БОГ ГОВОРИТ С НАМИ ЯЗЫКОМ СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ
С е р г е й К р у г л о в. Народные песни. М., «Русский Гулливер»; «Центр современной литературы», 2010, 116 стр.
Сергей Круглов – автор с «поэтической» биографией: яркое начало, молчание с 1996 по 2003 год, уход в религиозное служение, возвращение к поэзии, книги «Снятие Змия со креста», «Зеркальце», «Приношение», «Переписчик», премия Андрея Белого – и, наконец, «Народные песни».
«Схема (1)блестящий молодой автор, на взлете порывающий с творчеством и посвящающий жизнь иной деятельности, принципиально творчеству враждебной(2) – схема Артюра Рембо – один из самых затасканных и вместе с тем болезненных шаблонов», – писал о Сергее Круглове Дмитрий Кузьмин в предисловии к книге «Снятие Змия со креста»[2].
Можно было бы добавить, что схема «автор, замолкающий на несколько лет, а после возвращающийся к читателю» – тоже шаблон, но шаблонность схемы нисколько не уменьшает серьезности испытания временем.
«Молчание» в случае Сергея Круглова не только стало «проверкой временем», но и принесло новые плоды, изменения в поэтике автора. Нельзя не согласиться с Данилой Давыдовым, в своей рецензии на книгу Сергея Круглова «Переписчик» отмечавшим «непредсказуемость, с которой данный сюжет отразился в случае Круглова: он выступает ныне именно со стихами религиозными, однако не только не безличными, но и принципиально важными для современного поэтического языка, центральными для поэзии второй половины 2000-х»[3].
В копилку «всего, что следует знать о Круглове», остается добавить один всем известный факт: поэт живет в г. Минусинске Красноярского края, вдалеке от литературно-тусовочной жизни, но за его новыми книгами, публикациями и записями в блоге следят тысячи читателей и почитателей, а каждое выступление Круглова становится событием, которого ждут с нетерпением.
К предыдущей книге Круглова, «Переписчик» (издательство «Новое литературное обозрение», 2008 год), в полной мере приложимо то, что писала Елена Фанайлова о книге Круглова «Снятие Змия со креста»: «Чтобы правильно писать об этом собрании сочинений, нужны усилия как минимум трех специалистов: филолога-античника, востоковеда и богослова; словарь поэта и система его внутренних ссылок находятся в этих полях. Не говорю о четвертом желательном персонаже, пристальном и страстном читателе-литературоглоте, англомане и франкофоне, комментаторе комментариев»[4].
Несмотря на заявление автора «мне ближе эпос» во вступлении к книге, медитативная лирика в «Переписчике» играла важную роль наряду с лиро-эпическими стихотворениями (другими словами: многие тексты, вошедшие в эту книгу, – скорее стихотворения-размышления, чем стихотворения-притчи). Кроме того, Круглов тяготеет к «формулам», и в «Переписчике» это особенно заметно: «Воскресение – оправдание тела», «Пьянство – не невоздержанность. Пьянство – предательство радости», «Аллегория – пожилая дама», «Послушание превыше поста и молитвы. Послушание смерти – превыше смерти» и т. д.
Книга «Народные песни» оправдывает свое название тем, что в каком-то смысле составляющие ее стихотворения более просты (формально стихотворения Круглова далеки от поэтики народных песен), приближены к светскому читателю, не богослову и не обязательно филологу; не стоит, однако, думать, что в книге меньшее значение имеют философская и религиозная составляющие. Кажущаяся простота таит в себе сложность. Это сложность притчи: чтобы объяснить что-то просто и понятно, сначала надо изучить предмет во всей его многогранности.
Для человека светского между тем, о чем говорится в Священном Писании, и современностью есть некоторый временной разрыв; стихи Сергея Круглова преодолевают этот разрыв, объясняя библейские истины языком XX - XXI веков, через события, близкие к нам в глобальном временном масштабе, через сюжеты книг, которые мы читаем.
Современный читатель знает, что после Средних веков литература отделена от религии; Бог, вера, церковь – все это как бы вынесено в некоторую отдельную область и в литературе появляется как одна из тем, к которым обращается писатель.
Но Круглов как бы пытается показать, что литература (и вообще культура) вовсе не отрывалась от Бога: Бог говорит с нами языком Сент-Экзюпери («Вы ведаете. вы, – ответственные /За Меня, Которого приручили»), появляется в сказках Андерсена («правь, Дюймовочка! / Третью весен разменяв сотницу, / Тонкие руки свив молитвенно...») и т. д.
Показательно в этом отношении стихотворение «Гэндальф озабоченно курит трубку», в котором соединились три пласта: Толкиен, реалии нашего времени (ноутбук, Гугл), христианство.
– А потом – вдруг в памяти всплыли
Слова… когда-то, очень давно,
Мне читал их по исчезнувшей книге дядя Бильбо.
И мне так захотелось найти эту книгу!
Ну, я и набрал в Гугле, так, как запомнил:
«Как послал Меня живой Отец, и Я живу Отцом,
Так и ядущий Меня будет жить со Мною».
– Ну, ничего себе!.. ты отжог, Фродо!..
Ох уж эти хоббиты: кажется, знаешь их сотни лет, –
А как вдруг удивят тебя, и откуда в них что и берется!
(«Гэндальф озабоченно курит трубку»)
Скорее это мы оторвались от Бога, как Идеалист из стихотворения «Царство Божье», и не вчитывались всерьез в то, что читали. Сфера интересов современного образованного человека разнообразна, в нее, несомненно, входят окружающий мир, некоторое количество известных всем книг, история последних веков (на этом, конечно, разнообразие интересов не исчерпывается, но мы выделили те аспекты, которые особенно значимы для поэтического сборника Круглова). Вопросы о вечном легко мысленно «вычеркнуть» из этой сферы, забыть, потерявшись в потоке информации, но они остаются подспудно, требуя ответа. Круглов «вскрывает» то, что сознательно и подсознательно отодвигается на второй план. Детали XXI века, появляясь в стихотворениях Круглова, могут отсылать читателя к символам, чья древность не вызывает сомнений:
крест – и есть сама
забытость
то и дело назойливо
всплывающая в мир как рекламный баннер в сайт
постовое делание спасающегося:
не дать раздражению прорваться
смирить в себе этого зверя
не кликнуть курсором в перекрестье:
«закрыть»
(«Пассия, вечер Воскресенья»)
Круглов «приближает» к нам библейские сюжеты, пользуясь деталями повседневной жизни (о Вечном жиде – «варикозные, взбухли вены»), реалиями XX века (о блудном сыне, старающемся жить по правилам отца, – «это понятно: это вроде / (1)Морального кодекса строителя коммунизма(2), / только награды отодвинуты на после смерти»), персонажей Библии связывает с персонажами современной масскультуры (о Христе глазами девочки – «и с неба спикировал бэтмен / и спас меня! такой красивый...»).
Связь «старого» с «новым» обеспечивается не только культурной памятью, но и неизменностью тем и проблем, волнующих человека. «Старое» объясняется через «новое», священное – через мирское, но бывает и наоборот: события, близкие к нам в историческом масштабе, получают христианское истолкование («Новомученики и исповедники российские XXI», «Собор небесных сил бесплотных»).
«Тысячу лет / ни одна звезда не светит в морозной мгле», – читаем в стихотворении «Фонарик». Фонарик остается, значит, надо идти, и это credo волхвов, возможно, применимо и к автору стихотворения, доносящему до нас через временную и культурную дистанцию (а также через наши предубеждения и заблуждения) знание о Младенце, «о смирне надежды», «о ладане веры», «о злате любви».
Потребность вчитаться, увидеть за культурными и историческими явлениями что-то большее, задать те самые «вечные вопросы» и встроить их в современный контекст, наконец найти непреходящую истину – такая потребность существует даже у читателя-агностика, поэтому «новая духовная поэзия» так привлекает внимание читателей. И один из возможных выводов, к которым придет читатель поэзии Сергея Круглова, – это:
Мы всё, всё понимаем, Боже
(не столько смиренно, сколько вымотанно).
Все суды твои правы.
Мы ничего не можем, – разве вот только
петь.
(«На реках Вавилонских»)
Елена Горшкова