Жадан Сергей Викторович родился в 1974 году в г. Старобельске Луганской обл. Окончил филфак Харьковского педагогического университета. Поэт, прозаик, драматург, переводчик с немецкого и белорусского. Пишет на украинском языке. Произведения переведены на немецкий, английский и многие славянские языки. Лауреат национальных и международных премий. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Харькове.
1
С середины марта зима совсем отошла и на берег начали накатывать
теплые туманы. Ночью воздух был темный и прозрачный, как мытые бутылки зеленого стекла, но ближе к утру с моря поднимался туман, заполняя собой пустые пирсы. На несколько часов часть Крыма исчезала в густом влажном воздухе. Туман был настолько тяжелым, что слышно было, как он распадается на капли. Первыми в городе просыпались пьяницы и торговцы овощами. Они выбирались из постелей, натягивали на себя свою надежную мужскую одежду — турецкие джинсы, мятые пиджаки и разбитые кожаные ботинки, искали свои сигареты, выходили на кухню, пили кипяченую воду из чайников, открывали окна и впускали туман в свои теплые со сна помещения. Мокрый воздух быстро наполнял комнаты, оседая на весь этот устойчивый быт сорокалетних мужчин — на кожанки, запасные части к автомобилям и подвешенные к потолку старые велосипедные колеса, печально вращавшиеся на сквозняке, как флюгера.
На улицах было пусто, только собаки грелись возле винных подвалов и книжных магазинов, охраняя пыльные полки с портвейнами и прилавки со старыми стихами. Где-то около шести торговцы выкатывали на улицу тележки с товаром и тащили их на рынки. Кое-кто останавливался прямо на перекрестках и оставался раскладывать свой товар. За ними выходили рабочие, уборщики и просто случайные проститутки, которые бродили по городу, стараясь попасть в собственные квартиры, ошибались адресами, не узнавали улиц, заходили в чужие дома, здоровались с незнакомыми тенями, легко исчезающими в темноте, отдаваясь шагами на мокрой мостовой. Из баров с игральными автоматами выбрасывали последних ночных посетителей, те беззаботно вставали и тянулись к своим норам, забывая все ночные проигрыши и приключения. Попадали домой, будя детей и жен, таскались по общим коридорам, забирались в шкафы с одеждой, укладывались спать в старых, пожелтевших от времени и любви ваннах, били посуду из поддельного хрусталя, резали вены тупыми бритвами, пили чай — густой и сладкий, как туман с моря, читали прошлогодние женские журналы, включали радио и слушали прогноз погоды, не веря во все эти слухи о возможных наводнениях, землетрясениях и скором приближении лета. После этого на улицу выбегали дети и мчались в школу, оставляя в тумане длинные глубокие коридоры.
В восемь часов открывались первые лавочки. Сонные продавщицы снимали засовы, отпирали навесные замки и впускали в магазины уличных собак, те забегали внутрь и укладывались под полками с консервированной кукурузой и золотым луком, лежали, тепло дыша и согревая своим дыханием сырые магазины. Продавщицы поднимали жалюзи на окнах, помещения освещались первыми солнечными лучами и наполнялись жуткой радостной музыкой, какую обычно крутят на коротких волнах. Скоро привозили свежий хлеб и молоко, грузчики весело переговаривались между собой, собаки поднимали головы и недоверчиво осматривали мужчин, заносивших с улицы еще горячий хлеб. Потом в магазины заходили старые женщины, покупали хлеб и консервы, незаметно выскальзывали на улицу и возвращались в свои дома. Туман поднимался вверх, и солнце прогревало крыши. Стены домов и листья винограда влажно набухали, как выстиранное белье. Вдоль берега стояли полупустые санатории, столовые, тянулись пустые парки, корпуса пионерских лагерей, мертвая весенняя территория, давно не ремонтированные дома с казенной мебелью и тяжелыми, начиненными жиром и солодом холодильниками, которые ночью тяжело подергивались, будя обитателей потусторонними звуками.
Бесконечные заборы между деревьями, сторожа на пропускных пунктах, плющ на кирпичной кладке стен, солнечная пыль на мертвых памятниках, полустертые надписи, сохранившиеся еще с семидесятых, — мартовские курорты, как ночные вокзалы, жили воспоминаниями о лучших временах, о крикливых толпах, в марте все это вызывает легкую ностальгию и ненавязчивое отвращение, затянутые дождем и просушенные солнцем покинутые города, население которых выехало, оставив после себя множество личных вещей — на них теперь время от времени натыкались охранники и квартирные воры.
Окна большинства домов были приоткрыты, и при желании можно было рассмотреть мебель, собранную по всему городу и принесенную сюда: ковры на стенах, старые проигрыватели и транзисторы — вещи по большей части были случайными и не подходили ко всем этим коврам, из-за чего комнаты напоминали камеры хранения. Большинство комнат сдавались летом в аренду и стояли пустыми всю зиму.
По весне хозяева чистили их, проветривали одеяла и подушки, выгоняя из них мертвый зимний дух, дух квартиры, в которой никто не жил несколько месяцев, отмывали полы, находя под кроватями письма, телефонные карточки и использованные презервативы, так сказать, следы чужой страсти и чужой боли.
В десять открывались аптеки, вокруг которых уже толклись пьяницы, они робко вступали в пустые звонкие помещения и как-то растерянно рассматривали яркие листовки, цветные пилюли, золотые наливки и сиропы, душистые порошки и дорогие мази, со страхом и уважением оглядывали хромированное железо медицинских принадлежностей, стерильные приборы, с помощью которых возвращают к жизни тех, кто не слишком уверенно в ней держится, читали по буквам названия причудливых средств от бессонницы и бессмертия, с удивлением глазели на все эти порошки любви, которые нужно было втирать в десны, уважительно подходили к полкам со шприцами и скальпелями, недоверчиво посматривали на горы китайских презервативов, завистливо жмурили глаза на всю эту цветную фармакологическую роскошь, но заказывали, как правило, по два флакона медицинского спирта и, с облегчением выдохнув из груди всю эту невероятную фармакологию, выходили на свежий воздух.
До обеда по берегу сновали обитатели санаториев, растерянные и одинокие беглецы, прибывавшие каждый день, убегающие от бесконечной мартовской слякоти, заливавшей восточноевропейские долины и междуречья на север от крымских перешейков. Простуженная публика — по двое, по трое они бродили вдоль пустых, как зимние стадионы, пляжей, рассматривая сухогрузы, ползущие в сторону Севастополя, бродили по парковым дорожкам, сидели на теплых камнях, читая криминальные романы и становясь обычно на сторону плохих парней.
На обед они все расползались, возвращались в свои непротопленные гнезда, в комнаты с холодными, как мертвые сердца, телевизорами, выбирались в столовые, здоровались со знакомыми и начинали свои бесконечные разговоры о погоде и здоровье, вернее — об отсутствии и того и другого. В городе рабочие со складов и строек тоже приостанавливали работу, доставали весь свой алкоголь, все боеприпасы, раскладывали все это на деревянных лавках, подставляя солнцу татуированные плечи и пересказывая истории о бизнесе, женщинах и криминале, иначе говоря — истории из собственной жизни. Около киосков с вином собиралась постоянная публика, занимала лучшие места возле столиков и наблюдала, как свежее солнце свободно дрейфует на запад. Все должно происходить размеренно и постепенно, прежде всего — распивание спиртных напитков.
Ближе к вечеру бары наполнялись подростками, они съезжались на мопедах и старых советских автомобилях, пили вино и слушали музыкальные автоматы, после шести туда набивались рабочие со строек, вползали пьяницы, вернее — те из них, кто еще был способен вползти, заходили отставные полковники из санаториев, одинокие женщины и покинутые домохозяйки, нетрезвые цыганки и обманутые студентки, на улицах темнело, и в барах зажигались первые золотые огни, приглушенные табачным дымом.
Магазины постепенно закрывались, хотя до ночи еще можно было купить алкоголь и хлеб, солнце освещало поверхность воды, красные отблески вспыхивали в окнах мансард и съемных комнат, тени сгущались, как чернила, и памятник Ленину, похожему на молодого битника, в зеленом пижонском пиджаке и узких штанах фасона конца пятидесятых, так вот памятник Ленину уходил в тень, возле него собирались школьники и слушали музыку из мобильных телефонов.
В десять вечера на тесных улочках, в центре, звучали веселые пьяные крики и нервные вздохи тех, кто отправлялся домой, не в состоянии продолжать это бесконечное празднество, этот день всех утопленников, которые подплывали к берегам их городка и стояли на песчаном морском дне, притопывая набухшими от воды ботинками в такт музыке из мобильных телефонов. Ближе к полуночи все заводились, и атмосфера была пронизана страстью, вином и опасностью.
В одном из баров начиналась драка — подростки заводились с молдаванами по поводу музыкального автомата, они долго не могли поделить, что им всем слушать, хотя и те и другие хотели слушать печальные тюремные песни, но у каждого из них были свои любимые печальные тюремные песни, и тогда кто-то лез к музыкальному автомату вне очереди, и начиналась драка. Молдаване были старше, поэтому сначала преимущество было на их стороне, они выкидывали местных на улицу, отгоняя их от бара, однако на улице на помощь приходили их старшие братья, пьяницы, безработные и случайные прохожие, взблескивало битое стекло, гремела первая витрина, подростки доставали финские ножи, праздник достигал апогея.
Ночной воздух сушил глотки и трезвил головы, о которые бились бутылки с портвейном, молдаване отступали в боковые улочки, выносили раненых и растворялись в парковых аллеях. На вызов приезжала милиция и разгоняла тех, кто остался. Разогнав всех, милиционеры заходили в бар и допивали все, что осталось после молдаван, слушая печальные тюремные песни. Слушая и не перебивая.
В ночной тишине отзывались птицы, в фонарном свете темнели сгустки крови, под памятником Ленину сидели подростки и вытирали рукавами кровавые сопли. Чистили ножи, закачивали в телефоны новые печальные тюремные мелодии и смотрели в сторону моря — туда, где была тишина, туман и темнота, то есть не было ничего.
2
Сначала они думали грабануть киоск с табаком. Долго ходили вокруг, принюхивались. Но у одного из них, Боди, была аллергия на табак, ему сразу же стало плохо, и киоск оставили в покое. Приятель Боди, Ветал, после этого с другом не разговаривал, хотя в душе радовался, что все так обернулось, поскольку никто из них не курил, и зачем им был нужен этот киоск, никто не знал. Друзья как раз заканчивали школу, были неисправимыми романтиками и лузерами, алкоголь им не продавали, и женщинам они не нравились. В принципе, мужчинам тоже. Никому они не нравились. И вот однажды у себя, в харьковском предместье, им попался пьяный коммерсант, мирно спавший на лавке под салоном игральных автоматов. Тут уж друзья решили его бомбануть, скажем — забрать мобильник. У коммерсанта их оказалось три, так что они все три и забрали. Наутро мобильники начали звонить. Друзья растерялись, пришли на радиорынок и почти за бесценок скинули первые два, оставив третий на всякий случай у себя. Бодя паниковал, кричал, что их теперь, наверно, будут искать, и предлагал куда-нибудь урыть, скажем — в Крым, к морю. На вырученные от продажи телефонов деньги они взяли две плацкарты и в тот же вечер вырвались из города в темное и сладкое неизвестное. Ночью им снились боевые корабли. На постель денег не хватило.
Пересев в Симферополе, они доехали до Алупки, сошли с автобуса и пошли смотреть город. Долго фотографировались под зеленого цвета памятником Ленину, которого Ветал из-за штанов в обтяжку сначала не узнал и долго убеждал Бодю, что это какой-то местный тип. Купили чипсов. На этом деньги закончились. Приятели вышли к морю, уселись на камни и стали рассматривать белые, как вагонная постель, небеса, слушая мелодии из мобильного телефона. Был март, и жизнь казалась бесконечной и сладкой, как бесплатная карамель.
Можно было устроиться матросами на один из сухогрузов, ходить под каким-нибудь экзотическим флагом какой-нибудь непризнанной африканской республики и иметь настоящий паспорт моряка — пропуск в самые темные и самые сладкие врата, заходить в черные горячие порты, заливаться алкоголем и спать с веселыми безотказными китаянками, провозить в желудках контрабанду и торговать краденой одеждой, носить фальшивое золото и водиться с самыми большими негодяями в городе, если только такие найдутся. Можно было болтаться в соленых, как слезы, водах Красного моря, таскаться вдоль эфиопских берегов, питаясь только рыбой и анашой, переезжать из города в город, тереться между шумной портовой публикой, пить с мичманами и корабельными врачами, петь с убийцами и извращенцами, охотиться на акул, драконов и хищных коварных осьминогов. Можно было выбирать из жизни самые лучшие и самые жирные куски, начинать все сначала и ни от кого не зависеть, мчаться вслепую сквозь морское марево, пробиваться сквозь волны, терпеть жажду и голод, вмерзать в лед и гореть на медленном жарком огне, чтобы наконец добраться до места назначения, где тебя всегда ждут слава, почет и сладкая безумная любовь. Главное — сейчас не подавиться чипсами.
Под вечер голодные приятели вернулись к памятнику Ленину, чтобы продать последний мобильник. С ними разговорился чернокожий подросток, старше их на пару лет, который выгуливал под памятником своего боксера и назвался Габриэлем, сказал, что денег у него нет, но есть комната, в которой сейчас никто не живет, и потому он может сдать ее на несколько дней. В обмен на телефон, понятное дело. Друзья какое-то мгновенье колебались, но всего лишь мгновенье. В комнате из мебели была кровать, они завалились в нее, не снимая одежды, и беззаботно проспали почти до обеда.
Утром Бодя нашел под кроватью старые шахматы. С шахматами в руках они и зашли в санаторий Министерства обороны, нашли там на лавках пару не первой молодости полковников и предложили сыграть. Выиграли двадцать долларов и пачку сигарет и пошли покупать чипсы. И вот в магазине они подошли к эффектной женщине в черном, которая стояла около прилавка, рассматривая бутылки с мадерой, и попросили купить им пива, женщина тщательно осмотрела их, с головы до ног, взяла вина и пригласила к себе.
Жила она в том же санатории Министерства обороны, была офицерской вдовой и носила черное платье с глубоким вырезом, на пальцах имела золотые перстни, на шее — тяжелые украшения, была тщательно накрашенной, несколько растерянной и мечтательно смотрела в сторону моря. Друзья сидели рядом с ней за столом, не знали, куда девать руки, нервничали и потели. Вдова предложила откупорить вино, сначала за дело взялся Бодя, вино выскальзывало у него из рук, бутылку забрал Ветал, но тоже напрасно, вдова только махнула рукой и достала откуда-то из серванта недопитую водку. Друзья выпили и с ходу опьянели. Женщина много курила, расспрашивала их о школе и рассказывала про личную жизнь.
Сказала, что ее муж был боевым офицером, что с детства она мечтала выйти замуж за боевого офицера, вы не знаете, что такое флот, говорила она, этот жар, этот скрытый огонь, эти офицерские семьи, — она закинула ногу на ногу, и друзья успели заметить ее темно-красное белье, — эти встречи и страсть, клятвы и прощания, — женщина наклонилась, и у друзей дыханье перехватило от того, что они увидели, — потом длинные месяцы в одиночестве, ожидание вестей, томление неразделенной жажды, знаете, что это такое? Друзья кивали главами. Женщина рассказывала им о подводных лодках, о пустых казармах, соленых брызгах и солнечных переливах, говорила, что приезжает теперь каждый год в Крым весной, когда никого нет, и вспоминает все, что было с ней хорошего.
Друзья тоже наперебой начали рассказывать черной вдове о жизни, говорили, чтобы она не думала, что они совсем ничего не понимают, что в свои шестнадцать они неоднократно подвергали испытанию судьбу на прочность, что на их счету десять ограбленных табачных киосков и сотни краденых мобильных телефонов, что они знают истинную цену любви и верности и что мерцающий сладкий мир криминала научил их относиться к женщинам жестоко, но справедливо.
После этого Бодя на миг потерял координацию и свалился со стула, а Ветал побежал блевать в душ. Но женщина достала еще водки, и их неторопливая дружеская беседа потекла дальше, и друзья напрасно старались открыть вино, пока не разбили бутылку, и курили дамские сигареты, и пели вместе с женщиной пиратские песни, как настоящие морские волки, валяясь в ее теплой постели, пахнущей духами, пудрой и одиночеством. К вечеру они успели чуточку протрезветь и начали понемногу собираться, сказав, что должны идти.
Что ж, сказала женщина, идите, но, в принципе, можете и остаться, добавила она и вышла на балкон, подставляя ночному воздуху свое довольно-таки ухоженное шестидесятилетнее тело, с теплой мягкой кожей, со всеми его изгибами и выпуклостями, с одеждой и бельем. И ветер путался в ее густом парике, и корабли сигналили ей с рейда, и дежурные отдавали салют, охраняя ворота и башни, и космонавты, пролетая в южном небе, посылали ей привет через искусственные спутники.
А друзья в это время решали, кто из них должен остаться. Бодя настаивал, что остаться должен он, поскольку это он ее снял, еще там — в магазине. Ветал не соглашался и утверждал, что остаться должен он, поскольку именно он разбил только что бутылку вина. Бодя хитрил и заявлял, что просто засыпает и не может никуда идти, Ветал, напротив, прибегал к шантажу и грозился все здесь обрыгать. Наконец, друзья бросились бить друг друга, переворачивая стулья и громя большие тарелки с эмблемами Министерства обороны, женщина вполглаза наблюдала за ними с балкона, вспоминая, когда же в последний раз кто-нибудь так за нее боролся.
Соперники тем временем совсем истощились, сидели на полу, тяжело дыша и вытирая слезы. Первым не выдержал Ветал, ему опять стало плохо, он выскочил в черную ночь, выскользнул за проходную и растворился в пальмах, посылая проклятья всему женскому роду и непрочной мужской дружбе. А Бодя остался, и то, что с ним произошло той ночью, заслуживает отдельного рассказа.
Ближе к утру печальный облеванный Ветал наткнулся посреди улицы на их нового чернокожего приятеля. Тот был на итальянском мопеде и предложил ехать с ним в Ялту, чтобы сбыть анашу, полученную от молдаван, поскольку, объяснил, он нуждается в напарнике для подстраховки. Ветал надел шлем, уселся на мопед, и они помчались, распугивая по дороге чаек и летучих мышей, и уже под Ялтой въехали в туман, который окутал их теплом, свежестью и горечью.
3
Молдаване жили на автобазе, среди снегов, туманов и поломанных “Икарусов”. Автобаза находилась на взгорье, внизу лежал теплый беззащитный город, за ним остро поблескивала морская поверхность, а вверху над их молдавскими головами нависал хребет. Они приехали в начале июня, бригадой в десять человек, их нанял толстый чудаковатый генерал, который строил себе дачу на территории больницы, и поселил на автобазе в гаражах. Закончить они должны были к октябрю, и сначала все шло довольно неплохо — бригада работала слаженно, молдаване вели себя тихо и благочестиво. Но уже в августе начались проблемы — генерала взяла служба безопасности, и молдаване остались сиротами. Приехала генеральская дочка и велела подождать, пока все уладится. Молдаване решили ждать. Но работать больше не хотели. Жгучими августовскими утрами они выбирались из гаражей, разваливались на старых скатах и грели свои худые тела.
Под вечер, когда жара спадала, засылали кого-то одного в долину, к людям, за алкоголем и пищей. Потом долго не спали, смотря портативный телевизор под звездным небом и колючими горными позвонками. Плавать они не умели, поэтому к морю не выходили. Более того, поскольку документы их остались у генерала, на глаза лишний раз старались не попадаться. В конце августа снова появилась генеральская дочка, сказала, что у отца нашли второй паспорт, и заплатила часть долга. Молдаване, у которых паспортов теперь не было вообще, не знали, хорошая это новость или плохая, поэтому решили ждать дальше. Но к работе на всякий случай не возвращались. В сентябре пришла пора урожаев. За лесом, который обступал гаражи, в ложбинке молдаване еще в июне наткнулись на солнечные плантации, на которых раньше, при совке, видимо, росли виноградники. Плантации принадлежали какой-то киевской агрофирме, выкупившей их еще в девяностых и каждый год упрямо засаживавшей сухие, как китайский завтрак, крымские земли картофелем, кукурузой и другими полезными, но безнадежными овощами.
В последние годы фирма обанкротилась, и о виноградниках просто забыли. Они зарастали дикой коноплей, стремительно тянущейся вверх под теплым и заботливым субтропическим солнцем. Молдаване уже второй месяц жадно осматривали конопляные угодья и ждали только, когда придет сентябрь, а с ним — благословенная пора урожая. В сентябре конопля, что называется, заколосилась. Молдаване надолго забредали в теплые ароматные насаждения, растирали в руках спелые листья и мечтательно обнюхивали свои черные от мазута и зеленые от конопли пальцы.
Потом возвращались с полными карманами, падали на старые скаты и до ночи курили, глядя на угасающее море и считая искусственные спутники. На тех самых скатах они и засыпали и спали до самого обеда следующего дня. Одежда их пропахла спелой солнечной коноплей, конопляные зерна забивались им в карманы, носки и ноздри. Утром прилетали тяжелые сентябрьские пчелы, садились на их темно-коричневую пересушенную временем кожу и прямо с них собирали пыльцу. Быстроногие пауки плели свои сети в их карманах, а божьи коровки залезали им в ботинки, чтобы найти там покой и благодать.
Весь урожай молдаване собирать не спешили, справедливо считая, что он и так принадлежит им и что едва ли кому-то придет в голову гнать комбайн в горы, чтобы накосить коровам на зиму канабиса. И вот как-то днем, отойдя от вчерашнего и полагаясь на грядущее, они пришли на плантацию и увидели там чужаков, радостно обивающих ничейные кусты. Были это растаманы из Красноярска, которые вторую неделю пытались выбраться к какому-нибудь железнодорожному вокзалу без денег, документов и шансов на успех и случайно попали на нетронутые земли.
Между молдаванами и растаманами из Красноярска возникла короткая стычка, в результате которой растаманы потерпели поражение и вынуждены были отступить в горы. Сначала они хотели сдать молдаван правоохранительным органам, чтобы те прихватили наглых бессарабцев, но вовремя поняли, что вместе с бессарабцами правоохранительные органы, скорее всего, прихватят и весь урожай. Молдаване тоже не отважились сдать милиции растаманов, которые возвращаться в Красноярск, похоже, не собирались.
Сложилась патовая ситуация. Молдаване решили красноярцев на поле не пускать и устроили круглосуточное дежурство. Ночью они прикатывали с базы черные автомобильные скаты, поджигали их и при свете горящей резины охраняли свое добро. Над их головами, среди черной, как эта самая резина, ночи, голодным блеском сияли глаза растаманов, которые не отваживались подойти ближе и с безопасного расстояния осматривали спелые побеги.
На третью ночь недосыпа и перекура молдаване пошли на компромисс — разрешили растаманам набить полные рюкзаки конопли, но после этого те должны были сразу же убраться отсюда, желательно непосредственно в Красноярск. Растаманам дважды повторять не пришлось, они быстро запаковались и, строя большие планы относительно собственного растафарианского будущего, спустились в долину. Здесь их и накрыли правоохранительные органы. Вместе с их рюкзаками. После короткого, но интенсивного допроса растаманы раскололись и сдали место нахождения плантации.
А вот самих молдаван, к своей чести, не сдали. Милиция приехала на плантацию с косами, сержанты сняли портупеи, и началась жатва. Из леса за каждым взмахом косы осторожно наблюдали разочарованные молдаване. Через пару недель погода вконец испортилась и начались дожди.
В октябре в СИЗО умер генерал. Врачи констатировали смерть от сердечной недостаточности и долго замазывали три пулевых отверстия в генеральском черепе. Молдаване смотрели похороны по телевизору и пили одеколон за упокой генеральской души. В конце октября приехала генеральская дочка, сказала, что отцовы счета все еще заморожены, поэтому придется подождать до весны, а с весны можно будет снова браться за работу, поскольку, как говорится в давней молдавской пословице, работа — она не волк, и пока счета не разморозят, оплачивать ее никто не собирается.
Молдаване решили, что домой им ехать особого понта нет и лучше уж зимовать тут. Заодно и на дорогу тратиться не придется. И остались на автобазе. Без работы и полноценного общения они совсем одичали, в городе их боялись и отпускали им крупы и макароны в долг. Один из молдаван вступил в городе в брак с цыганкой, с которой познакомился на автобусной остановке, и уехал вместе с ней в неизвестном направлении, даже не уведомив товарищей. Еще один прибился к татарам и даже хотел принять ислам. Работал в подпольном цехе по изготовлению кофе и к землякам возвращаться не собирался. Третий совершил кражу в городе, взломав дверь аптеки и набив карманы какими-то импортными препаратами от простуды, которые при взаимодействии с колой давали галлюциногенный эффект.
На следующий день он попал в больницу с сильным расстройством желудка, очевидно от колы, неделю провалялся в палате, откуда и был депортирован в осеннюю неприветливую Молдову.
Остальные молдаване на некоторое время затихли и жили на территории автобазы, как семь гномов, никому особо не мешая, сдавая на металлолом все, что им удавалось найти, и торгуя в городе остатками собранного осенью канабиса. Зима выдалась теплой и дождливой, затемно они выходили из гаражей, разжигали костер, грелись вокруг него и смотрели на море, тускневшее внизу черным тяжелым серебром. Спускаясь в город, они сидели в баре, пили крепленые вина и слушали музыкальный автомат. Время от времени устраивали потасовки с местными. Бросались в бой, поддерживая друг друга, а когда местных было слишком много, быстро отступали тесными улочками, тянущимися вверх, неся на плечах раненых товарищей. Поднимались к себе на автобазу, садились у телевизора и смотрели все подряд — ток-шоу, новости, даже рекламные блоки. Но когда начинался футбол, телевизор выключали вообще, поскольку не знали, за кого им тут, в этих горах, болеть.
4
В Ялте они остановились в татарских кварталах. Были это несколько многоэтажных домов, захваченных татарами, власть уже несколько лет пыталась их оттуда выселить, но татары держались дружной коммуной и все нападения отбивали. Чернокожий Габриэль провел Ветала какими-то закоулками, они зашли с черного входа и оказались в полном темноты и запахов подъезде.
Габриэль уверенно шел впереди, поднимаясь вверх по темной лестнице, заходил в квартиры, которые изнутри не запирались, где на полу спали десятки взрослых и детей, проскальзывал в сумерки, откуда-то из боковых дверей, из каморок и сортиров возникали подозрительные типы, жали Габриэлю руки, они о чем-то переговаривались, и Габриэль бежал дальше, на верхние этажи. В помещениях почти не было мебели, на полу были постланы ковры, одеяла, военные шинели, жители были сонные и настороженные, женщины спали в цветных майках и ярких чулках, мужчины обматывали шеи платками и шарфами, все приветствовали Габриэля, заваривали густой чай из трав, доставали какие-то восточные сладости и сырое мясо, совали Габриэлю в руки мятые купюры, сигареты и телефонные карточки, брали у него товар и обратно укладывались спать, ныряли под одеяла и шинели, натягивали на головы старые покрывала и флаги, выключали ночники, и квартиры опять погружались в тишину и сон.
Габриэль выходил из подъезда и бежал к соседнему дому, здороваясь на ступеньках со случайными жителями, которые уже успели проснуться, забегал в утренние комнаты, переступал через сонных мужчин, залезал в кровати к женщинам, будил их тихими словами и прикосновениями, женщины ему радовались, мужчины его не замечали. Потом они снова сели на мопед и долго петляли по предместьями Ялты, наконец остановились рядом с частным домом, обнесенным шиферной изгородью, и некоторое время пытались попасть внутрь. Наконец их пустили, они прошли через двор, по которому бегали две безумного вида овчарки, и зашли в дом. Там было какое-то странное поселение, жили десятка два причудливых сектантов, в основном женщин, похожи были на проституток, которых освободили за невыполнение плана, хотя чем они занимались на самом деле, было непонятно. Женщины спали вместе, тоже на полу, питались в большой комнате, были тихие и непритязательные. На Габриэля особого внимания не обращали, как он ни старался. Взяв у него то, что он привез, они тут же вытолкнули их обоих за порог и затянули какую-то странную песню, похожую на американский гимн, если бы его пели исламисты.
Нам нужно заехать еще в одно место, сказал Габриэль, заводя мопед.
И повез его к последним на сегодня клиентам. Это были подпольные предприниматели, которые устроили в домашних условиях цех по производству кофе. Закупали в больших количествах дешевое сырье, сахар и сухие сливки, брали откуда-то фирменные этикетки, так что внешне товар выглядел привлекательно и его охотно брали на оптовых базах. Кофе предприниматели просто мололи бетономешалками, в цеху стояли две новенькие бетономешалки, специально приобретенные для расширения производства, туда засыпали кофейные зерна, ну а дальше работа кипела и доходы росли.
В день на этом странном алхимическом предприятии изготовлялось до тонны нормального кофе. Ветал смотрел на бетономешалки с восторгом, сразу же взялся помогать дочкам хозяина, таскал мешки с сахаром и пересыпал готовую кофейную смесь желтой детской лопаткой. Предприниматели пригласили их остаться на обеденный перерыв, сами подпольные алхимики оказались вегетарианцами, ели исключительно салаты и долго заваривали чифир. Кофе они не пили, может, потому что знали, как трудно он изготовляется. Вечером довольный Габриэль собрался с силами, и они поехали назад, минуя по дороге все ловушки и опасности.
Вернувшись домой, нашли в баре молдаван и подсели к их компании. Молдаване получили свои деньги и на радостях начали покупать все, что можно было выпить. Через какое-то время завелись с местными, начали выкидывать их на улицу, вместе со стульями. В драке кто-то из местных дал Веталу портвейном по голове, Ветал покатился по улице и заполз обратно в бар, забился под лавку и кое-как перебинтовал рану футболкой с Игги Попом. Через некоторое время в бар забежал наряд и начал рыскать в поисках правонарушителей. Вытащили из-под лавки раненого Ветала. Получив первую медпомощь и по почкам, Ветал рассказал все как было, сержанты затолкали его в машину и поехали по указанным адресам искать других участников этой путаной истории.
5
Утром все было странным и легким, ночные страхи и усталость отступили, Бодя выбрался к причалу и долго считал корабли, которые проплывали из Севастополя. Все, что с ним произошло, все, что он сейчас ощущал, и все, что только светило под этими солнечными холодными небесами, казалось ему странным и неправдоподобным, чем-то таким, во что он легко верил и от чего не хотел отказываться. Мужественных мужчин ожидает длинная жизнь, веселые женщины и легкое похмелье. Особенно если ты не боишься погрузиться в этот призрачный и прекрасный мир, который только и ждал тебя, готовя множество испытаний и наград.
И когда ты преодолеваешь преграды и проходишь испытания, он открывает тебе свои врата и вручает паспорт моряка, с которым ты можешь сойти на любой станции и пересечь любую границу. Мир искрится от солнца и моря, весело выстреливает, как петарда, освещая небо золотыми красными огнями, и ты в этом мире — настоящий подонок, веселый сукин сын, с паспортом моряка в кармане, и у тебя впереди еще есть целая жизнь, чтобы шляться по шумным, теплым крымским городкам, останавливаясь в мотелях и притонах, заниматься подпольным бизнесом, соблазнять печальных взрослых женщин, которые научат тебя невыразимо сладким вещам, пересекать море, сходить в далеких чужих портах, носить самые лучшие костюмы, танцевать с самыми красивыми девушками, не бояться старости, не грустить по детству и иметь настоящих надежных друзей, перед которыми можно было бы всем этим похвастаться.
Стремно, что все так вышло с Веталом, но Бодя давно и окончательно простил ему и ночной плач, и пьяные сопли, и всю его детскую беспомощность — друзья должны держаться друг друга. Бодя теперь ощущал ответственность за приятеля, и даже некоторую тревогу, и легкое пренебрежение тоже, но главное — ему хотелось рассказать обо всем, что с ним произошло! Вечером он не выдержал и пошел домой, уже подходя, увидел возле дома милицию, сразу же отступил в тень, но было поздно — кто-то из сержантов его заметил и бросился следом, Бодя перепрыгнул через ограду, проскочил чей-то двор, вывалился на параллельную улочку и скатился по ступенькам вниз, потом пробежал квартал, завернул за угол, пронесся мимо киосков, спустился еще по одной лестнице, перескочил еще через одну ограду и оказался в санатории Министерства обороны. Прошел мимо административного здания, скрываясь за пальмами, обогнул столовую и зашел в кинозал. В темном зале сидели несколько старшего возраста мужчин и смотрели старое советское кино. Бодя сел в первый ряд. Через несколько минут в дверь заглянули два сержанта, пригнувшись, чтобы не мешать зрителям, прошли к Боде и уже хотели выводить его на улицу, но тот шепотом попросил, дескать, давайте досмотрим, здесь минут десять осталось, самое интересное, сержанты посмотрели на экран и согласились, только смотри, сказали, попробуешь бежать — ногу сломаем, и сели смотреть, волнуясь и переживая за главного героя.
Советское кино всегда дарило надежду, оставляло иллюзию, что даже в этом несовершенном мире не все так плохо, что надо сражаться за место под солнцем и не надо опускать рук, что все будет так, как ты сам захочешь, надо только иметь любовь и терпение. Смелые мужчины и красивые женщины не обращали внимания на сомнительные обстоятельства, прорываясь вперед, как будто этих обстоятельств совсем не существовало, как будто у них совсем не было никаких страхов и сомнений, неуверенности и грусти.
Ах, как все могло сложиться, как все могло срастись, они могли сидеть сейчас где-то на улице, под черным небом, пить сладкую крепкую мадеру, курить сигареты, выпуская в промерзший вечерний воздух терпкий табачный дым, строя планы на будущее, рисуя в своем воображении головокружительные приключения и невероятные прибыли, которые приходят вместе с опытом, и он бы делился с приятелем вином и фисташками, последней тягой и самыми тайными секретами, выкладывая все, что у него было в карманах и на душе, рассказывая ему, как лучше всего разбогатеть и как быстрей спустить заработанное, как получить визы и пройти таможенный контроль, как она подошла к нему и начала раздевать, как он неумело опирался, но быстро учился, как она сняла свое платье и парик, и какие уставшие и глубокие были у нее глаза, даже без контактных линз, что она с ним делала, что она ему рассказывала, как она это делала, как она кончала, наконец, и как изнеможенно уснула и он не знал, что ему делать дальше, пробовал и сам уснуть, но каждый раз просыпался от стука собственного сердца.
Сквозь голоса киногероев пробивался шум моря, как будто камера не показывала чего-то главного, что происходило за кадром, и можно было только догадываться, какие опасности и испытания ждут главных героев, казалось, стоит им только расслабиться — и на них сразу же набросятся монстры, которые все время живут совсем рядом, духи и демоны, драконы и чудовища, акулы и осьминоги — бодрые, радостные и беззаботные, цвета корейской моркови.
Перевела с украинского Анна Бражкина
Анна Владимировна Бражкина родилась в 1959 году в Ростове-на-Дону, окончила филологический факультет Ростовского пединститута. Украинскую литературу переводит с 1998 года. Основные переводы: Юрий Андрухович, “Московиада”, роман (М., 2001); Юрий Андрухович, “Перверзия”, роман (М., 2002, совместно с Игорем Сидом); Сергей Жадан, “Депеш Мод”, роман (М., 2005). Автор научных и энциклопедических публикаций по истории украинской литературы. Живет в России, на Украине, в Чехии.