Смирнов Алексей Евгеньевич родился в 1946 году. Окончил Московский химико-технологический институт им. Д. И. Менделеева. Поэт, прозаик, переводчик, эссеист. Постоянный автор нашего журнала. Живет в Москве.
Остров Кронштадт
В наши окна севером подуло.
Мы живем на острове Кронштадт
Посреди московского разгула.
Обирает гнезда лихобор,
Мшелоим растреплет их останки.
Есть у нас киот — Морской собор
И налет балтийской соли в банке.
Как ни мал окрестный водоем,
Но его не высушит Юпитер.
Кажется, что мы с тобой вдвоем
Защищаем и Москву и Питер.
Холодны кронштадтские ветра.
Скоро полетит метель мучная…
Остров — штормовой форпост Петра,
А вокруг него — Москва ночная.
Большое Вознесенье
В лихорадке желтого огня,
И снежинок тлеющие блестки
Горячатся около меня.
Это ты, переча вихрю злому,
Пронырнешь потоком снежных струй,
На три дня цветаевскому дому
Посылая нежный поцелуй.
Это я с метелицей на пару
Проскольжу — счастливый пешеход —
По Тверскому белому бульвару
До Никитских, стало быть, ворот.
Это ты — благодаренье небу,
Что во тьме дымится где-то там, —
Мне навстречу по Борисоглебу
Устремишься к тем же воротам.
От зимы не ищем мы спасенья.
Что — снега? Мы только рады им.
На крыльце Большого Вознесенья
Разом руки мы соединим.
В снегопад душе еще просторней.
Вся до края улица бела.
Это нам по всей Первопрестольной,
Как на праздник, бьют колокола!
* *
*
Глазом попробуй окинь.
Кто воспарит над такою,
Тронет остывшую синь?
В час, когда воды окутал
Сизый туман заварной,
Ласточкой прянет под купол
Чья-то душа надо мной.
И отзовутся на это
Чуткие колокола
Ей, что в обители света
Чистую радость свила.
Поэт-трубочист
Хоть с виду — чумазый молчальник;
Единственный в мире поэт-трубочист,
Печных дымоходов избранник.
Он к ночи затрушен седою золой,
Им деток пугают: де, черный и злой,
Бесчинствует нрав его вражий;
Де целыми днями, и в стужу и в зной,
Он вымазан жирною сажей.
Он в трубах поет, он шурует в печах,
На нем не еноты, а выдра.
Он стонет, застряв между стенок в плечах,
Когда не поправишь цилиндра,
Руки не просунешь, кирпич изотрешь.
А если на крышу он вылезет все ж,
Пойдет, громыхая по жести,
Мол, в доме случится грабеж и правеж
Не то что на выбор, а вместе.
Но, полноте, дети, не верьте вранью,
Услышьте: к вам счастье стучится.
Поэта узреть — как проснуться в раю,
Тем паче — узреть трубочиста.
И радость сия велика-велика…
Нас Лета отмоет — чумная река,
Нам кинет Харон полотенце,
Когда среди всех различит чудака
С лазурной улыбкой младенца.
Пусть бардов почти не осталось теперь,
В почете задор рифмотворца,
А чистильщик труб ископаем, как ерь,
Он в нетях, и нет ему солнца, —
Поэт-трубочист! — как далек небосвод…
Мы все избегаем докучных теснот,
Нас манят простор и свобода,
Но светлым сердцам не убавит свобод
Колодезный мрак дымохода.
Ночь Рождества
Гуляя, как прапор в каптерке,
И черную корку за кружкой, как мышь,
Гоняли по смятой скатерке.
Ты помнишь тот флигель на спуске к Трубе,
Пронзительный голос трамвая?
Я в зиму распахивал окна тебе,
Счастливый билет отрывая.
Сумел нам сочельник снежку натолочь,
Проглянул и месяц-разбойник,
Когда головами в раскрытую ночь
Клонились мы за подоконник.
Греми же, вагон, закусив удила,
Срывайся под горку ретиво.
Пусть, снег по бокам прожигая дотла,
Безумствует рыжая грива.
Высоко-Петровский молчун монастырь
Поодаль чернеет устало.
Рождественской ночи оконная ширь
Его не признала устава.
Скажи мне, душа, как занес тебя Бог
В столицу метельного стана
Оттуда, где Лия сплетала венок
Над светлой струей Иордана;
Оттуда, где каперсом дышат холмы,
Где месяц встает над оливой,
В морозные хрусты московской зимы —
Далекой и самой счастливой?
Безбожница, старая сводня Москва,
Гремящий под окнами коник.
Любовью объятая ночь Рождества
И белый, в снегу, подоконник.
Буксир
В прокопченную седость мансард,
Сероватое небо Парижа.
Что за дело — ноябрь или март?
И теряйся в каштановой сени,
Под мостами в сгустившейся мгле,
И скользи невесомо по Сене,
Отражаясь в толченом стекле.
Пусть осанистый и басовитый
Нас приветствует старый буксир,
Серых чаек встревоженной свитой,
Как рукою, махнувший на мир.
Что искать-де пестрот да соблазна,
А, насытившись, новых пестрот?
Посмотрите, сколь разнообразно
Эта серая гамма цветет.
Как морщинится сизое знамя
Поколебленной ветром воды;
Как мелькнет желто-серое пламя
Заигравшейся в прятки звезды.
Я припомню палитру Серова,
Серебристые краски Коро
И вплыву, как на палубе, снова
В серый сумрак, в его серебро.