* *
*
Hamlet, I, IV
…подгнило что-то
откуда черенок торчит. Когда-то
он пуповиной был, питавшей завязь,
теперь увял и ссохся. Что-то там
бесперерывно ныло и тянуло,
тянуло вниз.
что дедушка Ньютон уже улегся
под деревом и только ждет сигнала,
чтоб совершилось торжество науки.
Хотя во имя торжества науки
хватило бы простой слезы, слетевшей
по той же траектории, поскольку
явления взаимозаменимы —
и непонятно, что над чем висит:
меч над Дамоклом или сам Дамокл
над вышесказанным…
Королева Маб
Испуганно, что твой Фальстаф, храпящий
С открытым ртом, — и сердце будто в яме,
И лоб в поту, и мысли колтунами.
...................................
Зачем ты все запутала так жутко,
Дрянная Маб, злодейка, баламутка,
Что, как к спасенью, я тянусь к отраве
И сна уже не отличу от яви?
Зачем ты мне в глаза, как вечность, дуешь?
И на губах, как бабочка, колдуешь,
И лоб щекочешь лапкой паучиной,
Клянясь, что больше ни с одним мужчиной?
Зачем вливаешь в уши небылицы,
Глумясь над правдой самою святою?
Зачем на плотно сжатые ресницы
Мне каплешь муравьиной кислотою?
Зачем я сам за нить хватаюсь жадно
И выхода ищу из подземелья?
Но все напрасно — ты не Ариадна,
Смущение мое — тебе веселье…
Дурачь, как хочешь, сонную тетерю,
Мне не распутать этих чудных каверз.
Я сорок тысяч раз тебе поверю
И сорок тысяч раз потом раскаюсь.
Я стены возведу и рвы наполню,
Я соберу обид своих дружины!
Но все напрасно — ты неудержима.
Я проиграл — я ничего не помню…
Как рыба, я хватаю скользкий воздух.
Но сколько можно доверяться юбке?
Скачи отсюда на жуках навозных
В своем возке — ореховой скорлупке!
Рождество в городе
Ярче тысячи солнц сверкает реклама колы
в школах девственниц начинается ночная продленка
шире тысячи шин накатанная дорога
ах как рвутся туда где громко и утром ломка
Не ходи на болото ночью один там страшно
водородные бомбы взрывают в игорных залах
в переходах собачьи стаи а в тех подвалах
где нас нет подают в бокалах чумные брашна
На огромном экране мечутся заяц с волком
их сменяет толстая тварь в орденах и в бармах
проплывает ведьмочка мертвая в тихой лодке
по проспекту Калинина мимо свечей фонарных
Марсианские хроники ищут воды в аптеках
их присоски шевелятся что-то высчитывая или глотая
валтасаровы пальцы чертят знаки на стенах
но читает их только больной студент из Китая
Над вертепом торговли реют морские флаги
где фонарщики елки заматывают в моталки
и снуют бесконечно счастливые лотофаги
и шуршат лакированные черные катафалки
Из “Дублинской тетради”
I
Проводив друга, любуюсь гостиничной гравюрой
Тьма за окном, и в раме — черный пес,
Как Мефистофель, ищущий поживы.
Камин под зеркалом — и тот фальшивый.
Друг погостил и отбыл. Сколько мог,
Он скрашивал мой эрмитаж. Дымок
Растаял в сумраке, как дух печали.
Что ж, побреду назад, гремя ключами.
Каким угодно словом назови —
Бес или скука… Псина визави,
Как черный Бунин с впалыми щеками.
Прислушайся к дождю. Займись стихами.
Годится лыко всякое в строфу.
Что посоветует старик Ду Фу?
Взять в руки цинь? Или взойти на башню?
Или покликать пса, как день вчерашний?
II
Зачарованный сад
Не на шутку рассердился…
Ты — клада гномьего монетка, Маргаритка!
За вами чудится волшебная калитка,
Летучего кота мерцающий зрачок.
В траве беседуют Кузнечик и Сверчок,
Пугает рожками садовника Улитка;
И, обгоняя всех, замашисто и прытко
Порхает по цветам Набокова сачок.
Как я сюда забрел? И как теперь свернуть
В страну родных осин — скажите кто-нибудь, —
Где прошлогоднее гниет в сарае сено,
Где в тихом омуте — неведомая жуть,
Где у штакетника — чертополох по грудь
И королевский путь — в крапиве по колено.
III
Сижу на скамейке
In memory of Henry and Jane Clark
from their loving children.
Надписи на скамьях
При всей ее дубовости представляется нам
Современной; хотя что-то в этой идейке,
Безусловно, восходит к фараоновым дням.
Впрочем, развитие налицо в ней,
Это совершенно новый товар;
На скамье, несомненно, сидеть удобней,
На пирамиде — я бы не рекомендовал.
Жили мистер и миссис Кларки,
Жарили шкварки, растили семью.
Ну, и… теперь вот блаженствуют в парке,
Преобразившись в простую скамью.
Что вы подумываете об этом
Метемпсихозе, Гарри и Джейн?
Что согревает вас пасмурным летом,
Кроме, простите, случайных бомжей?
Дрозд мне ответит, сорока напишет,
Может быть, даже пришлет бандероль.
Может, подарочек будет там вышит —
Крестиком шелковым желтофиоль?
Много таких же под кленами сквера,
Ересь в них — или бессмертья залог?
Федоров бы сказал: “Полумера”,
Чаплин бы дрогнул и снял котелок.
IV
Считаю дни
Анекдот о французе, который вышел
В Лионе, но подтяжка, зацепившаяся при посадке в вагон,
Дернула — и он снова в Париже.
Чую — тянет-потянет. Благодарен дождю,
Который неуклонно заштриховывает, словно картину,
Клетки календаря. И отъезда жду,
Как отмщенья. Невозможно тянуть резину.
Если бы даже никто никого не ждал,
Все равно мечтаю, чтобы бдительная паспортистка
(Что-то в уме перемножив) грохнула штамп,
А там — сумка, такси, и до дома близко.
И ты промчишься по улицам, по которым водили слона,
Но окончательно сердце отпустит, когда лишь
Дверь откроется и кто-то скажет слова,
Которых, сколько ни думай заранее, не угадаешь.
Кружков Григорий Михайлович родился в 1945 году в Москве. По образованию физик. Поэт, переводчик, эссеист. Постоянный автор “Нового мира”. Живет в Москве.