Горланова Нина Викторовна и Букур Вячеслав Иванович родились в Пермской области. Закончили Пермский университет. Прозаики, эссеисты, печатались в журналах “Новый мир”, “Знамя”, “Октябрь”, “Звезда” и др. Живут в Перми.
Все с нее слетело.
Когда-то Аня восклицала:
— Попросите меня выбрать двадцать книг на необитаемый остров, я в эту двадцатку обязательно включу Олейникова!
Наш друг Якимчук (после олигарх и уже на днях умер) делал на это отвлеченное лицо и резал:
— Тут бросается букашка
С необъятной высоты!
Расшибает лоб бедняжка,
Расшибешь его и ты.
А через несколько лет Аня была на новоселье у нас, и ни о каком Олейникове или других кубистах слова мы от нее уже не слышали. Она пришла тогда с женихом бородато-боярского вида. Вскоре они поженились и переехали в Кунгур.
Снова мы встретились уже через много лет. Аня оказалась с другой стрижкой, почти наголо бритая красавица, после развода — совмещение подростка и взрослой женщины. Такой тип часто встречается среди западных киноактрис. И стройна, так стройна, вроде бы дальше и
некуда…
Про своего бородача, с которым развелась, она сказала: он из тех, которые пучок — пятачок… Впрочем, в подробности не особенно вдавалась, а только процитировала одно его высказывание, вылетевшее после свадьбы. И мы приводим слова его дословно. Он ей сказал:
— У тебя ресницы как у поросенка.
Да, ресницы очень светлые. Но эти ресницы окружали бескрайние ореховые глаза. Все же после этого комплимента она прожила с мужем еще какое-то время и даже не прореживала ему бороду за такие перлы. Причина их разбега, значит, была в другом. Похоже, в том, что муж не захотел, чтоб Аня перевезла в Кунгур своего отца.
— Папе моему-то девяносто грянуло, — после первой рюмки сокрушалась Аня. — Недавно вхожу в подъезд, а там дым, черно. Не помню, как взлетела на пятый этаж. А папа уже плохо понимает, я ничего ему не говорю — хватаю чуть не под мышку его, бегом вниз. А соседям по пути позвонить не догадалась.
— Чем все закончилось — никто не угорел?
— Все живы. Но я-то, я-то! Не догадалась звонить!
И тут унесла ее от нас жизнь — сокрушенно горюющую, но с моментом поиска во взгляде и походке.
Потом снова прибило Аню к нам — через год-полтора. За это время возле почты воздвигся дом с легким намеком тут и там на грибы и на раковины — знаете, бывает такой прозрачный светло-зеленый цвет. Стоим мы в очереди за посылкой, обсуждаем в первом чтении новогоднее меню. Аня впархивает. Пальто в дышащих складках до полу, дымчатая шляпка и та же консервированная глазастая красота.
— Привет, а я вышла снова замуж, а мы живем вот в этом фисташковом доме, а мой муж коммерсант.
— Папа как?
— Папы уже нет с нами. Нин, видела твои новые картины по “Ветте”, там у тебя ангел парит над уставшей балериной, что ли…
— Заходи, я подарю.
Она зашла. И ангела ей со стены сняли, и льва, исполненного очей.
И позвала она нас в свой фисташковый дом на Новый год:
— Охраннику я позвоню, вас пропустят.
И новый дом, и новый муж Иван Константинович (ему под семьдесят)?— все было на высоте! Правда, Иван Константинович слегка уродлив, но глаза его властно утверждали: “Я красавец”. И верилось. К тому же иероглифы бровей у него — как у Вертинского.
С ним гармонировала выцветшая красота Ани — ее бы сделать ведущей телеканала “Культура”, а то там все яркие слишком лица — отвлекают от репортажей.
В момент московского Нового года заехал сын Ивана Константиновича со своей женой — Иван-младший. Он был в фиолетовом шарфе — видимо, времен своей разрушительной юности. А у кого она другая?
Этот сын — от первого брака Ивана Константиновича — похож, кажется, на покойную мать: в лице ни одной отцовской черты. Ведь у отца все лицо состояло как бы из милых луковиц, а у сына наоборот: тонко обточенное диетой. Про диету выяснилось тут же, когда он выпил рюмку и сказал после неизбежного кряка:
— По диете один соленый огурец мне можно, но они у вас что? —
И он изобразил лицом огурец — очень подкисший — как какого-то старичка с улыбкой набок.
— С Новым годом, с новым счастьем, — начала заклинать его жена Валерия, надеясь выправить закисающее веселье.
Иван-младший сказал ей, не выходя из образа кислого огурца: мол, разве ты не знаешь, что счастье начинается с полутора миллионов.
У Валерии было семейное прозвище: Травка-отравка (увлекалась лечением травами). Была она такая красавица, что вся жизнь у нее переработалась в красоту, и больше ничего не осталось, кукла и кукла. А мы промолчали, хотя привыкли сочувствовать женам, с которыми мужья себя так кисло ведут. Но здесь другое. Аня говорила нам, что Травка-отравка после вуза устроилась в школу для слабовидящих. И вскоре дети стали спрашивать других учителей:
— Правда, что в предыдущих жизнях мы были убийцами и бандитами и за это наказаны?
— Кто вам это сказал?
— Валерия Владимировна.
В общем, Травку уволили, и она долго всем рассказывала, что ее преследуют за взгляды.
Продолжаем про Новый год. Иван-младший решил развлечь компанию и начал эпос о себе:
— Знаете, у нас в ЖЭКе все с ума посходили. Вчера приходит бумага из мэрии, что будет отлов бродячих собак. И пишут, значит, серьезно: “Обеспечить наличие собак”.
Тут Иван Константинович сказал сочувственным голосом, как пятикласснику:
— Что? Да кто это сочиняет — за мои деньги налогоплательщика!
Печальным взглядом сын ему ответил: легко тебе общими фразами отделываться, когда ты рулишь такими бабками!
Уже через месяц наша Аня приходит к нам домой, лицо — как будто пролежавшее в воде несколько дней. Но еще из последних сил протягивает нам какие-то немецкие чашки чайные, ну просто фарфоровые перепонки!
Села она и молчит. Хотелось ее растолкать: не тормози!
— Ань, как себя чувствуешь?
— Немного пострадала сегодня: чай наливала, а черепаха, поганка, как схватит за пятку — требовала есть. И я кипяток на палец.
Какая черепаха? Ну, допустим, купили подарить внуку. А почему не подарили?
— Ладно, это не соль, — без выражения продолжала Аня. — Помните моего пасынка?
— Угу. Смутно.
— У него еще все начинается с полутора миллионов: и жизнь, и счастье, и любовь. Теперь не знаем, куда от него бежать. Неделю назад под предлогом отксерить зашел в кабинет и взял ключи от нашей квартиры, гаденыш… — Тут она спохватилась: — Да нет, он ничего, неплохой. Это его все бабы подкосили.
— Может, это он баб косил?
— Первая жена до сих пор на нем висит, вторая, молодая, травит, требует, чтоб денег было больше. Да еще Иван видел его с какой-то в ЦУМе?— покупал он ей бюстгальтер чуть ли не за пять тысяч…
— Хорошо, что она не Артемида Эфесская с двумя рядами грудей!
— Ты в шестьдесят лет, Букур, кипишь, я вижу… Ну, я опять про свое. В общем, мы обнаружили уже в четыре часа дня, что ключи украдены.
Я вам не говорила? У Ивана в том числе есть хозяйственный магазин. Он съездил, привез два замка, старые убрал, новые врезал. И тут же у него сердечный приступ! Ведь Иван Константинович сыну построил одну квартиру, потом тот развелся, отец купил ему другую. И эта фисташковая тоже записана на его имя. Но у него — удава — видимо, нет сил ждать, когда отец помрет и освободит площадь!
Мы ей кивали типа с ума сойти. Ну а дальше как-то даже удивились, разгорячились и загоревали: в самом деле, видно, богатым тяжелее, чем нам. Подкрепившись чаем и нашим сочувствием, Аня продолжала:
— Через день пасынок ключи вернул — подбросил. Но представляете: приехали в гости. Пасынок в гостиную, а жена его, как ящерица, скользнула на кухню. Я за ней: у меня там суп кипит. А она стоит у плиты, переливается косметикой. Вдруг она в суп что-нибудь как сыпанет! Для чего ей наша кухня? Руки можно и в ванной помыть. Тем более что она увлекается травками…
— Да, мы слышали — лечится.
— В основном все для лица. Мы еще с Иваном смеялись: травки-отравки… теперь не до юмора.
— Может, ей воды стакан…
— Может, стакан... А зачем тогда ключи украли? Я говорю своему: у нее маленький ротик, но видно, что она им может много погрызть. А сегодня Ивана Константиновича вывесили из вертолета вниз головой: “Деньги отдашь?” — “Нет”. — “Ну тогда прощай!” Он полетел, закричал и проснулся. Я проснулась — до сих пор меня колотит.
Тут пришли чужие люди — смотреть нашу коммуналку (мы размечтались об обмене). Когда они ушли, не скрывая разочарования, Аня рассказала:
— Невестка-то, Травка-отравка, ходит вот так — смотрит квартиры. Хобби такое. Ничего не покупает. Для нее смотреть квартиры — развлечение. Ходит с риэлторами и людей зря тревожит…
Теперь, читатель, слушай сюда. Аня с Иваном решили: пусть сынок подавится этой квартирой, а они выпишутся, купят другую. Но тут сразу тормоз мечтам, искры из глаз: ведь Иван-младший, скорее всего, захотел все наследство! И ресторан! И магазин! Аня шептала мужу, и тот начинал с каждым словом седеть:
— Подложит он нам что-нибудь на даче! И тогда сразу получит все наследство.
И после такой голливудщины вызывалась к Ивану Константиновичу сначала простая “скорая” — 03, но она не снимала трубку.
— Потом приезжали внимательные разумные врачи. Угадайте, почему?
— Трудно, но мы попробуем. Наверно, потому, что это платная “скорая”.
Потом Иван Константинович опустошенно начинал высчитывать: на 99?процентов он уверен, что сын замышляет что-то страшное, нечеловеческое. Но один процент — он такой огромный, просто сердце истыкал все:
— Ивану-младшему три года было. Играли в чаепитие в детском саду, насыпали песок в игрушечные стаканчики. Воспитательница, практикантка еще, командует: “Горячо, дуйте, ждите! А вот теперь можно пить”. Не успели оглянуться, как мой дурак заглотил весь песок и чудом не умер. Ведь в группе тридцать два ребенка, а пил песок он один. Такой был доверчивый.
А дальше повисала тишина, которая говорила: “А сейчас?”
Нам уже рассказывали несколько историй охоты за деньгами родителей, но без смертельного налета. Например, наш однокурсник работает на Карибах и написал доверенность сыну, чтобы он получил контейнер с запчастями в порту Петербурга. Сын все запчасти реализовал, деньги прокутил, а отцу плакался, что контейнер потерялся. Возмущенный однокурсник позвонил с бурных Карибов, диспетчер ему ответил в том смысле, что у них все ходы записаны. Получили контейнер тогда-то, вручили по доверенности через трое суток. Хотел горячий отец посадить отпрыска, но тот рыдал, ветхозаветно обнимал отцовские колени и обещал закончить универ с отличием. И студент был определен на хлеб и воду до конца обучения.
Аня горюет, мы горюем и говорим:
— Неужели вам придется уезжать из Перми?
— Хренушки — уезжать куда-то! Не дождутся, чтобы бросили племянника в гордуме. А в других местах кто нас прикроет?
Мы здесь впервые слышим про думского племянника. Но, с другой стороны, можно было предполагать кого-то в этом роде, видя их удачливость.
— Закажу молебен, закажу сорокоуст за наше с Иваном здравие, но из Перми ни ногой! Ведь вообще-то некуда, некуда ехать!
И Аня плачевно развела руками. Мы увидели, что вокруг Перми раскинулась пустыня, в которой нет ни одного думского племянника.
Племянник, впервые возникнув в этом разговоре, продолжал реять через час, во время звонка Ани:
— Послушайте, тут такое творится, то есть происходит, то есть такие повороты!.. Дед Ивана Константиновича — священник расстрелянный?— никого на допросе не назвал!
— Подожди, Аня. Сколько лет твоему Ивану?
— Шестьдесят девять. Он внук священника. На синодальной комиссии дали нимб местночтимого святого-мученика. Вот племянник сейчас приезжал из думы, просит фотографию, чтобы икону написать. Кажется, где-то была, но не можем найти.
И последовал получасовой телефонный рассказ, что дедушка Степан, то есть мученик Стефаний, начал являться в Верещагинском районе и чудеса творить.
— Бум канонизации сейчас. Около двух тысяч причислили к мученикам.
— Букур, слово “бум” не сюда... Тогда были не только расстрелы, после революции. Священников пытали! И вот синодальная комиссия запрашивает каждый раз в архивах ФСБ протоколы: не сотрудничал ли батюшка, не назвал ли кого. Дед Степан никого не назвал. Получил пулю в затылок, а потом побежал за девушкой, она хотела утопиться.
— Аня, стой — как это побежал за девушкой?
— Явился. Она хотела утопиться из-за жениха, который подлец оказался?— страшно запил, не мог остановиться… А отец Стефаний ее догоняет и за рукав держит. А потом пошел с ней к этому запойному жениху, как цыкнет на него, как топнет, и у того сразу горбик стал расти...
— Перестал пить?
— Да. Но там все круче. Во время перестройки батюшка им обоим явился: “Почему не рассказываете о чуде?” Ну, они пришли в воскресенье в церковь и рассказали настоятелю. Настоятель ответил: “Давно про Стефана говорили: это человек, ходящий верою”. А потом еще одно чудо: во время расчистки оврага экскаватор подцепил гроб, сквозь щели было видно нетленное тело в священническом облачении. Благоухания не было, но не было и запаха тления. Под волосами нашли отверстие от пули. Переоблачили, перезахоронили. Попросили фотографию у нашего племянника — он тоже правнук Степана, как и мой пасынок. Будут писать икону.
Иван-младший нашел фотографию прадеда и отдал не думая: какое-то чувство восторга завалило все мысли. А потом задумался, да и жена подсказала:
— Мог бы на этом срубить что-то более увесистое, чем восторги.
— Что бы я без тебя делал! Веду себя как штымп! — Он вдруг с ласковой строгостью накинулся на сына Мишу: — Что это за игры у тебя в компе, сплошные вопли и моря крови! У тебя предок — отец Стефаний!
Кстати, насчет отцов и сыновей. Он хотел снять трубку, чтобы раскрутить своего отца на пару тысяч долларов, нет, столько не даст, ну хотя бы на тысячу, мол, хранил я фотографию прадеда бережно много лет. Тут он закашлялся и не останавливался до утра понедельника. И травяные сборы жены не помогали. Он изнемог, уже рвота подступала, редкие слезы покапывали, и он наконец прохрипел наверх:
— Прадедушка ты Степан! Да это я так подумал, в шутку! А батяню уважаю, уважаю! — И вдруг сам себе сказал: — Если уважаю, то зачем тогда ключи украл? Так еще за это, что ли, врезали? Ой, как вы там все помните!
Тут судорога рвоты его скрутила и стала выжимать из него все планы, наметки, разводки…
— Ладно-ладно! Все понял, кругом виноват!
Травка словно почувствовала, что здесь есть враг, которого не видно. Она сказала:
— Будь мужчиной! Не сдавайся! Я заварю сейчас новый грудной сбор, против астмы. Против всего!
— Так плохо, ничего не понимаю.
— Мучеников щас — как грязи в наших родных болотах.
— Уйди, дура! Из-за тебя погибаю!
Мучительно кашляя, он одновременно трезво прикидывал: взять из заначки пять тысяч и отнести куда-то там в часовню или какую еще контору, пусть эти бородатые возьмут да помолятся, а то ведь совсем помираю… Нет, пять — жирно будет, отломлю от них две и отдам Лучку моему, Лукерьюшке, ей надо, она молодая, жадная, я обещал оплачивать комнату… Лучок до последнего изгиба отчетливо встала перед ним, и еще сильнее разросся кашель. Он посинел, дыхание почти совсем отлетело, и он прошелестел черными губами:
— Нет, я сдуру ошибся, все пять отнесу.
Теперь Аня спрашивала то по телефону, то по электронке: как одеться на торжественный обед, посвященный канонизации отца Стефана; можно ли в золотых кольцах прийти или лучше поскромнее; или все-таки можно? Ведь золото — символ вечности. Недаром нимбы у всех святых золотые. В общем, тема смертоносного пасынка испарилась, и Аня говорила, что это тоже какое-то чудо. Тут подвернулся день рождения Ани, и они повезли нас в свой ресторан “Авось”. Ну, вы знаете, там еще живой петух в стеклянной клетке над входом (не подумайте, что за рекламу нам заплачено). Иван Константинович только пригублял и вдруг спросил:
— А как же быть мне с теми грехами, которые я сам себе не могу простить?
Но мы-то пригубляли чаще и поэтому сказали воодушевленно:
— Не прощается только хула на Святого Духа. Вы-то уж наверно ничего подобного не говорили!
— Нет, другое, но такое страшное, что сказать нельзя. Это я когда локтями в перестройку пробивался.
Мы пустились в вязкие объяснения:
— Конечно, батюшка на исповеди может епитимию наложить, первоначально к причастию не допустить. Но вы же человек активный, вам же должно быть по нраву, что Царство Божие силой берется, то есть штурмом…
Иван Константинович, конечно, любил бороться. Поэтому, вздернув иероглифы бровей, долго боролся с нами:
— Как-то это очень просто получается: сходил, всю грязь смыл. Как под душем. А я сам себе не могу простить.
А Иван-младший опоздал и был к тому же без Травки. Часто выбегал на улицу, потому что перестал выносить табачный дым. Наконец рассказал:
— Сегодня она свалила от меня. Решила больно мне сделать: Мишку схватила под мышку — и к маме.
Иван Константинович сказал озабоченно:
— Надо пригласить специалиста из церкви. Он подымит кадилом — и все темные энергии после нее рассеются.
В это время появился племянник, помните, из думы? Впрочем, на пять минут, чтобы поздравить Аню и умчаться по делам вертикали. Но мы его и так лет двадцать знаем, через телевизор. Он, видимо, нас тоже смутно знал, потому что сказал:
— Вы обо мне напишете? Но чтобы я был главный герой, который победил всех!
И тут вокруг его головы в дымчато-стальных тонах мгновенно разыгрались кадры: типа он терминатор русской государственности, направо-налево взрывает врагов нашего президента, а потом он и сам внезапно гарант Конституции…
На торжественном обеде в честь канонизации отца Стефания певчие исполняли… Аня не знала что (да и у нас здесь огромный пробел в знаниях).
Друзья! Теперь кратко перескажем, потому что к концу идет дело: там была одна певчая: фигуры у нее никакой, да и лицо непонятное, шея очень полная, но вместе с ее райским голосом во все стороны лилось обещание мужского счастья. Так что Иван-молодой ждал ее, ждал за квартал от подворья, сжимая в руках сноп разнообразных цветов, заказанных по мобильнику (не знал, какие ей нравятся). О том, что она как-то все время была не замужем, Иван-молодой ненароком расспросил за обедом соседа слева.
А еще Аня удивлялась, что владыка говорил, как чиновник: “Вот мы проведем это мероприятие…”
— А тридцатилетний попишко, сидевший справа от меня, все время какие-то невероятные истории запускал. Лежу, говорит, на пляжу. Вдруг капнуло что-то, а это икра из щуки. Мужик поймал щуку икряную и несет мимо. Пятнадцать килограмм щука — и это на Урале! Чудо! — Тут Аня мучительно заламывала руки: — Какая-то у меня антирелигиозная пропаганда получается! На самом деле было очень хорошо, только слов не найти! Никогда в жизни такого не было! И почему бы людям не повеселиться? Ведь новый святой появился! Кстати, иерей московский — соколиная такая посадка головы — говорил, что он не ко всякому бы поехал на вручение нимба…
— Икону-то вам подарили святого мученика? — полюбопытствовали мы.
— Приходите, покажем. Там Стефаний очень на моего Ивана похож. Но племянник говорит, что на него.