Все вернутся
Реанимация травы
После клинической зимы.
Второе декабря, а мы
Гуляем под дождем, увы.
Ей виделись тоннель и свет
(Траве) и мертвая родня,
Но ночью снег сошел на нет,
Ты держишь за руку меня.
Такой в природе поворот.
Как будто белые в Крыму —
Сугроб зияет у ворот,
В Париж не убежать ему.
Ты держишь за руку меня,
Мы перешагиваем грязь,
Как торжествующую власть,
Которой властвовать два дня.
Не больше… я слыхал прогноз —
Морозы с пятого числа.
Расправит конница крыла,
И с наглой грязи будет спрос.
Через гражданскую войну
Идем, как боги — широко.
Несем в пакете молоко
И булку на двоих одну.
Невод
Сидели…
Какое время года? Похоже, осень ранняя…
Сентябрь, октябрь… не знаю, может, август.
Из ртов шел пар. Распутывали невод.
Воняло рыбой, тиной… Разговор?
Молчали, в основном, лишь “ну” да “на”.
Один одет был в дыры своего тулупа куцего.
Второй? Бог весть во что,
но тоже в этом роде… Жгли костер —
шел белый едкий дым, похоже, что сырые
никак зажечься не могли дрова.
“Тулуп” сказал второму: “Бересты
подбрось”, — я слышал это четко.
(Тулуп заметно окал и в “подбрось”
дал волю сей особенности речи.)
Второй безмолвно встал, полез в мешок,
присел к костру, и пламя затрещало,
безмолвно же вернулся он назад
и неводом продолжил заниматься.
Вот, собственно, и все… Ах, нет, не все…
Они запели!
Это до сих пор по мне мурашек табуны гоняет
правдивой бессюжетицей своей —
у истины не выпросишь сюжета,
морали никакой не извлечешь,
как из дождя или других явлений
погодных… или, скажем, из огня,
которым можно любоваться вечно.
Вот то-то и оно, а нам с тобой
огня не изобресть, дождя не выжать
из низких туч… и ничего
не сочинить, похожего на этот
речитатив у пасмурной реки.
Да и не к спеху. Сеющих ветра,
взошедшие всегда сжинают бури.
Для вида подосадуем на Бога,
нащупаем затылком потолок,
приметим крюк. Надежный ли? Похоже.
Запомним и забудем до поры,
до случая, до знака, до погоды
отвратной, подходящей на все сто
для темных дел. А крюк, словно подсвечен,
напомнит о себе и подмигнет
из тупика, из мрака обстоятельств,
как будто прокричит: “Сюда, сюда!”
Мы поплывем, как на маяк далекий,
на зов его железный поплывем…
Нас выволокут сетью на рассвете,
уже нешевелящихся, с душком,
“Тулуп” с неразговорчивым дружком —
точь-в-точь как эти.
Шепотом
Это дуло, а это приклад…
Засыпай, засыпай, мой цветочек,
Видишь, дяди давно уже спят.
У того поцарапано личико,
А у этого ручка болит.
Отвернись-ка к стене, моя птичка,
Весь блиндаж, кроме нас с тобой, спит.
Дядя Гоша? Конечно вернется,
Обязательно, только поздней.
Он сейчас в чистом поле несется
За жар-птицей из книжки твоей…
Дядя Сева и дядя Сережа?
И про них тебе врал, говоришь?
Все вернутся, но только попозже,
Все вернутся, как только поспишь.
Ты проснешься — они уже рядом
И живая жар-птица при них…
Кто сказал, что накрыло снарядом?
Это я… это я про других.
Скоро утро, а ты все болтаешь,
Или серого волка позвать?
Ну-ка, где он? Уже засыпаешь?
Спи, мой свет, не волнуйся за дядь.