

Комментируя «Архипелаг ГУЛАГ», нельзя забывать его подзаголовок, который часто упускают из вида, — «Опыт художественного исследования». Нет никакого смысла мелочно копаться, сопоставляя детали околонаучной реплики и художественного образа. Как личинка и имаго, они созданы из одного материала, но при этом являются принципиально разными сущностями. Интересен «метаморфоз» метафоры, эволюция образа, а для этого надо исследовать, из каких молекул они построены.

Итак, в заметке в «Природе» история с «представителями древней ихтиофауны» противопоставлена рассказу о тритонах. Комментируя первую часть отрывка, надо сказать, что, весьма вероятно, Ю. Н. Попов ошибается — описанные им рыбы не были ископаемыми: во-первых, они были выброшены на поверхность в результате взрыва и поэтому невозможно определить, на какой глубине они были захоронены, во-вторых, после длительного замораживания биологические объекты, как правило, теряют воду, мумифицируются, становятся крепкими, как деревяшка, так что никак не могут сохранить упомянутую в заметке «изумительную свежесть». Скорее всего, речь идет о современных рыбах, попавших в ледовую ловушку из-за необычно сильного промерзания реки.

Что из того? Да, ключевая метафора «Архипелага...» теряет столь важную для Александра Исаевича палеонтологическую составляющую. Но ведь работа историка, археолога, палеонтолога сродни: их общая цель — высвобождать новые факты, образы, знания из-под спуда молчания, из вечной мерзлоты. Но меняет ли это что-то в картине, которой мы оказались незримо «присутствующими» свидетелями? Я ее вижу так.

Долина Лаглыхтаха, идет строительство узкоколейки Сеймчан — Эльген-уголь — Эльген. Зима или ранняя весна 1942 года, начало самого страшного периода в истории Колымы — «Дахау без печей» назвал его Шаламов. Бригадиры гонят зэков на разбор завалов после взрыва. И вдруг — радостная находка; не снимая рукавиц, узники подбирают размочаленную взрывом плоть неведомых рыб («куски мяса», как пишет Попов), стряхивают с них дресву. Оттаивают, обжаривают на костре и жуют вместе со скрипящим на зубах песком. Удачный день, сказочно повезло, дотянуть бы до лета.

Почему «с песком», спросите вы? А как же его смыть при колымском морозе. А почему находка была сделана в морозное время — этого нет в заметке? Да, действительно нет — но рыбы попали в ледовую ловушку, к тому же горели костры, без них не объяснить столь быстрой утраты для науки «представителей ихтиофауны». …А дорога по долине Лаглыхтаха существует и сегодня, на современных картах она обозначена как «тракторная, непроезжая».

Во втором абзаце из приведенного отрывка из статьи Ю. Н. Попова речь идет о замечательном животном — сибирском углозубе (Salamandrella keyserlingii). Попов не ошибся, назвав его тритоном, в 1940-е годы было принято другое название — сибирский четырехпалый тритон. В глубокой древности углозубов в Сибири не было, лишь в послеледниковое время одновременно с появлением тайги они распространились от Камчатки до севера Нижегородской области. Удивительным свойством углозубов является способность при зимовке переносить температуры до минус 40° по Цельсию. При повышении температуры до нуля и выше углозубы оживают. Для зимовки эти амфибии выбирают укромные места, где не так заметно влияние внешней температуры. Они часто зимуют в мерзлотных трещинах и случайно могут оказаться на большой глубине. Ю. Н. Попов совершенно прав, что к интерпретации таких находок надо относиться с большой осторожностью. Однако до сих пор никто не знает, сколько же лет углозубы могут выдержать в состоянии анабиоза. Один из ведущих специалистов по амфибиям Л. Я. Боркин^[3] в солидной современной монографии пишет как о доказанном факте, что возраст одной из таких «оживших особей, извлеченных из линзы льда, оказался <…> 90 лет». К этому надо относиться лишь как к гипотезе. Распространенный у нас радиокарбоновый метод определения возраста не позволяет провести краткосрочную датировку с такой точностью. Могло бы помочь определение возраста по содержанию трития, но его у нас не используют. Так что ответа на вопрос, как долго могут углозубы оставаться живыми в замороженном состоянии, пока нет. Но кто знает, может, и таятся в сибирской вечной мерзлоте готовые ожить тритоны-углозубы, которые старше ГУЛАГа, старше советской власти. Так часто случается — художественная метафора может опережать научные факты.