КНИЖНАЯ ПОЛКА ВЛАДИМИРА ГУБАЙЛОВСКОГО

+ 7

 

Джордж Лакофф, Марк Джонсон. Метафоры, которыми мы живем. Перевод с английского А. Н. Баранова и А. В. Морозовой. Под редакцией и с предисловием А. Н. Баранова, М., “Издательство ЛКИ”, 2008, 256 стр.

Эта книга впервые была опубликована по-английски в 1980 году. С тех пор родилось много идей. Но книга стала одним из важных шагов в понимании метафоры как одной из форм мышления (а не только как изобразительного средства, например, в поэзии). Авторы книги это вполне отчетливо показали. Они рассматривают не те метафоры, что акцентированы поэтом или писателем, а те, что растворены в повседневной речи. И оказывается, что метафора — это не только метод художественной выразительности, но и способ мышления, причем метафоры могут существенно влиять и на сам характер мышления. В предисловии к книге А. Н. Баранов приводит такое определение метафоры: “Метафоризация основана на взаимодействии двух структур знаний — когнитивной структуры „источника” (source domain) и когнитивной структуры „цели” (target domain). В процессе метафоризации некоторые области цели структурируются по образцу источника, иначе говоря, происходит „метафорическая проекция” (metaphorical mapping) или „когнитивное отображение””. Причем частично структура источника воспроизводится в структуре цели.

Несмотря на обилие терминов, суть вопроса не затемняется. Но все-таки можно подобрать метафору, которая отражает этот взгляд. Представьте два изображения, одно нарисованное на прозрачном стекле, а другое — на непрозрачной поверхности. Картинка на прозрачном стекле — это источник, картинка на непрозрачной поверхности — цель. Будем рассматривать непрозрачную картинку сквозь прозрачную. При этом произойдет частичное наложение изображений и перед глазами возникнет картинка, которой нет ни на стекле, ни на сплошной поверхности. Вот это и есть метафора.

Очень любопытны примеры растворенных в языке метафор, которые приводят авторы книги. Например, метафора “время — это деньги”. Авторы привели целую серию английских выражений, где эта метафора явно или неявно используется. Например, со временем связаны такие глаголы, как “давать”, “брать”, “терять”, “тратить”, “стоить” и так далее. Любопытно, что если в английском языке метафора “время — деньги” кажется очевидной, то в русском переводе тех же выражений такого резкого ощущения нет. Например, “I‘ve invested a lot of time in her” в переводе звучит так: “Я потратил на нее много времени”. Английский глагол “invest” (“инвестировать”) — это просто финансовый термин, а в русском все не так четко, хотя эта метафора все равно просматривается. Вероятно, существует очень серьезное различие даже в таких, кажется, очевидных случаях: возможно, в русской и английской культуре отношение ко времени не вполне совпадает. Интересно, насколько эта метафора работает, например, в японском или китайском языках?

Исследователи выделяют много действительно очень существенных моментов. Например, метафора не только помогает нашему пониманию и многое приоткрывает — далекое через близкое, она же и затемняет, и закрывает (в моей метафоре картинка-источник, изображенная на стекле, тоже отчасти закрывает картинку-цель) многие моменты. И потому нельзя полностью метафоре доверять.

 

Ю. И. Манин. Математика как метафора. М., МЦНМО, 2008, 400 стр.

Книга выдающегося математика Юрия Манина — сборник статей, написанных по-русски и по-английски. (В сборнике английские статьи даны в переводе С. М. Львовского.) Статья, давшая название сборнику, написана как раз по-английски: “Mathematics as metaphor”. Манин дает свое определение метафоры. Он приводит слова Дж. П. Карса из книги “Конечные и бесконечные игры”: “В своей основе всякий язык имеет характер метафоры, поскольку независимо от своих намерений он всегда остается языком и тем самым совершенно непохожим на то, что он описывает. На невозможности высказать природу основана сама возможность существования языка”. Далее Манин пишет: “Рассматривая математику как метафору, я хочу подчеркнуть, что интерпретация математического знания является актом в высшей степени творческим. В некотором смысле математика — это роман о природе и человечестве”. Цитату из Карса можно интерпретировать так: сквозь язык (близкое, ясное, явное, как “деньги” в метафоре “время — это деньги”) мы рассматриваем природу.

Манин рассматривает метафору, которую называет “„компьютерной метафорой”, используемой в науках о человеческом мышлении”. Эта метафора фактически сводится к следующему утверждению: “Мозг — это цифровой компьютер”. Но при попытке решения задачи автоматического перевода оказалось, что задача эта настолько труднее, чем это представлялось первоначально, что и по сегодняшний день до решения очень далеко. Эта метафора позволила очень многого добиться и получить серьезные результаты — многие действия человека, которые считались присущими только сознанию, оказалось возможным передоверить машинам, и они с ними справились блестяще, но постепенно выяснилось и то, что эта метафора ограничивает наше представление о мозге, и далеко не все задачи, которые мозг решает с легкостью (или решает вполне удовлетворительно), машина может решить.

Безусловно, математика — это метафора мироздания. Но она именно метафора, а не само мироздание, поэтому одной только математики, видимо, недостаточно, для того чтобы понять, как работает мозг или как устроена Вселенная, даже если мы вооружены компьютерами любой мощности.

Статьи в книге очень различаются по стилю. Язык английских статей — предельно сухой и нейтральный. А вот язык статей, написанных на русском, — совершенно другой, и можно только опечалиться, что Юрий Манин не предпринял попытки сам перевести английские статьи. Я убежден, что от этого они бы выиграли. Манин безусловно талантливый писатель. Его русский образный и точный, он спокойно идет на риск, который оправдан чувством и талантом. А вот об английских статьях этого никак не скажешь.

Вероятно, самой яркой работой, опубликованной в книге, является большая изначально написанная на русском языке статья “Математика и физика”, она в полной мере демонстрирует литературные достоинства автора книги. Например, он дает такое определение математического мышления: “Думать — значит вычислять, волнуясь”.

 

Марк Липовецкий. Паралогии. Трансформации (пост)модернистского дискурса в русской культуре 1920 — 2000-х годов. М., “Новое литературное обозрение”, 2008, XXIX, 848 стр, ил.

Книга Марка Липовецкого стала для меня в определенной степени открытием. Не потому, что я ничего не читал на данную тему, но потому, что она позволила взглянуть на постмодерн и постмодернизм (русский, но не только) в его объеме, а не в отдельных срезах. Это очень существенно, поскольку до сих пор приходится сталкиваться с точкой зрения, что постмодернизм — это что-то вроде не вполне честной игры, когда пустому месту с помощью интерпретации и насильственного вчитывания контекста придается неподобающий смысл. Особенно интересно было читать не конкретные разборы (хотя и в них есть много любопытного), а теоретические главы — “Паралогический дискурс” и “Итерация: стратегии пустого центра”. Веничку Ерофеева или Вагинова я, наверное, и сам могу разобрать и что-то пойму, а вот прочитать целую библиотеку (сотни книг), посвященную разным видам фрагментарности и хаотичности в современной литературе, — на это нужно потратить годы и годы.

Формообразующим понятием книги является “паралогия” (оно и вынесено в заглавие) в приложении к русскому постмодернизму. Это трудное понятие, и хотя оно достаточно подробно обсуждается в книге с привлечением авторитетных имен-— в первую очередь Жана-Франсуа Лиотара, — оно проясняется не вполне. Липовецкий пишет: “Лиотар производит слово „паралогия” от соединения парадокса и аналогии: эта интеллектуальная конструкция синтезирует связь и противоречие, параллель и конфликт”. Он также приводит и другие интерпретации этого термина: паралогия — это “противоречивое сознание, нацеленное на сдвиг структур сознания как таковых” (Стивен Коннор). А также приводит интерпретацию Вельша, который пишет, что сегодня разум “не служит селекции и иерархической организации <…>. Он строит связи, не навязывая единства, он мостит разрывы, не разравнивая почвы, и развивает разнообразие без фрагментарности”.

Так чем же занят сегодня разум? Юрий Манин пишет в своей книге: “Жизнь-— может быть, самое интересное физическое явление — вышита на ажурной канве игры неустойчивостей, когда несколько квантов энергии могут иметь огромную информационную ценность, а отбрасывание малых членов в уравнениях означает смерть”.

Как только мы коснулись исследования (и конструирования) жизни, сознания человека и природы социума, мы вышли в пространство постмодерна, которое так или иначе пытается отразить и интерпретировать практика постмодернизма. То, что математики всегда отбрасывали малые члены уравнений, сводя проблему к “хорошим” гладким функциям, которые к тому же устойчиво и корректно себя ведут, то, что писатели занимались той или иной типизацией (тоже своего рода сглаживанием) действительности, осталось в классическом прошлом. Сегодня перед человечеством стоят другие по пределам точности и масштабам энергий задачи.

И вот здесь паралогия, то есть парадокс, который не разрывает мыслительную ткань, а связывает далекие сущности, чтобы переломить инерцию и задать новое направление мышления, чтобы схватить неустойчивое поведение системы или языковой модели, — здесь паралогия и становится важным элементом мышления.

И Марк Липовецкий показывает, как именно эта связь-разрыв (разве нет чего-то общего с метафорой?) работает, как она порождает “пучки смыслов”; показывает на конкретных примерах русской литературы — от Мандельштама до Рубинштейна.

Белая книга по нанотехнологиям. Исследования в области наночастиц, наноструктур и нанокомпозитов в Российской Федерации (по материалам Первого Всероссийского совещания ученых, инженеров и производителей в области нанотехнологий). М., “Издательство ЛКИ”, 2008, 344 стр., с цв. вкл.

Эта книга представляет собой огромное собрание (всего 234) аннотаций к статьям российских исследователей самых разных направлений, которые посвящены нанотехнологиям. Разбирать конкретные примеры здесь не имеет смысла, но я остановлюсь на некоторых интерпретациях самого понятия “нанотехнология”, приведенных во вступительных статьях.

Очень бы хотелось отыскать подходящую метафору для представления о наномире. Ведь для теории относительности или для интерпретации квантовой механики такие метафоры были найдены, хотя это и непросто, и неоднозначно. Наномир-— это мир объектов, хотя бы одно измерение которых не превышает 100 нанометров (нанометр — 1 миллиардная часть метра, то есть примерно десять радиусов атома водорода). Но такого чисто количественного определения явно недостаточно.

В “Науке логики” Гегель заметил, что “в некотором смысле существуют только границы”. В гегелевской диалектике это утверждение имеет глубокие обоснования, но в данном случае я бы хотел оттолкнуться от этой мысли философа в своих локальных целях, а именно использовать эту идею при описании предмета и метода нанонауки (nanoscience).

На самом деле ответ на вопрос “Что такое нано?” на методологическом (или даже метафорическом) уровне сегодня мне неизвестен. Хотя есть попытки описания, но по большей части они либо сводятся к перечислению разнообразных объектов исследования — слабо связанных друг с другом, относящихся к самым разным областям науки (едва ли не ко всем известным на сегодня), либо берутся псевдонаучные обобщения, похожие то ли на алхимию, то ли на диалектический материализм. И тот и другой подходы выглядят неудовлетворительно.

Еще сравнительно недавно (всего-то лет двадцать пять назад) никакого наномира не было. Не потому, что не исследовались наноразмерные явления, а потому, что они не осознавались как нечто отличное и особенное.

Что же было? Макромир и микромир. И тот и другой имеют четкие определения. Макромир описывается классической механикой (в том числе и с релятивистскими поправками), а явления микромира — квантовой механикой. Эти описания настолько радикально отличаются друг от друга, что перепутать их трудно. Так, в квантовой механике не имеет смысла говорить о “траектории частицы”, а потому и об уравнении движения, а такие понятия, как “неопределенность” или “нелокальность”, просто не имеют классических аналогов. Наномир занимает своего рода промежуточное (или пограничное) положение по отношению и к классическому, и к квантовому.

Во введении к книге “Нанотехнологии. Азбука для всех” (о которой речь пойдет ниже) отмечен важный момент: “Наноматериалы обладают большой удельной площадью поверхности, ускоряющей взаимодействие между ними и средой, в которую они помещены”. Удельный вес поверхностных атомов для наночастиц тем больше, чем частица меньше. Если мы возьмем кубик 10Ѕ10Ѕ10 атомов, то на поверхности будут располагаться 488 атомов из 1000, то есть около половины. А если кубик 4Ѕ4Ѕ4, то на поверхности будут расположены 56 атомов из 64, то есть практически все.

Другой момент, который также можно назвать характеристическим для наномира, указан академиком В. Я. Шевченко в статье “Химическая самоорганизация в технологии наночастиц (нанотехнологии)”, приведенной в качестве введения к “Белой книге”: “Пространство, в котором явления самоорганизации имеют место, можно назвать наномиром или наносостоянием”. Самоорганизация — это возникновение структур из атомов без внешнего вмешательства, именно этот процесс предопределяет возникновение структуры ДНК. Согласно утверждению Шевченко, определяющим в процессе самоорганизации является не “истинная химическая или физическая природа упаковываемых субъединиц”, а геометрия пространства, которая “предопределяет и формирует структурную модель (универсальный оптимум) еще до того, как выбраны конкретные атомы или другие упаковываемые субъединицы и конкретные потенциалы взаимодействия”. Это напоминает общую теорию относительности, где именно геометрия пространства определяет все основные явления, в том числе гравитацию.

Наномир, вероятно, “появился”, когда произошло выделение особой области исследований, в которой квантовые явления вызываются классическими воздействиями (“сверху вниз”), и наоборот — квантовые эффекты порождают вполне классические последствия (“снизу вверх”). Это специфический мир, в котором определяющую роль играют именно границы. И этим он отличается и от классического мира “сплошных сред”, и от квантового корпускулярно-волнового мира, где нет никаких однозначных границ, только “облако вероятности”. И этот мир очень важен, может быть, важнее всего — потому что здесь “живут” клетки и зарождается жизнь.

Наномир — это гегелевский мир, в котором “в некотором смысле существуют только границы”. Конечно, это не утверждение, а только метафора.

 

Нанотехнологии. Азбука для всех. Под редакцией Ю. Д. Третьякова. М., “Физматлит”, 2008, 368 стр.

Эта книга представляет собой собрание статей в алфавитном порядке, которые по замыслу создателей должны обрисовать набор областей, сегодня относимых к нанотехнологиям.

К создателям этой “Азбуки” легко предъявлять претензии. Любое произведение в жанре словаря начинается с составления разумного словника. Это нетрудно, когда область является очерченной содержательно. Например, я легко могу себе представить “Азбуку металлов”. В случае с нанотехнологиями такой подход представляется рискованным, поскольку “словник” слабо представляют даже сами авторы “Азбуки”. Не потому, что они некомпетентны, а потому, что нанотехнологии не определены сегодня и не ясно, что будет отнесено к ним завтра. Например, в “Азбуке” нет такой области, как “Спинтроника”, которая на наноуровне разрабатывает новые типы компьютерной памяти.

Вероятно, прежде чем составлять словарь, нужно сформулировать четкий критерий включения в него статьи. Или по крайней мере внятно объяснить, что в этот словарь не входит: например, слова на иностранных языках в “Толковый словарь русского языка” входить не должны. И в этом случае все непросто — поскольку возникают разногласия, касающиеся заимствований, но в общих чертах проблему решить можно. Насколько я могу судить, таким критерием авторы “Азбуки” не располагают. Но они пошли на риск и, по-моему, не прогадали.

Им многое удалось. Есть статьи просто блестящие, например “Нанолитография”, есть меньшие удачи. Но попытка достойна всяческого уважения, несмотря на то что это “Азбука” отнюдь не для всех, а, скажем так, “для продвинутых пользователей”.

На мой взгляд, такого рода “Азбука” должна существовать не в виде книги, а в виде интернет-проекта, то есть некоторого постоянно пополняемого списка модифицируемых статей. Причем и в этом случае нужно сначала предъявить некоторый ясный критерий отбора, понятный не только авторам, но и читателям. Иначе мы столкнемся с неограниченно растущим списком, поскольку принадлежность объекта исследования к наномиру является сегодня своего рода гарантией если не получения финансирования, то по крайней мере общественного внимания.

 

Андрюшин Е. А. Сила нанотехнологий: наука&бизнес. М., “Фонд „Успехи физики””, 2007, 160 стр.

Главное достоинство этой книги в точно найденном темпе изложения. Автор никуда не торопится. Это трудно, поскольку материал, который охватывают на сегодня нанотехногии, необозрим, и, взявшись писать на эту тему, трудно не сбиться на скороговорку. Но автор без всякой суеты начинает свой рассказ с глубоких квантовых понятий (квантовых ям, разрешенных уровней, строения металлов и диэлектриков) и потом постепенно переходит к более конкретным вещам, например к электрическому току.

Рассуждение о том, что такое электрический ток, появляется во второй части книги, названной “Мыслить нано”. Согласно утверждению автора, “мыслить нано”-— это в первую очередь мыслить в волновых представлениях: “Представляя электрон шариком, пусть весьма маленького размера, нельзя понять, как возможен электрический ток в металлическом кристалле. Расстояние между атомами в кристалле порядка размеров самих атомов. Число атомов на сколько-нибудь заметном расстоянии невообразимо велико — как даже небольшая электрическая сила способна пропихнуть электрон через эту чащу?” И ведь действительно — как? А вот если мы представим себе электрон в виде плоской волны, которая бежит по мелководью и отражается от стоящих в воде палочек (атомов), все придет в порядок и станет понятно, как возникает электрический ток: волна бежит по проводнику со скоростью света, и вот она-то и есть электрон.

Здесь мы имеем дело с двумя метафорами. Представление об электроне как о маленьком (очень-очень маленьком) шарике в некоторых случаях работает, но оно “закрывает” — в полном соответствии с теорией Лакоффа — некоторые важные свойства реального электрона. Андрюшин считает, что “обучению корпускулярным и волновым явлениям нужно уделять равное внимание”, а не ограничиваться метафорой “частички” (корпускулы): “Та страна, которая первой приведет свои учебники по физике в „равновесие”, и будет первой в нанотехнологиях по итогам XXI века”. Все просто: нужно только изменить метафору познания.

Книга написана достаточно строго, но увлекательно, и по мере изложения автор все время придумывает новые метафоры для того, чтобы продемонстрировать вещи, столь трудноуловимые, что только с помощью метафоры их и можно представить (есть еще, конечно, математика, но автор книги обошелся без формул).

 

Мария Галина. Фантастика глазами биолога. Сборник статей. Липецк, “Крот”, 2008, 96 стр.

Мария Галина — биолог по образованию, литератор по роду занятий, и литератор универсальный. Она поэт, литературный критик и писатель-фантаст. В этой книжке Галина предстала еще и в роли критика-фантаста. Книгу составили статьи, опубликованные в журналах “Если” и “Реальность фантастики”. Статьи посвящены не только научной фантастике, хотя ей уделяется больше внимания, но и классическому фэнтези; например, статья “Стрела и круг” предлагает взглянуть на главный конфликт в романе Дж. Р. Р. Толкиена “Властелин колец” как на столкновение мифологического и исторического времен.

Но мне было, пожалуй, интереснее всего читать статьи о биологических обоснованиях фантастики, например “„Мы” и „Они”. Фантастическая биология стандартная и нестандартная”. Читая Станислава Лема — и его романы, и его глубокие размышления о природе научно-фантастического, — я сделал вывод, что любое сочинение этого жанра должно строиться на нескольких четко обозначенных допущениях, причем желательно, чтобы эти допущения напрямую не противоречили законам природы. Тогда автор и читатель как бы оказываются в равных условиях-— поскольку автор выложил карты на стол и у него нет пятого туза в рукаве.

В этой статье Галина показывает, как работают такие фантастические допущения и насколько они корректны с научной точки зрения. В частности, она замечает, что тараканы (как и все насекомые) величиной с собаку в сегодняшней атмосфере, относительно бедной кислородом, просто не выживут в силу особенностей своего трахейного дыхания. Так что, если писатель изобразит случившуюся сегодня атаку гигантских стрекоз, верить ему не следует, хотя такие стрекозы и жили на Земле много миллионов лет назад в других атмосферных условиях.

Галина внимательно разбирает причины, по которым читателю симпатичны одни персонажи и омерзительны другие, и как авторы-фантасты пользуются устоявшимися предпочтениями и фобиями. Человеку милы дети, а потому и все возможные вариации вида ребенка — большие головы, большие глаза; неприятны спруты и пауки. То есть воздействие того или иного типизированного персонажа на читателя можно предсказать, а значит, можно использовать, либо подтвердив, либо резко нарушив ожидание.

В главке “Бабочки и аксолотли” говорится об идее “вертикальной эволюции”, при которой “люди” превращаются в сверхлюдей (например, “люденов” у Стругацких) при некотором внешнем вмешательстве. И оказывается, у этой вертикальной эволюции есть биологический аналог: это — аксолотли. Это земноводное с жабрами-веточками, причем такие жабры у взрослых особей земноводных не встречаются, они встречаются только у личинок. И вот эти аксолотли так личинками и живут всю жизнь и даже размножаться приспособились, не выходя из личиночной стадии. Но если в среду, где обитает аксолотль, добавить определенный раствор гормонов, аксолотль преображается. Он меняет окраску, у него отпадают жабры и появляются легкие. Это другое животное — амбистома, близкий родственник саламандры. Чем не вертикальная эволюция? Люди — просто дети, которые еще не выросли, но у них есть шанс.

Я узнал много интересного и неожиданного из этой книжки, но меня смутило практически полное отсутствие ссылок на научную литературу. Ссылки на фантастические книжки даны в изобилии, а вот научный аппарат отсутствует. Возможно, читателям журнала “Реальность фантастики” такие ссылки и не нужны (хотя это и странно: а вдруг захотелось бы узнать побольше про тех же, например, аксолотлей), но для меня полное отсутствие ссылок значительно снижает ценность работы. Увлекательно, но не слишком поучительно.

 

± 1

 

Два ларца, бирюзовый и нефритовый. Перевод и публикация А. К. Секацкого. СПб., “Лимбус пресс”; Издательство К. Тублина, 2008, 248 стр.

Аннотация к книге начинается такими словами: “Эта книга — уникальный памятник китайской средневековой культуры, появившийся на свет благодаря исследовательским усилиям известного синолога, философа и антрополога Александра Секацкого”. В предисловии автора сказано, что книга “появилась в Китае более пятисот лет назад и тем не менее впервые выходит как книга”. Более того, “этой книги нет и в самом Китае”. Дальше Секацкий объясняет, как же такое могло случиться. Оказывается, он обнаружил эту книгу в музее средневекового быта в городе Сиань и попросил разрешения скопировать манускрипт, на что и получил любезное согласие.

Книга представляет собой сборник задач, которые решали соискатели на экзаменах, определявших, достоин ли претендент звания чиновника. Секацкий объясняет, почему книга не сохранилась: кому придет в голову издавать “шпаргалки”? Тут же, впрочем, он оговаривается, что в последние годы в России шпаргалки еще как издают.

Вот пример одной из задач: “Один из чаньских наставников сказал: „правильный ответ должен быть подобен эху”. Однако никаких разъяснений наставник не дал. ТРЕБУЕТСЯ дать ответ, что имел в виду монах и можно ли подтвердить его правоту?”

Дальше приводятся три варианта решений. “Решение Лесного брата. Правильный ответ должен быть подобен эху в том случае, если это ответ на правильный вопрос. Но тогда заслуга принадлежит не тому, кто отвечает, а тому, кто спрашивает”. (Здесь и далее курсив автора книги.) “Решение Пришедшего с севера. Не много мудрости в том, чтобы приписывать мудрость эху. <…> А желающему получить правильный ответ в соответствии с чаньской мудростью лучше всего обратиться к попугаю”. Третий ответ длиннее и сложнее. Наставник Лю утверждает, что если ответ ни в чем эху не подобен, как бы он ни был глубок и содержателен, это ответ на чужой вопрос: “Ответ, не содержащий эхо-эффекта, ошибочен хотя бы потому, что ошибочно считается ответом”. Это остроумно и любопытно.

На слове “эхо-эффект” я споткнулся. Как-то оно совсем не подходит для средневекового китайского текста. Возможно, это допущение переводчика, а возможно, вся эта книга — мистификация Секацкого. Я этого не утверждаю, но как-то подозрительно этот текст современен. Прием, на котором строится каждая главка, состоящая из задачи и серии ответов, — это та самая паралогия, о которой говорит Липовецкий. Задача у Секацкого ставится так, чтобы однозначный ответ был невозможен, и ответы практически всегда противоречат друг другу. То есть налицо та самая паралогическая связь — стремительно разбегающиеся решения некорректной задачи.

Уже потом я обратил внимание, что нигде не указано, с какого языка выполнен перевод, а история обнаружения манускрипта и вовсе типична для всевозможных “рукописей, найденных…”. Где только их не находили и кто только их не приносил и не подбрасывал публикаторам!

Если это действительно так, то аннотация, которая по определению должна служить метатекстом — то есть не может быть в текст включена, в данном случае является элементом игры, и это тоже типичный пример разрушения текста и проникновения в него реальности. Такой пример описан Липовецким: герой фильма сталкивается с режиссером картины, но об этом не догадывается, и сверхъестественные способности героя не срабатывают (режиссер — создатель этой реальности, и на него они воздействовать не могут), но зритель не знает лица режиссера и оказывается в ситуации парадокса.

Наконец замечу: для меня оказалось необыкновенно важно, действительно это перевод с китайского или только мистификация. Если первое — книга для меня более ценна, она существует в ином контексте и воспринимается иначе. Если это мистификация — одной меньше, одной больше, не так и важно, всего лишь еще одно развлекательное чтение.

 

– 2

 

Наоя Кобаяси. Введение в нанотехнологию. Перевод с японского А. В. Хачояна. Под редакцией Л. Н. Патрикеева. М., “БИНОМ. Лаборатория знаний”, 2007, 134 стр.

Я начал читать эту книгу с некоторым интересом, хотя узнал из нее немного. В ней рассказываются некоторые обязательные вещи, например подробно описываются различные сканирующие микроскопы. Но здесь речь идет о технических приложениях, и хотя автор пытается объяснить принципы действия микроскопов, выходит у него это несравнимо хуже, чем у Андрюшина. Просто потому, что Андрюшин, не форсируя событий, подводит читателя к работе сканирующих микроскопов, успевая рассказать все, что нужно для понимания их работы, и как бы раскрывает ладонь и показывает: “Смотри!” — и ты смотришь и видишь. У Кобаяси изложение происходит довольно сумбурно, возникает даже ощущение, что автор не слишком глубоко знаком с тем, о чем он пишет. Но по-настоящему меня раздражило не это. В конце концов, и из этой книги можно кое-что почерпнуть, хотя есть и более достойные примеры.

В книге есть главка “Наука против демона Максвелла”, а в ней подраздел “Нанотехнология может обратить время”. Уже одних только этих названий достаточно, чтобы захлопнуть книгу и никогда ее больше не открывать: таких заголовков хватает на страницах газет, чтобы еще их видеть в научной (пусть и популярной) работе.

Кобаяси пишет: “Знаменитый ученый Дж. (Джеймс Клерк. — В. Г.) Максвелл когда-то (интересно, когда же это было? уж не в 1867 ли году? — В. Г.) придумал воображаемое существо, которое могло бы понижать энтропию системы, манипулируя атомами и молекулами. Физики уже давно доказали (вообще-то сам же Максвелл это и сделал. — В. Г.), что такое существо или устройство („демон Максвелла”) нельзя создать реально, однако нанотехнология, дающая возможность работать с атомами и молекулами, неожиданно возродила старую идею, поскольку она позволяет в некотором смысле „обращать” процессы и уменьшать энтропию обрабатываемой системы. Вспомните, даже смерть человека является лишь одним из проявлений роста энтропии!” Ну и ясное дело — нанотехнологический демон Максвелла нам всем принесет “вечную молодость и бессмертие”.

Демон Максвелла в последние годы кочует из одной книжки по нанотехнологиям в другую, а между тем к нанотехнологиям он имеет весьма косвенное отношение. “Демон Максвелла” — это метафора, которая демонстрирует вечный двигатель “второго рода”. Мы все знаем, что теплое остывает, нагревая холодное. При этом растет энтропия системы. А что было бы, если бы холодное было способно отдавать энергию теплому и нагревать его еще больше? Тогда бы мы получили практически неисчерпаемый источник энергии, например Мировой океан. Его энергии нам бы хватило навсегда. Максвелл предложил такую мыслительную конструкцию: в двух сообщающихся через закрытое заслонкой отверстие сосудах находится газ одинаковой температуры. Демон караулит заслонку. Как только к отверстию подлетает из левого сосуда молекула с высокой энергией, демон открывает заслонку и пропускает “горячую” молекулу в правый сосуд. Если “холодная” частица прилетает к заслонке из правого сосуда, демон пропускает ее в левый. Таким образом энтропия системы понижается, а остывающий левый сосуд нагревает правый. Кобаяси пишет, что если вместо демона поставить наноустройство, оно сможет проделать всю работу за него. Но ведь демон-то не потребляет энергии! И система остается полностью замкнутой, а любое устройство нужно питать, то есть тратить на него энергию извне. Учитывая, сколь ничтожен энергетический выигрыш от одной молекулы, пролетевшей из левого сосуда в правый, и сколько энергии придется потратить на слежение за молекулой, определение ее скорости и направления и, наконец, на открытие заслонки, можно уверенно сказать — игра не стоит свеч. Что, впрочем, буквально следует из Второго начала термодинамики. А что касается снижения энтропии открытой системы — то есть получающей энергию извне, это наблюдается уже давно в процессах самоорганизации, которыми, в частности, занимается синергетика. Так что здесь нанотехнологии ничего существенно нового не принесли.

Жаль, что в погоне за яркими метафорами иногда забывается суть дела.

 

Философские науки. Научный образовательный просветительский журнал. М., 2008, № 1, 160 стр.

Я не часто заглядываю в этот журнал, но этот номер особый. В нем в разделе “Философия и наука” собраны статьи, посвященные философскому осмыслению нанонауки, нанотехнологий и наномира. Мне это было очень интересно. Но — увы.

Как мне представляется, если сегодня мы пишем о нанотехнологиях, необходимо отчетливо разделять: то, что уже сделано (и хотя сделано много, мы только в начале пути); то, что принципиально достижимо, то есть уже есть технологические проработки и концептуальные решения, но до внедрения еще далеко; и то, что относится к области мечтаний. Не проводя такого разграничения, мы вносим в трудную для осмысления ситуацию дополнительную путаницу и уже сами не знаем, что есть, чего нет, а чего, вполне возможно, никогда и не будет.

В статьях, опубликованных в номере журнала, такое разграничение проведено нечетко. И особенно плохо дела обстоят с описанием достижений, связанных с моделированием процессов нейрофизиологии, сознания человека и искусственного интеллекта.

Искусственный интеллект строится на той самой “компьютерной метафоре”, о которой говорил Манин, согласно которой мозг человека является носителем (физическим) сознания и интеллекта, а значит, сконструировав мозг, мы будем способны создать “искусственный разум” (уже многократно предсказывалось, когда мы его смоделируем, — кто-то называет 2050 год, а кто-то и вовсе 2020-й).

В статье В. И. Аршинова и М. В. Лебедева сказано: “Культурные эффекты развития нанотехнологии проявляются в модификации чувственности человека посредством наночипов, программирующих виртуальную реальность в мозгу человека <…> Социокультурные перспективы развития нанотехнологий состоят в том, что <…> произойдет кардинальное изменение смысла человеческой жизни, когда индивид будет чувствовать себя творцом природного и социального мира и обретет „практическое бессмертие””.

Но никаких “наночипов, программирующих виртуальную реальность в мозгу человека” не существует, и до “практического бессмертия” очень далеко.

Компьютерная метафора сбивает с толку. Нельзя забывать, что мозг — это аналоговая, а вовсе не цифровая машина и что, по-видимому, нельзя просто так, как в фильме “Шестой день”, за пару секунд загрузить в мозг клона всю память человека. Живая память перестраивает мозг физически. Память человека — это не набор битов, а состоящая из нервных волокон сеть. Так что, получится ли в принципе создать дополнительную цифровую память “в мозгу человека”, пока совершенно не ясно. Мне известен эксперимент по выращиванию нейрона на проводящей пленке, но до каких-то выводов, надежд и опасений еще очень, очень далеко.

В. Прайд и Д. А. Медведев в статье “Феномен NBIC-конвергенции. Реальность и ожидания” тоже весьма нестрого разделяют “ожидание” и “реальность”. Они пишут: “Развитие гуманоидных роботов и наделение их искусственным интеллектом приведет к стиранию границ между человеком и роботом”. Об этом сегодня говорить просто бессмысленно, я уже не говорю (просто устал повторять), что искусственный интеллект — это только модный бренд, и к чему он относится, не ясно даже тем, кто этим занимается серьезно. Важно другое. Не исключено, что в наших исследованиях мозга мы просто натолкнемся на запрет, такой примерно, как предельность скорости света в вакууме, — быстрее просто нельзя. Почему? Так устроена природа вещей.

Однажды я беседовал с биологом Александром Марковым. Разговор шел об устройстве памяти человека. Александр (доктор биологических наук) сказал: “Мы сегодня совсем неплохо представляем, как устроена и работает память человека, как он получает и обрабатывает информацию, но чем лучше мы понимаем строение мозга, тем становится тревожнее: мы знаем, как помнить, как воспринимать, но ведь мы совершенно не знаем, кто же это помнит, кто же это воспринимает — его нет”. Вот этот барьер человеческого “я” вполне может оказаться непреодолимым. Но тогда роботы останутся роботами — запрограммированными цифровыми компьютерами, а человек в очередной раз ускользнет и останется тайной для самого себя.

Кроме того, хотелось бы, чтобы философы, занимаясь наукой, делали поменьше фактических ошибок, а их в статьях “нанономера” “Философских наук” более чем достаточно. Например, В. Прайд и Д. А. Медведев пишут: “На наноуровне привычные физические законы проявляются иначе: становятся заметными квантовые эффекты и взаимодействие между молекулами, тогда как сила тяжести и трение играют небольшую роль”. Все так, кроме одного: сила трения играет в наномире огромную роль, потому что у наночастиц бо2льшая часть молекул находится на поверхности и они “трутся” друг о друга чуть ли не всеми своими молекулами сразу. Поэтому так быстро гаснет инерция вращательного движения наночастиц. Есть даже такая специальная дисциплина — нанотрибология, которая занимается трением и износом движущихся наночастиц и наноструктур. Философы об этом, вероятно, не слышали.