Периодика

ПЕРИОДИКА

«Алтапресс.Ru», «Бельские просторы», «Ведомости», «Взгляд», «Волга», «Вопросы национализма», «Грани.Ру», «Живая Литература», «Завтра», «Культура», «Лехаим», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Московские новости», «Нева», «Неприкосновенный запас», «Новая газета», «Огонек», «OpenSpace», «ПОЛИТ.РУ», «ПОЛIT.UA», «Правда.Ру», «Православие и мир», «Русский Журнал», «SvobodaNews.ru», «The New Times/Новое время», «Частный корреспондент»

Михаил Айзенберг. Народные промыслы. — «OpenSpace», 2011, 15 марта <http://www.openspace.ru>.

«Вспоминается такой разговор:

— Ты все говоришь „хорошие стихи” да „хорошие стихи”. А как ты тогда называешь стихи, меняющие само представление о стихах?

— Вот их-то я и называю „хорошими”.

— А что ты тогда говоришь о нормальных хороших стихах?

— Я говорю: „Ну, хорошие”...»

Юрий Альберт. Несвоевременные заметки. — «OpenSpace», 2011, 2 марта.

«Дело в том, что современное искусство — порождение либерального рыночного демократического общества, и только в таком обществе оно и может полноценно существовать, потому что само по своей сути либерально. То, что „ни авангард, ни современное искусство в старом капиталистическом мире по своей идеологии не являются либеральными”, — еще один банальный штамп, хотя они действительно „породили более или менее мощную критику либерализма”. Здесь перепутаны субъективные намерения художника, которые могут быть какими угодно, в том числе и антилиберальными, и то, как устроен социальный феномен, называемый „современное искусство”».

«Наше современное искусство именно потому и пребывает в таком убогом недоделанном состоянии, что в таком же убогом, недоделанном, недорыночном состоянии пребывает наша экономика и в таком же убогом и недодемократическом состоянии пребывает все наше общество».

Ему отвечает Илья Будрайтскис («Искусство — не детище либерализма. Искусство — альтернатива ему» — «OpenSpace», 2011, 4 марта). «Искусство противоположно рынку, либеральной рациональности и принципу „корысти во благо” не в некоторых своих течениях, не в силу своей идеологической ангажированности (как, например, искусство 1920-х годов), а в принципе. Оно не предъявляет альтернативу рынку в политическом поле, оно само есть эта альтернатива. <...> И настоящий художник — вне зависимости от того, либерал он или нет, — сегодня объективно оказывается на стороне проигравших. Потому, например, что не готов передать оценку искусства, его критериев, его истории на волю „свободному ценообразованию”...»

Александр Альперович. «Детская книга должна разрисовываться, рваться и грызться». Беседу вела Мария Скаф. — «OpenSpace», 2011, 9 февраля.

«Самый продаваемый детский писатель 2010 года — Корней Иванович Чуковский. Это факт: никто даже не приблизился к этим продажам. С одной стороны, это хорошо: детей воспитывают на классике. С другой стороны, это совершенно удивительно, что современным детям, погруженным в новые технологии, особенности окружающего мира объясняют на примере „Мойдодыра”».

Америка у Пелевина. — «SvobodaNews.ru», 2011, 14 февраля <http://www.svobodanews.ru>.

«Борис Парамонов: ...У Пелевина во второй части „Ананасной воды” масса всякого рода издевательств над всевозможными реалиями и деталями американской жизни, причем делается это при помощи англоязычных каламбуров. Когда эту книгу Пелевина переведут на английский (а его переводят регулярно), именно англоязычные читатели будут от этого в восторге, им толковать не надо эти малопонятные для русских словесные игры. Хотя Пелевин дает подстрочный перевод и пытается объяснить соль этих каламбуров.

Александр Генис: Пелевин великолепно владеет американским английским, в чем я убедился, когда мы с ним гуляли по Нью-Йорку. При этом он знает и молодежное арго, и региональные, особенно калифорнийские идиомы, и язык авангарда, и жаргон поп-культуры…

Борис Парамонов: Именно поэтому тут самое место сказать, что им, англоязычным читателям, не будет понятно само название этой книги Пелевина, даже „ананасная вода”, не говоря о „прекрасной даме”».

Кирилл Анкудинов (Майкоп). Меченый атом. 70 лет назад 11 февраля родился поэт Юрий Кузнецов. — «Частный корреспондент», 2011, 11 февраля <http://www.chaskor.ru>.

«Юрий Кузнецов потрясающе, катастрофически не походил на советских людей 60—70—80-х годов (собственно, это он в себе и скрывал, как Штирлиц). Юрий Кузнецов — человек нашего времени по складу личности. Наше время не слишком знакомо с Юрием Кузнецовым, с его стихами и с его личностью. Но оно бы его прекрасно поняло. <...> Советские люди не понимали Юрия Кузнецова. Они считали, что этот парень просто выделывается — умничает, манерничает, оригинальничает».

«Кузнецова можно ставить на какую угодно полку, можно трактовать его на все лады. Можно осмыслять Кузнецова как запоздавшего представителя европейского мифоавангарда ХХ века, полноправного наследника Йетса, Элиота, Тракля и Лорки (я, например, понимаю Кузнецова именно так). А можно, напротив, видеть в нем дубовато-провинциального полубезумного Самоделкина, запутавшегося в мифах (эта версия оскорбительна для памяти Кузнецова, но она имеет некоторые основания)».

«Ведь современный русский фольклор — это не экспортно-пародийные балалайки-матрешки-присядки, современный русский фольклор — это мифологическое мышление современных русских людей. Но ведь Юрий Кузнецов всю жизнь занимался „современным русским фольклором”… Все трансформации образа Юрия Кузнецова в нынешнем восприятии — важнейшие показатели процессов, происходящих в русской (и российской) социокультуре».

Андрей Архангельский. Дырка от духа. — «Взгляд», 2011, 17 февраля <http://www.vz.ru>.

«Духовность в России понимается преимущественно как система запретов. Эта запретительная часть „духовности” на практике сводится к призывам — не носить, не петь, не называть, не поминать всуе и не показывать пальцем, чтобы никого не оскорбить. Этим „не” никогда, а особенно сейчас, никого не вдохновишь: и чем дальше, тем больше это будет вызывать насмешки и отторжение, а сами запретители будут выглядеть все маргинальнее».

«Духовность, если честно, — это разговоры о нестяжательстве, о любви к ближнему, о презрении к чувственному и материальному. Все эти слова противоречат жизненному опыту детей. Лицемерие усиливается еще и тем, что „духовные проповеди” явно рассчитаны на „бедных”. Дети очень хорошо понимают, что сегодня всем так или иначе управляют деньги и что вначале богатство, а потом уже духовность, по желанию».

Дмитрий Бавильский. Все там будем. «Зеленый шатер» Людмилы Улицкой как зеркало антропологической революции. — «Частный корреспондент», 2011, 21 февраля.

«„Конец прекрасной эпохи”, по Улицкой (не зря выбравшей такое название для эпилога), знаменует завершение времен классической антропологической модели. В каком-то смысле „Зеленый шатер” — это реквием по мечте и вольная иллюстрация к финалу „Слов и вещей” Мишеля Фуко, выполненная на высоком беллетристическом уровне. Однако называет Улицкая книгу не как-то иначе, но „Зеленый шатер”. В ее партитуре нет случайных нот и движений, и повесть „Зеленый шатер” с образом плавного входа в смерть не зря помещена в центр композиции. Это книга о смерти, об умирании не столько эпохи, сколько об уходе населявших ее людей. „Век скоро кончится, но раньше кончусь я”, а вместе со мной все мамки, няньки и дядьки, спящие вместе с Джоном Донном. Ковры, посуда, Москва, Сталин, Брежнев, Сахаров и Солженицын — все конечно, кроме музыки, бесплотным духом носящейся над миром. Можно назвать ее „музыкой сфер”, „духом истории” или „хорошо темперированным клавиром”, суть от этого не изменится. И это важный после „Даниэля Штайна, переводчика” сдвиг по фазе персонального писательского развития; в предыдущей книге Людмила Улицкая искала единого Бога, в этой она находит индивидуальный покой. Правда, временный, как и все человеческое, и не обещающий загробного существования, но зато честный, предлагающий жить здесь и сейчас».

См. также статью Аллы Латыниной «Всех советская власть убила...» в настоящем номере «Нового мира».

Дмитрий Бавильский, Игорь Манцов. Брамс-храмс-шардам! Диалог месяца. Про шпагат под Шопена и про педаль для Бетховена. — «Частный корреспондент», 2011, 10 марта.

Говорит Игорь Манцов: «Думаю, музыка — это недооцененный социокультурный ресурс. Например, музыкой сподручно подавлять так называемые внутренние монологи, которыми замусоривают наше внутреннее пространство разного рода субличности, гнездящиеся в наших телах. Музыка подавляет наши (а на деле-то совсем не наши) претенциозные размышления и создает таким образом некое полезное для душевного здоровья пустое пространство. <...> Именно такие, бормочущие внутри нас, субличности церковь, вероятнее всего, и называет бесами. Эти говоруны чужды нашей базовой сущности, их тупое ворчание, их гнусную ругань нужно подавлять: молитвой, музыкой или учащенным дыханием, то бишь спортом, мне другие способы неизвестны».

Павел Басинский. «Толстой был бы просто счастлив, если бы его бесплатно скачивали в Интернете». — «Живая Литература», 2011, 27 марта <http://litlive.ru>.

«Может, это нехорошо с моей стороны звучит, тем более что я был членом жюри „Букера” два года назад… Но я не буду расстроен, если „Букер” свое существование прекратит. Зачем нам премия, повторяющая название самой крупной английской премии? Мы что, бывшая колония Британии? Мы не способны учредить свои национальные премии? В 90-е годы, да, были не способны. <...> Так что проводим „Букер” в небытие с тихой, благодарной слезой и забудем о нем так же, как забыли о „ваучерах” и МММ».

Безгласное пространство. Беседу вел Алексей Полубота. — «Литературная газета», 2011, № 8, 2 марта <http://www.lgz.ru>.

Говорит Владимир Личутин: «Наши предки были не только крепче нас духом, но и телом. Нам сейчас даже сложно представить, как они жили. Например, когда поморы уходили на промысел тюленей в Белое море, они неделями, а то и месяцами жили среди льдов в своих карбасах, по ночам укрывались парусиной. А для нас заночевать ночью в лесу под елкой — смерти подобно. Цивилизация ведет к обожествлению плоти, ограждает от природы, расслабляет нас. Представьте, если в современном городе на две недели отключить газ и свет, будет светопреставление, гуманитарная катастрофа. А раньше на Севере человек так готовился к зиме, что мог месяцами не выходить со своего двора. Охотники, поморы, землепашцы жили своим трудом, и государство практически не вмешивалось в их жизнь».

Андрей Битов. Смерть как текст. Отрывки из нового сборника, выпущенного издательством «Arsis Books». — «Частный корреспондент», 2011, 15 февралы <http://www.chaskor.ru>.

«Самоутверждаться в системе оценок, — с одной стороны, паразитизм культуры, с другой — поддержание порядка на этом погосте есть единственное обеспечение ее существования. Поэтому стройность и ухоженность этих могильных холмиков и надгробий — понятий, имен, дат и иерархий на кладбищах учебников, монографий, энциклопедий и словарей — являются определяющим признаком культуры. В школах и университетах учимся мы лишь тому, что было, что прошло, — прошлому, смерти, убеждая себя в том, что живем вопреки ей. Неприменимость знания к жизни есть тоже признак культуры, причем уже достаточно высокой».

Сергей Гандлевский. Найти охотника. Беседу ведет Ирина Головинская. — «Лехаим», 2011, № 3, март <http://www.lechaim.ru>.

«Я из принципа, через силу, с утра встаю под холодный душ. Но я не могу писать стихи на одной силе воли, только оттого, что я назвался груздем, то бишь поэтом. Чтобы писать, перво-наперво надо самому увлечься. А я так устроен, что мой вкус свирепеет куда быстрее, чем мои способности могут ему угодить, он очень редко одобрительно кивает головой — обычно же командует „отбой”».

Мартын Ганин. Юрий Арабов. Орлеан. — «OpenSpace», 2011, 29 марта <http://www.openspace.ru>.

«Арабов — один из, по всей видимости, последних представителей почтенной традиции, представленной в русской литературе именами, очень условно говоря, Салтыкова-Щедрина, Гоголя и Булгакова, то есть традиции фантастического социального гротеска. <...> Проблема в том, что такой способ художественной рефлексии, подразумевающий контраст между обыденностью и чудом (того или иного рода — здесь это слово употребляется не в религиозном смысле, а означает просто совершенно невероятное событие), в современной русской прозе не работает. Во-первых, потому, что этот прием, когда-то революционный, давно перешел в область массовой литературы. Во-вторых, и это еще важнее, потому, что, как мне уже приходилось писать по поводу последнего сборника рассказов Владимира Сорокина, в современной России нет никакой четкой границы между абсурдом и реальностью. Разумеется, это свидетельствует не о „ненормальности” как таковой, а об отсутствии конвенции по поводу этой нормальности».

«Не то чтобы я хотел назвать „Орлеан” плохим романом, нет, это было бы несправедливо, я получил от текста много удовольствия. Но прием, лежащий в его основе, выдохся. <…> Для того чтобы все это снова заработало, как прежде, надо быть писателем гениальным, каким Юрий Арабов, при всем уважении, не является, — и то не факт, что гениальности будет достаточно. Справедливости ради надо сказать, что это беда не Арабова, а общая. Куда более безнадежными выглядят попытки новых реалистов натянуть на наличные диспозиции язык (точнее, языки) советского времени — или попытки продлить жизнь „роману идей” из XIX века».

Федор Гиренок. Философия — это поступок. — «Завтра», 2011, № 11, 16 марта <http://zavtra.ru>.

«Философ — это прежде всего иммигрант, „лимитчик”, гастарбайтер. Он всегда не местный. Он приехал откуда-то со стороны, из другого мира. Например, из Малой Азии в Грецию, как Анаксагор, которому в Афинах было ничто не мило, ничто не дорого. Для всех греков солнце — это бог, для Анаксагора — это камень. Понятно, что греки прогнали Анаксагора из Афин, и он умер».

«Философ — эстет, метафизик, а философия с самого начала является потусторонним взглядом на привычное, на близкое. Сократ, ученик Анаксагора, хотя и был из местных, но вел себя как философ, то есть как чужестранец, как посторонний, разрушая мир подручного, обжитого, конечного. За это, да еще и за высокомерное поведение в суде его и убили».

Дмитрий Губин. Воровать нельзя платить. — «Огонек», 2011, № 11, 21 марта <http://www.kommersant.ru/ogoniok>.

«В индустриальную пору информацию можно было регламентировать, контролируя носители. Закон, запрещающий без согласия автора смотреть, читать, слушать и тиражировать, вообще уходит корнями в 1710 год. Конкретно — в Статут королевы Анны, он же Copyright Act, когда за творцами были закреплены 14-летние права на все копии. И этот Статут, по моему мнению, был разумнее сегодняшнего закона, когда права сохраняются не просто пожизненно за автором, но и еще и посмертно 70 лет за наследниками. <...> Если бы сегодня срок его действия ограничили 14 годами в духе королевы Анны — это уже было бы успехом для общества».

Игорь Гулин. Слово после сала. — «OpenSpace», 2011, 10 февраля <http://www.openspace.ru>.

«Скорее гавриловская издевка над явно любимыми им писателями — часть его глобального недоверия к языку. Проза [Анатолия] Гаврилова безусловно критична, но объект ее критики — не уродливое жизни, как и не ее лживо-красивое (большинство пишущих о нем акцентируют либо то, либо другое). Напротив: о грязи и о красоте сказать одинаково невозможно. Объект этой критики, главным образом, — непреодолимый зазор между человеком и всем остальным, и зазор этот — в языке».

«Гаврилов не верит не только во власть языка, но и в минимальный коммуникативный успех. <...> Однако проза Гаврилова фиксацией коммуникативного поражения не ограничивается. Отчасти он осуществляет переворот, лишь намечающийся у Добычина, — переворот в буквальном смысле: слово, не имея возможности быть направленным наружу, к людям, направляется внутрь, к себе. Язык, в том числе и подчеркнуто литературный, начинает работать как инструмент не столько даже разговора с собой, сколько заговаривания, обозначения границ, отделяющих человека от остального мира. Незаметно происходящее почти во всех текстах Гаврилова сворачивание, окукливание слова производит эффект нежнейшего мизантропического лиризма».

«Если все-таки пытаться найти тему Гаврилова за пределами проблем языка — это окажется, видимо, разговор о хорошем человеке с неадекватно здравыми представлениями, бессильном перед сокрушительным в своей бессмысленности миром. В сущности, тематически он здесь близок к Кафке (имя это неслучайно: Кафку Гаврилов упоминает среди повлиявших на него писателей). Однако злоключения гавриловских героев не выглядят „кафкианскими”, катастрофическими: здесь утрачен момент противостояния. Идиотизм и зло в мире гавриловской прозы — дело рук тех же хороших людей, более-менее единственное их дело».

О книге Анатолия Гаврилова «Берлинская флейта» см. также рецензию Анны Голубковой в февральском номере «Нового мира» за этот год.

Денис Драгунский. Время и место Юрия Трифонова. Лучший советский прозаик скончался тридцать лет назад, 28 марта 1981 года. — «Частный корреспондент», 2011, 28 марта <http://www.chaskor.ru>.

«Помню потрясающее впечатление, которое произвел на меня „Обмен”, — более сильное, чем „Мастер и Маргарита” (журнал „Москва”, 1966 — 1967). Гораздо более сильное, чем великолепный триптих преобразившегося Валентина Катаева (как тогда говорили, молодого Катаева) — „Святой колодец” (1965), „Трава забвенья” (1967) и „Кубик” (1968)...»

«Трифонов остается верным, любящим, тоскующим сыном своего расстрелянного отца. <...> Понять, принять и вслух сказать, что в 1937 году старый пахан натравил новую банду на банду прежнюю, он не мог. И уж тем более не мог позволить себе вспомнить, что ленинская гвардия поубивала не меньше народу, чем сталинские соколы. Ужасный парадокс: чтобы понять и сказать полную правду о Доме на набережной и его обитателях, Трифонову надо было бы стать Павликом Морозовым: осудить и обесславить своего погибшего отца. Но Павлики Морозовы не пишут хороших книг. Писательская сила Трифонова именно в его исторической ограниченности, как сказал бы старый марксист Ганчук из „Дома на набережной”».

«Я не согласен с Трифоновым политически и исторически. Но я обожаю его как писателя. Когда я недавно перечитал „Время и место”, то снова поразился — ни одного пустого абзаца, ни одной проходной фразы. И я очень рад, что он не стал историком или борцом, как Солженицын или Белинков».

Завотделом рецензий «Знамени» Анна Кузнецова: «Филологическая критика — это безобразие». «Полит.ру» представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с Анной Кузнецовой. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 21 февраля <http://www.polit.ru>.

«Леонид Костюков: Мы с тобой, насколько я понимаю, несколько раз подходили близко к такому эксперименту: написать свои явно отвратительные стихи и вставить их в какую-то статью.

Анна Кузнецова: Я это делала.

Леонид Костюков: Я тоже это делал в „Арионе”.

Анна Кузнецова: И я в „Арионе”...»

Александр Зельдович. Несколько книжек — это страна. Беседовала Лариса Малюкова. — «Новая газета», 2011, № 15, 11 февраля <http://www.novayagazeta.ru>.

Говорит кинорежиссер Александр Зельдович: «СССР — огромное несчастье, но в основе его был большой утопический проект, энергии которого хватило лет на шестьдесят. Веры, что, собравшись вместе, можно что-то изменить в мире. <...> Основывался он отчасти на руссоистской идее просвещения. Человек — существо замечательное, условия жизни — не те: квартирный вопрос и эксплуатация его портят. Создадим ему условия — произрастим прекрасную творческую личность! Загнувшись, левый проект утащил с собой и идею прогресса: „Улучшим условия, человек будет становиться лучше, пока рай не воцарится на земле”. Кончился не только Советский Союз, но и многовековой левый проект, выдавивший на периферию проект христианский. В Европе свято место осталось пусто. Сейчас он деформируется в происламские революционные настроения».

Из писем Ариадны Эфрон (1970 — 1975). Публикация Ирмы Кудровой. Подготовка текста и комментарии Юлии Бродовской. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 3 <http://magazines.russ.ru/neva>.

Ариадна Эфрон — Ирме Кудровой: «14 августа 1971 <…> Как вам воспоминания А<настасии> И<вановны>? Меня они раздражают многословием, неотжатостью от второстепенного (в данном случае — от собственного „я”) и подменой, зачастую, вершин — долинами, но она, несомненно, талантливый человек — кто захочет с этим спорить? Но нет, нет, не тот коленкор, да и может ли повториться тот?»

Александр Киров. Рубцов и его Герой. — «Бельские просторы», Уфа, 2011, № 2, февраль <http://bp01.ru>.

«Никакого разделения между лирическим героем и автором сам Н. Рубцов не признавал. <...> Тем интереснее некоторые наблюдения над „я” поэта в стихах, которое все-таки его „второе я”...»

«Вообще биография лирического героя Рубцова упрощена автором. Биография самого Рубцова — изобилует пятнами: то белыми, то темными. Иногда мы можем отделить одно от другого».

«Эх, послал Бог: Есенину — Гиппиус, а Рубцову — Евтушенко. Это ведь так важно, когда на тебя посмотрят хотя бы раз (да не раз — много-много раз…) свысока те, кто нисколько тебя не лучше. И у тебя появится не высокоталантливое, а элементарное человеческое желание — поставить кого надо на место. Гиппиус, Евтушенко или свою тень».

Космос Эрика Булатова. Беседовал Александр Шаталов. — «The New Times/Новое время», 2011, № 5, 14 февраля <http://newtimes.ru>.

Говорит художник Эрик Булатов: «Одно время объявили, что картина умерла, она никому не нужна, возникли новые виды искусства, которые полностью ее заменят. Ничего подобного. В картине есть свойство, которое невозможно ничем заменить: она способна компактно выразить содержание жизни, она наиболее экономна в пространстве, рациональна в использовании, если можно так сказать. Никакие грандиозные инсталляции никогда ее не заменят, ни видео, ни фотография…»

Марк Липовецкий. Траектории ИТР-дискурса. Разрозненные заметки. — «Неприкосновенный запас», 2010, № 6 (74) <http://magazines.russ.ru/nz>.

«<…> основной метод модернизации, взращенный ИТР-дискурсом. Для него характерно противостояние „своего круга” (воспользуемся язвительной метафорой Людмилы Петрушевской) и „толпы”, притом что „свой круг” априори воспринимается как модернизированное общество будущего в миниатюре, стремящееся втянуть в себя новых соратников (но многих отсеивающее по причине их невменяемости)».

«Прогрессоры предстают как тайные реформаторы, но особого рода. Носители принципиально нового сознания, обусловленного тем обществом, из которого они прибыли, они стараются не вмешиваться в дела окружающей их „дикости”. Их стратегия — и она, полагаю, характерна для всего ИТР-дискурса — состоит в спасении „духовно близких” местных интеллигентов и в методичном влиянии, личным примером, на сознание близких к ним особей. (Плюс, разумеется, сознание собственного превосходства над „толпой”, питаемое энергиями „своего круга” и всяческими гаджетами.)».

Хуан Майорга. Любовные письма к Сталину. Пьеса. Перевод с испанского и предисловие «Любовное письмо к Майорге» Евгения Шторна. — «Нева», Санкт-Петербург, 2011, № 2.

Более чем странная пьеса о Михаиле Булгакове. «Не скрою того, что в первоначальной испанской версии допущено еще больше несоответствий с фактографией. Часть из этих несоответствий была изменена автором под влиянием моих рекомендаций, однако некоторые из них он все же сохранил, считая их полезными с драматургической точки зрения. В свое оправдание он приводит пример из Корнеля», — отмечает в предисловии переводчик.

Аркадий Малер. «Сказка о попе, купце и скандалисте Балде». — «Правда.Ру», 2011, 4 марта <http://www.pravda.ru>.

«Если какой-либо человек не может принять Христа и Его Церковь, потому что слишком любит Толстого/Горького/Маяковского и т. д., то тем самым он уже декларирует свой выбор и никакое „обеление” и „воцерковление” этих авторов ему не поможет — эти авторы уже мешают ему прийти в Церковь, а не помогают. То же самое касается „святого и равноапостольного” светско-советской религии поэта Пушкина — там, где он вступал в противоречие с православием, он делал это совершенно сознательно, что во многом объяснялось не столько даже его беспокойным нравом, сколько культурной модой дворянско-интеллигентской среды его времени».

«Таким образом, в миссионерских целях лучше не переиздавать кощунственные сказки с церковной редакцией, а способствовать распространению тех произведений автора, которые недвусмысленно обращали внимание читателя к Церкви, а такие произведения есть у большинства серьезных русских писателей и поэтов».

Мандельштам, Пастернак и поезд. «Нейтральная территория. Позиция 201» с Аркадием Штыпелем и Марией Галиной. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 22 марта <http://www.polit.ru>.

«Л. К.: <...> И, мне кажется, очень важный момент, я выскажу некоторую гипотезу, а ты скажешь, важно это или нет. Вот он подкидывает булавы, допустим. И там есть такая арифметика: 5 — 6 булав могут подкидывать несколько тысяч человек в мире, 7 — единицы. 8 — никто. И вот когда подкидывает…

А. Ш.: Нет, ты тут немножко путаешь в арифметике. 12 может быть…

Л. К.: Допустим, 9… 12 никто, да. Но когда мы смотрим на это: сколько булав в воздухе, там, 5 или 9 — почти не отличишь, их много. А для того, кто подкидывает, это очень важно. И то, что поэт — он выходит на какой-то уровень, который для него является конфликтным, на котором он не может… то есть изредка может, а в основном не может. Вот это очень важно. А он может выйти на 3 уровня до этого, когда он легко может, а зрителю все равно будет казаться, что это что-то потрясающее. Но поэт выходит на 8 булав, да?

А. Ш.: Лёнь, собственно говоря, квалифицированный читатель — это как раз тот человек, который видит…

Л. К.: Видит, сколько булав.

А. Ш.: …там 5 булав или 8.

Л. К.: Это да».

Юрий Милославский. «Стремлюсь к отчетливости…» Беседу вел Дмитрий Бавильский. — «Частный корреспондент», 2011, 1 апреля <http://www.chaskor.ru>.

«Вот, к примеру, есть очень для меня важный нюанс: практически полный отказ от внедрения в текст собственной биографии. То есть буквально все должно быть сочинено. <...> При этом все, так сказать, объективные сведения (исторического, географического и какого угодно характера) обязаны быть строго выверены по документам, за исключением, понятно, тех случаев, когда в дело идут откровенные и сознательные „контаминации”. Читателя можно и нужно заставлять „обливаться слезами над вымыслом”, но его нельзя обманывать, над ним нельзя насмехаться, глумиться. <...> Вся „основополагающая” словесность, от античной и до конца XIX века, есть собрание сочинений. Вы ведь знаете, что даже само понятие индивидуального авторства, не говоря уж о пересказе собственной биографии, — дело довольно новое. Сочиненность — это, в сущности, главный отличительный признак того, что мы зовем художественной литературой».

Модернизация как культурная революция. Доклад Гильдии исследователей. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 1 марта <http://www.polit.ru>.

Среди прочего: «Alter ego любого интеллигента — цензор. Цензор — настоящее имя любого, кто вдохновлен идеей касталийской систематизации знаний, мыслит себя их жрецом и хранителем. Цензор (интеллигент) мыслит свою роль в мире как роль существа, пекущегося о том, чтобы смыслы не скудели и не теряли упорядоченности. Стремящегося к тому, чтобы в смыслах было достаточно смыслов. И если даже интеллигент выдавливает из себя цензора как раба, он смакует этот процесс. Цензор в результате мутирует, а интеллигент превращается в его личинку-носителя, как в фильме „Чужие”. <...> И изживание цензора, и сам внутренний интеллигентский цензор делают интеллигенцию наиболее антидемократической силой в обществе...»

Гильдия исследователей — организация, объединяющая в себе черты профсоюза и исследовательской группы. Координатор Гильдии — Андрей Ашкеров, в число участников входят: Кирилл Мартынов, Андрей Новиков-Ланской, Константин Крылов, Полина Колозариди, Петр Сафронов, Сергей Евдокимов, Алексей Кузьмин и др.

Глеб Морев. С русской прозой происходит что-то катастрофическое. Беседу вел Сергей Шаповал. — «Культура», 2011, № 9, 24 — 30 марта <http://www.kultura-portal.ru>.

«На мой взгляд, с русской прозой происходит что-то катастрофическое. Мы завалены томами беллетристики, в лучшем случае повторяющей зады русской прозы прошлого века».

«Ярчайшие события строчной речи давно переместились в область non-fiction (именно по этому ведомству прописаны, например, „Записи и выписки” Гаспарова и „Конец цитаты” Михаила Безродного) или медийного по формальной принадлежности письма, особенно расцветшего у нас в 1990-е годы, — эссеистики Толстой, Александра Тимофеевского, Вячеслава Курицына или Григория Ревзина, последнего, так сказать, из могикан 1990-х. Русскую прозу приходится сейчас искать в газетно-журнальных подшивках, пыльных и не очень, — от „Коммерсанта” и „Сегодня” до „Русской жизни”».

«Все это несопоставимо, разумеется, с той впечатляющей новаторской языковой работой, которая проделана за последние пятнадцать лет в русской поэзии. Совершенно оригинальные масштабные поэтические миры Айзенберга, Цветкова, Фанайловой, Юрьева, Степановой, Гронаса, Кирилла Медведева гарантированно пополнят тот литературный сегмент, который принято пафосно именовать „золотым фондом” русской поэзии. Мое утверждение совершенно пафоса лишено, считайте это экспертизой историка литературы».

Юнна Мориц. «Сам себе переворотчик». Беседу вела Алина Сабитова. Предисловие Дмитрия Быкова. — «Новая газета», 2011, № 28, 18 марта.

«Какая из последних прочитанных вами книг произвела сильное впечатление и почему? — „Епифанские шлюзы” Андрея Платонова. Книга 1927 года. Написана послезавтра, сейчас и здесь, и навсегда. Читаю ее постоянно, потому она и последняя из прочитанных, остальные книжные новости производят стильное впечатление, текстильное, но слабосильное».

Виталий Найшуль. «Третий Рим — единственная концепция, придающая целостность российскому государству и обществу». Беседовал заместитель главного редактора «Газеты по-киевски» Леонид Швец. — «ПОЛIT.UA», 2011, 9 февраля <http://www.polit.ua>.

«И, опять же, ее [идею Третьего Рима] не надо изобретать, — это сделано до нас. Но ее предстоит с ясным умом и трезвой памятью всесторонне и бескомпромиссно обдумать в отношении к современной России».

«А мы не должны пугаться архаики. Она есть в любом государстве. Сравним, например, Россию и США. Корень, из которого вырос американский народ, — религиозные Пилигримы с корабля „Мэйфлауер”. А государственную форму Америке придали ее Отцы-основатели. У нас русское общество началось с св. князя Владимира. А государственную форму России придали идеи инока Филофея и его окружения. Где в США наследие Пилигримов и Отцов-основателей? Да везде. Где в России наследие св. Владимира и Филофея? Да везде. В идеократии, в Толстом и Достоевском, в математике Перельмане, в кухонных семинарах и прочая, прочая. Все наши победы и поражения связаны с удачами и неудачами в осмыслении этого государственного наследия».

«Все настоящее, подлинное — опасно. Поэтому нужно научиться отличать наследников по духу и наследников только по внешнему сходству. Кто настоящий наследник древнерусской иконной живописи: Глазунов или русский художественный авангард? В США для подобных целей есть школы трактовки наследия Отцов-основателей. Нужно научиться это делать и нам в отношении всего нашего прошлого. В мире идет острая война государственных образцов или стандартов, подобная войне компьютерных операционных систем. Если Россия не сможет развить свои образцы, ей придется жить по чужим. В этом случае Москва не нужна, и России сподручно частями входить в Европу, которая, вместе с Америкой, готова поставлять всему миру действенные высококультурные государственные образцы».

Андрей Немзер. Ах, это, братцы, о другом. — «Московские новости», 2011, 1 апреля <http://mn.ru>.

«Под легкое ворчание, под мудрое мычание, под радостное ржание… Суть коего сводится к ряду неопровержимых истин: а) нет у нас никакой литературы и быть не может; б) литература есть, но это печально, ибо от нее случились все наши бедствия — от октябрьской революции (про февральскую сидельцы не сказывали) до пробуксовывания демократических реформ; в) есть-то она есть, но злокозненный литературоцентризм загнулся, ибо наличествуют у нас церковь, право и гражданское общество (слушайте, слушайте!), следственно, писателям надлежит токмо в бисер играть, а критикам грех про что-нибудь общественное вякать; г) востребована „новая социальность”, и только идиоты могут смаковать какую-то „художественность” (что-то слышится родное — из советской моей молодости); д) нормальные — в офисах вкалывающие — люди отдыхать за книжкой хотят, а не мозги грузить; е) только в электрическом Интернете обретаются божественная поэзия, посрамляющая Толстого с Достоевским проза и абсолютно свободная, чуждая кружковых пристрастий, отвергшая постыдное лицемерие (и, как будто смоляным ветерком, потянуло родным матерком) критика, которая вообще-то на фиг не нужна, ибо каждый пишет, как он дышит, и нечего нам тоталитарно указывать на какие-то там орфографию с пунктуацией; ж) люди, принимающие решения (а других больше не водится — вон сколько всего напринимали!), сами разберутся, что им читать и почему краше Пелевина с Сорокиным никого на белом свете нет; з) ваши цеховые разборки никому не интересны (это если, узнав о себе очередную суровую правду, тявкнуть в ответ вознамеришься); и) т. д. Оно же — т. п.».

«Новые кочевники» воюют против России. Беседу вел Александр Нагорный. — «Завтра», 2011, № 13, 30 марта.

Говорит Михаил Делягин: «<...> практически впервые в истории противоречия между патриотами разных стран, в том числе и прямо конкурирующих друг с другом, утрачивают свое значение. Они оказываются попросту ничтожными перед глубиной общих противоречий между силами, стремящимися к благу отдельно взятых обществ, и глобального управляющего класса, равно враждебного любой обособленной от него общности людей».

Памяти петербургской поэтессы Елены Шварц. Гость передачи Юрий Кублановский. Ведущая Майя Пешкова. — «Эхо Москвы», 2011, 13 февраля <http://www.echo.msk.ru>.

Говорит Юрий Кублановский: «<...> в ней самой всегда жил ребенок большой. Отчасти и культивировала в себе этот образ. Вот почему так мучительно переживала она старение, у нее есть пронзительные стихи о ее старении, что ей страшно смотреть на себя, например, в витрину магазина, где есть ее отражение, и так далее. Что лучше бы она увидела выпрыгивающего оттуда зверя, чем то, как она сейчас выглядит. В общем, это было для нее тяжело, потому что, действительно, немножко в ней был всегда такой детский инфантилизм, и это придавало особый шарм ее женственности. И во многих стихах заметны вот эти детские мотивы. В частности, в стихотворении „Плавание”, в гениальном стихотворении, которое, за исключением последней строфы, почти целиком ей приснилось. Она записала его, проснувшись».

«<...> она считала себя великим поэтом, безусловно, так сказать».

«Вы знаете, стихи Лены мне трудно читать наизусть, потому что они очень большие, громоздкие, с постоянной переменой ритма. Она мне говорила: „Ну как можно писать в одном ритме? Вот, смотри, я смотрю сейчас сюда — это одно, поворачиваю голову — сразу ритм меняется”. Я открываю их для себя со страницы. Отдельные строчки люблю бубнить».

Почему в русской поэзии не происходит почти ничего хорошего. Беседу вела Лариса Хомайко. — «Алтапресс.Ru», Барнаул, 2011, 24 марта <http://altapress.ru>.

Говорит Иван Волков: «<...> русская поэзия в жутком упадке. Думаю, все происходит так: двадцать-тридцать или там сто весьма посредственных стихотворцев объединяются и между собой решают, что у них расцвет и бриллиантовый век. Я исхожу из того, что поэзия — это не массовое стихописание, важно наличие крупных творческих личностей. А крупных творческих личностей в стране можно пересчитать по пальцам одной руки. Большинство людей, которые сейчас определяют поэтическую моду, называемую „актуальной поэзией”, в общем-то, шарлатаны. Ну, это частная точка зрения».

«А то, чем занимается Емелин, это не гражданская лирика, а имитация гражданской лирики. Он не гражданский поэт, а чистый декадент, и это одна из поэтических мод; их много, так же, как и людей, которые пробуют этим заниматься».

Поэт Инга Кузнецова: в стихотворении конечная точка движения никогда заранее не известна. «Полит.ру» представляет очередную программу «Нейтральная территория. Позиция 201» с Ингой Кузнецовой. Беседует Леонид Костюков. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 2 февраля <http://www.polit.ru>.

Говорит Инга Кузнецова: «Вот, Леня, ты спросил меня: Мандельштам мой любимый поэт? Отвечу: так уже вопрос не стоит. Он моя родина. <...> Для меня из современных авторов очень существенна Ирина Ермакова. То есть я считаю, что из пишущих женщин — она наиболее сильный поэт, и мне бесконечно интересно, что она делает. Меня устраивают, восхищают здесь пропорции движения, чуда, точности, ясности, нежности, визионерства, — словом, всего. Абсолютно меня убеждают и устраивают».

«Скажем, меня впечатлило, как работает поздний Чухонцев в книге „Фифия”. Это абсолютно для меня было непредсказуемо, учитывая его более ранние вещи, которые тоже по-своему интересны. Этот случай такого радикального изменения и непрерывного изменения, где ни о каком тенденциозном ветре говорить не приходится».

«И назову другое имя. Меня впечатляет то, как этот поэт связывает все со всем, существуя в культуре. Это пример Максима Амелина. То есть более стереоскопичного в культурном смысле поэта я не знаю, и меня это восхищает, как такая пропорция, такой опыт, абсолютно уникальный. Я знаю, что разные люди относятся к нему по-разному, его упрекают порой в заимствовании языка или сделанности, но это ерунда, они просто не в состоянии воспринять все его уровни…

Леонид Костюков: Это разные люди не из нашего района, что говорить».

Программа никогда не зависнет. Беседу вела Майя Кучерская. — «Ведомости», 2011, № 50, 23 марта <http://www.vedomosti.ru>.

Говорит Максим Осипов: «Сколько хватает времени и интереса, я все же читаю журналы в интернете, в Журнальном зале — „Знамя”, „Новый мир” и другие. Вопреки распространенному мнению, эти журналы живы. Живы и более интересны, чем во времена, когда тиражи их были в тысячу раз выше, когда они служили индикатором того, что разрешено властью и что ею запрещено. За пределами Журнального зала — хаос, рынок, тьма внешняя. Я больше читаю стихи, чем прозу, но и прозу — тоже читаю. Одно имя я все же хотел бы назвать. Самый значительный, замечательный писатель современности, на мой взгляд, — Людмила Петрушевская».

Егор Просвирнин. Великая игра России. — «Русский Журнал», 2011, 4 февраля <http://www.russ.ru>.

«Если у российской власти есть хоть малейшая толика здравого смысла, хоть малейшая внешнеполитическая амбиция и хоть мельчайшее желание создать действительно единое, многонациональное, сплоченное, спаянное общество и не оказаться при этом в технологических аутсайдерах, то оно должно учитывать — в библиотеку за год заходит меньше людей, чем за день на игровой сервер. В России просто обязательно должно появиться Государственное агентство по компьютерным играм. <...> Вывод русской игровой индустрии на мировой уровень, безраздельное доминирование на постсоветском, затем восточноевропейском, европейском и, наконец, американском рынках — вот задача номер один для наших патриотических олигархов и для наших великодержавных силовиков. Великая русская литература у нас уже была. В XXI веке настало время для великих русских компьютерных игр».

Станислав Рассадин. Реквием по Гоголю. — «Новая газета», 2011, № 22, 2 марта.

«Литература — не только самое лучшее из того, что Россия сумела дать миру. Возможно, наша словесность и есть — Россия, то бишь и мировое, и наше внутрироссийское представление о ней. Она придумала нас, и мы все время… Чуть не сказал: стараемся, но, боюсь, уже надо сказать „старались”, быть похожими на этот придуманный ею образ. Сверяем (сверяли?) себя с ним. Потому что у нас нет другого».

«Так или иначе, у нас с вами была великая литература. Была Россия, в которой мы не сказать чтобы жили реально, но соотносили себя с ней, значит, были ее — все-таки — обитателями. В какой-то мере еще живем, доживаем, но уже ближайшие поколения жить не будут. Даже если Фурсенко еще немного помедлит».

Лев Рубинштейн. Косвенная речь. — «Грани.Ру», 2011, 4 февраля <http://www.grani.ru>.

«И уж вовсе неконтролируемые судороги отчетливого омерзения вызывают у меня выражения типа „как в подобных случаях говаривал, бывало, Такой-то”. Особый шик — это когда „такой-то” обозначается посредством имени-отчества, но без фамилии. Ну да, конечно, прямо так вот и „говаривал”. Причем непременно — „бывало”. „Чем, типа, меньше, — говаривал он, хаживая в драных тапках по натертому, бывало, паркету своего кабинета, — женщину мы любим, тем, короче, легче нравимся мы ей!” „Ай да Такой-то! — время от времени воскликивал он, имея в виду самого себя и весело поигрывая кистями своего халата. — Ай да сукин, как говорится, сын!” Самое, конечно, страшное, когда цитируемые авторитеты „говаривают” не своими собственными словами, а словами своих персонажей, причем не всегда мудрых и добродетельных. И говаривают они совсем не то, что говаривал бы, бывало, сам автор».

Сергей Сергеев. Восстановление свободы. Демократический национализм декабристов. — «Вопросы национализма», 2010, № 2 <http://vnatio.ru>.

«В СССР начиная с конца 1930-х гг. о национализме декабристов (как прямых предшественников большевиков) писать было не принято. Фрондирующие исследователи хрущевско-брежневских времен, вроде Н. Эйдельмана, и „оппозиционные” „мастера культуры” (Б. Окуджава, В. Мотыль с его фильмом „Звезда пленительного счастья”) старательно лепили из них „шестидесятников”. „Русская Партия” 60 — 80-х гг. полностью отдала декабристов на откуп либералам, предавшись культу славянофилов, Достоевского и Леонтьева. Так что нет ничего удивительного в том, что только сегодня мы начинаем понимать уникальное место декабристов в истории русского национализма».

Александр Скидан. «Иерархия неизбежна, но она будет множественной и подвижной». Беседу вел Глеб Морев. — «OpenSpace», 2011, 21 февраля <http://www.openspace.ru>.

«Несмотря на то что за последние несколько лет от нас ушли большие, великие поэты — Айги, Всеволод Некрасов, Парщиков, Генделев, Елена Шварц, Александр Миронов, — я считаю, что русская поэзия переживает сейчас расцвет, сравнимый с началом XX века. Так что с книгами все более или менее в порядке. А вот журналов, отслеживающих и оперативно регистрирующих сдвиги в поэтическом ландшафте, увязывающих их с более широким культурным контекстом, явно не хватает. Таких журналов, как „Воздух” и „Арион”, по идее должно быть пять-шесть, и выходить они должны в Петербурге, Нижнем Новгороде, Екатеринбурге, Калининграде, Владивостоке...»

«Для начала я бы заметил, что зазор между актуальными практиками и языком их описания — скорее правило, чем исключение. В XIX веке, с известными оговорками, наблюдается то же самое: поздний Пушкин, Батюшков, Баратынский, Вяземский, не говоря уже о Тютчеве, — все они на десятилетия опережали разрешающую способность своих критиков-современников».

«Сюда же я бы добавил еще одну проблему, она носит общекультурный, я бы даже сказал, политэкономический характер. Люди, которые по своему уровню и устремлениям могли бы заниматься серьезной критикой и (или) теоретической поэтикой, уходят в арт-критику и visual studies, в современное искусство как в более перспективную область, встроенную в общемировой интеллектуальный и финансовый контекст».

Валерий Соловей. Русские как этнокласс. — «Вопросы национализма», 2010, № 1.

«В некотором смысле первопричина его [СССР] гибели лежит на поверхности, и если глубокомысленные аналитики ее игнорируют, то именно в силу самоочевидности. Фундаментальный факт состоит в том, что русские не вступились за советское государство, — ни имперская элита, включая военную и спецслужбистскую (намеренно, кстати, комплектовавшихся почти исключительно восточными славянами), ни общество в целом. А ведь именно готовность проливать кровь — свою и чужую — служит решающим доказательством жизнеспособности государства и политической системы. „Дело прочно, когда под ним струится кровь”. В этом смысле Российская империя оказалась жизнеспособнее своей преемницы, ведь ее гибель спровоцировала свирепую Гражданскую войну. В 1950-е годы французы воевали за „французский Алжир”, в 1990-е сербы сражались за „великую Сербию”. Но русские не подняли знамя борьбы за „единый и неделимый СССР”, не попытались раздуть пламя „советской Вандеи”. А это значит, что „великую советскую Родину” они уже давно ощущали не матерью, а мачехой, что СССР не был для них ни ценностью, ни сферой реализации ощутимых преимуществ и материальных интересов. И в этом отношении все русские без остатка — снизу доверху и сверху донизу — впервые в отечественной истории оказались едины».

Стоять до конца. Неизвестное интервью Юрия Кузнецова. Беседу вел Игорь Тюленев. — «Литературная Россия», 2011, № 6, 11 февраля <http://www.litrossia.ru>.

Из подготовленного к печати, но неопубликованного интервью 1992 года. Юрий Кузнецов говорит: «<...> „Нет, весь я не умру...” — чистый Гораций. Пушкин написал это стихотворение за год до своей гибели. Написал очень противоречиво:

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Он не написал, что „жив будет хоть один…” — русский! Он крест поставил на всей русской нации. Закрыл русскую тему, на мой взгляд, еще в 1836 году. „Что чувства добрые я лирой пробуждал”, — никаких он добрых чувств не пробуждал. „Полтавой”, что ли?»

Церковь в режиме on-line: на что наступает религия в России. — «Православие и мир», 2011, 28 февраля <http://www.pravmir.ru>.

Говорит протодиакон Андрей Кураев: «<...> в современном демократическом обществе независимость обеспечивается независимостью источников финансирования. (Я говорю о независимости не личности, а института. Личности для независимости достаточно просто иметь живую совесть…) Недаром же Хомяков считал, что слово „свобода” происходит от „свой быт”. Так вот, никакие реставрационные и строительные работы, серьезные гуманитарные, благотворительные и просветительские проекты Церковь не сможет осуществить без „своего быта”».

«Русская Православная Церковь — это глобальный институт глобального мира».

Борис Шапиро. «Поэтика Целана — преодоление задыхания». Беседу ведет Елена Калашникова. — «Лехаим», 2011, № 2, февраль.

«На русском довольно много замечательных переводов его [Целана] стихов, два-три десятка, наверное. Скажем, Алексей Парин переводил те же самые стихи Целана, что и я. В своей переводческой программе он исходит из ритма, он точнейшим образом воспроизвел ритм как музыкальную основу, но не воспроизвел умирания. Может быть, он не согласится с тем, что агония — главная структура в поэтическом процессе Целана. Я не собираюсь умирать, но это не значит, что у Целана нечему научиться: и его фантастической языковой работе, и проникновению в психофизиологию стиха через пограничное состояние умирания, и борьбе с этим состоянием. Мне кажется, именно эти аспекты я в целановском духе воспроизвожу на другом языке».

«У Целана я не понимал целого ряда мест, но потом выяснялось, что это цитаты, аллюзии, перепевы, перекличка, спор, антиассоциация. Он не утруждает себя примечаниями, поэтому переводчику нужно проделать огромное количество работы. У Целана, наверное, половина цитат из Гельдерлина, 10—15 процентов из Кафки, а еще из Шекспира, Мандельштама, Маяковского, Есенина… <...> В одном и том же стихотворении он цитирует поэму „Рейн” Гельдерлина, пророка Иезекииля, Кафку и Салтыкова-Щедрина».

«Я — советский человек». Беседа с биологом и поэтом Дмитрием Сухаревым. Беседовала Любовь Борусяк. Часть 2. — «ПОЛИТ.РУ», 2011, 16 февраля <http://www.polit.ru>.

Говорит Дмитрий Сухарев: «Галич как был конъюнктурным автором и благополучным драматургом, так и остался конъюнктурным. Даже в своих протестных песнях, потому что это стало конъюнктурой. Я позволю себе это сказать, зная, что мои слова вызовут вопли возмущения в нашей замечательной интеллигенции».

Начало беседы см.: «ПОЛИТ.РУ», 2010, 15 декабря.

Вадим Ярмолинец. Одесский узел Шкловского. — «Волга», Саратов, 2011, № 1-2 <http://magazines.russ.ru/volga>.

«Статья Виктора Шкловского „Юго-Запад” появилась в первом номере „Литературной газеты” за 1933 год и положила начало разговору, продолжающемуся по сей день. Как и 78 лет назад, на поставленный автором вопрос — существует ли Юго-западная литературная школа и, если существует, где следует искать ее корни — толкового ответа нет».

Составитель Андрей Василевский