На выпуск стрижа

Золотарева Анна родилась в 1978 году в Хабаровске. Поэт, переводчик. Окончила психологический факультет Хабаровского государственного института искусств и культуры. Стихи и переводы публиковались во многих литературных журналах и альманахах. Живет в Москве. В подборке сохранена авторская пунктуация и орфография.
 

*     *

  *

С лицом ли дурацким с заумною песней
вслепую возделывать словеса? —
при жизни духовной да сути телесной
надтреснутым колоколом под бездной
неловко гудеть на все голоса

а если б могла говорила бы нежным
сердечным ласкающим языком
подобным природе подобно прилежным
растеньям в кружавчиках белоснежных
к весне обращенным каждым цветком

чтоб божия тварь и не божия тоже
летела влекома на образ на звук
свое узнавая и то что ей гоже
с лихвой восхваляя лезла б из кожи
иль кроткой птицей кормилась из рук

но все что имею — нелепо громадно
а уединения не сулит
грозится распадом коснит беспощадно
дарит отнимает талдычит невнятно
и сам человек на осколки разбит

я движет она ощущаю а нечто
прислушивался к подходящим словам
дух не понимает что тело конечно
что в вечность его не пропишешь что вечность
вращает натруженные жернова
 

Быки Пикассо
 

мчатся как будто сама красота
напряжены ото лба до хвоста
точно одна черта

в улицах узких крики — быки!
точно мечта — невесомы легки
и от земли далеки

только под ними камни поют
что несомненно сейчас же умрут
станут песком минут!

бычьи тела рассекут пустоту
на две и содрогнется в бреду
воздух — ату! ату!

точно сама красота летят
будто бы не было слова — назад!
будто прощальный взгляд

вперив в пространство кривые рога
не обагренные кровью пока
в пене и песне бока

и впереди человек — один
воздух — огонь в его узкой груди
время — костер впереди!

как он смешно и нелепо бежит!
он и не знал, что он раньше не жил
что есть лопатки у крыл!

что-то растет уже больше чем страх
и на сухих расцветает губах!
не удержать в руках!

это взрывается выросший крик
силу даря и свободу на миг!
и тишиною — бык

в улицах узких летит тишина
ночь никогда не видавшая сна
в улицах узких — без дна...
 
 

*     *

  *

 

Сергею Бирюкову
Что я могу вообще обеща-
сутью скользящею дырбулща
смысл любой что твоя праща
речью раскручен
видимо лишь немтырей язык
не породит никогда заик
в зримое полностью вплелся проник
точен заучен


ты же старайся звуки расста-
в лучшем порядке лучший состав
мыкайся косноязыко не вняв
общему слуху
но не молчи говори все равно
больше тебе ни в чем не дано
сделать хоть что-либо новое но
хватит ли духу

девственную пустоту поя
влить содержанье густое в не-я
солнце при этом не спутав поя
с тлением люстр
скажешь и тут же давай перевод —
всяк свой словарный выстраивал свод
впрочем над всем забегая вперед
высится — устар.

 
 

На выпуск стрижа
 

Не нужна теперь безногому земля:
чуть почуял воздух вольный, так — фьюить
настригать по ветхой сини кругаля,
быстро в выси вензеля нарезать,
силясь небо прободать — пробудить,
дабы легче пропускало благодать.

Нам, ногами прозябающим в земле,
нам, смиренным, и наследовать ее,
над иными возноситься, но не взле-
тая таять глиной, в глину назад
возвращаться, ибо небо свое
никому не доставалось без утрат.

Хладнокровное пернатое — урод,
смерть распластанному властью плоскостей
ждать недолго — недостаточность высот
перехватит дух, порвет в пух и прах —
жестко выстлана земная постель
и губительна для серпокрылых птах.

Вот проходит мимо грузный гражданин,
в земляное запеленутый пальто,
он к корням своим привязан, он один
из таких же, кем порода сыта,
а паденья-воспаренья на то,
чтобы в сущности не делать ни черта.

Взял от ястреба да ласточки черты? —
так, стихии чуждой не черпнув крылом,
поднимайся в запредельную, черти
там судьбу свою, пей новую жизнь,
вся бездомному вселенная — дом,
только под ноги смотреть не вздумай вниз!

Почва жаждущая, жадная, пусти,
погоди, еще наступит твой черед
птичку эту спрятать в персти как в горсти,
а пока высокий ясный разлит
воздух августа и в небо зовет:
пусть летит кто был недавно инвалид.

О земле уже не помня, обо мне,
над Коломенским, удушливой Москвой,
в синей пропасти, кошмарной вышине,
над планетой к звездам, коих не счесть,
мой безногий, птенчик, стриж — не герой
сделал круг — мелькнул за облаком — исчез.

 

*     *

  *

Утренний рынок. Грузинка красиво раскладывает на прилавке
Жирную зелень пучками — базилик, кориандр, укроп, эстрагон;
Высит спокойно нестойкие шаткие валкие
Башни белесые влагу точащего сулугуни.
Виноградный контрабандный у ног ее спрятан стоит самогон;
В специальные ящички ссыпаны специи, — ветром пыльцу дорогую
Ароматом безумия вносит в выхлоп машинный и человеческий пот,
Где громадный город, объявший рынок, скорей — зачем неведомо — прет.

Вот течет и застыла, подсвечена солнцем, чурчхела из пальцев:
В ней на нити крученой орехи и сок сжились намертво в сладость.
Точно эти, — кивает торговка в рассыпанный хор человеков, —
Без разбора в тягучую участь, без выбора влипли;
Проживаньем недолгим до смерти залиты по самое темя;
Вязкий сок суеты им въедается в уши, в глазницах орешные ядра;
И текут и застыли, чего-то ища, но вотще, — ничего им не надо —
Точно нитью суровой продернуты — узами сшиты.

Тяжесть какая! Трещит основанье — куда ж ты волочишь такую —
Словно диковин каких-то, собрав стыки, шатания, зелень и прах?
В целом свинцовую — четверть всего золотую —
Свалку убогую, дар свой избыточный, бесполезный?
А посмотришь — современности судно, на всех пролетая парах,
Вострубив на послед, исчезает из виду; и выше лежит повсеместно
Над хрущобами небо всеобщее, молча раскинув невод серый седой:
Что ни есть вбирая, странбы не чуя, не помня времени под собой.