Вступительное слово Марины Кудимовой
Владимир Абросимов, уроженец деревни Безукладовка Тамбовской области, большую часть жизни, по собственному признанию, “к поэзии был равнодушен”. Как большинство родовых русских крестьян, он долго пытался вырваться за пределы черноземной полосы: окончил мореходку, потом техникум, работал инженером-электриком. В начале 90-х соблазнился “реформами”, вернулся к крестьянскому труду, создав небольшое фермерское хозяйство, которое, понятно, пришлось ликвидировать за полной невыгодностью.
Первые стихи написал совершенно неожиданно для себя. С чего? Бог весть! Интуитивно Абросимов проходит путь крестьянской поэзии Никитина и Кольцова, Клычкова и Есенина, серьезный путь регулярного, смыслового, глубоко социализированного стиха, никому сегодня не интересного. Поэзия, на мой взгляд, давно сменила ориентиры, выбрав легкий хлеб головного безвдохновенного штукарства. К тому же Абросимов любит сюжетно-балладную форму больше, чем лирику, что уж вовсе после Высоцкого не популярно. В этом смысле, как и в возможностях освоения поэтической культуры, прежние крестьянские поэты находились в куда более выгодной ситуации. Они были, как минимум, любопытны салонной аристократии, а потом какое-то время использовались “красной” элитой.
Но ненужность всем нет-нет да и обернется чудом необходимости одному и в его лице — Единому. Абросимова порезала деревенская шпана, и он оказался на больничной койке. Доктор с фамилией Нуждов не только вылечил пациента Абросимова, но и за свой счет издал его крошечную книжку. В предисловии к ней Нуждов пишет: “Мятущийся, идущий, не находящий покоя, — вот каким встает передо мной поэт. Сколько в этих стихах лично пережитого, сокровенного, сколько доброты и сердечного тепла, которого явно не хватает в наше время”. Мне нечего добавить к этому анамнезу. Разве только слова самого Владимира Абросимова: “Мир поэзии поразил и пленил меня”.
Дыхание земли
От заморозка белыми холстами
Накрылась нежным инеем земля,
И лужицы сверкают зеркалами
Из тонкого в узорах хрусталя.
А солнце поднимается все выше,
Все голубее, ярче небеса.
Растаял иней, и обсохли крыши,
Искрится в молодой траве роса.
Вполголоса урчат в пруду лягушки,
Синица брачным голосом поет.
И скоро напророчат нам кукушки,
Отсчитывая каждому свое.
По веточке надломленной с березки
За каплей капля, будто слезы — сок.
А самолет серебряной полоской
Соединяет Запад и Восток.
На поле дальнем чудное явленье!
Там миражи, там в дымке корабли.
Пусть кто-то скажет: “Это — испаренье”.
А я скажу: “Дыхание земли”.
Что делать
Еще в семнадцатом народу обещали:
Земля — крестьянам, фабрики — рабочим.
Мы много, много лет все ждали, ждали…
Свершилось все, и мирно, между прочим.
Большевики у власти были долго,
Но демократы к людям стали ближе.
Пообещал на акции по “Волге”
Приватизатор, тот, который рыжий.
И не было насилья и страданий,
И лозунгов ведь не произносили,
А просто ваучеры нам раздали,
Чтоб поровну всем было от России.
От счастия, а может, и от робости —
Откуда что возьмется — ноль внимания,
Я не вникал во всякие подробности,
В колхозе, думал, скажут на собрании.
Но то ли фонд попался невезучий,
Хоть акции с печатями красивы, —
Их номера я наизусть заучивал.
Мне не досталось “Волги” темно-синей.
Потом уж догадался — обдурили,
Хоть дивидендов много обещали
(Ишь, слов-то иностранных навнедрили,
Запутали людишек, застращали).
Затем какой-то бартер объявился —
За труд всем, чем ни попадя, давали,
Но позже бартер этот испарился,
Платить ничем не стали. Воровали.
Воруют все, но чин по чину строго:
Магнаты-воротилы по закону
Гребут мильоны, а сосед, Серега,
Спер порося — три года топчет зону.
Писал, вернется — рэкетиром станет,
Там знаний накопил багаж приличный,
И что в колхоз родной его не тянет.
Способный малый, в школе был отличник.
И все нас учат, учат, но напрасно,
Хоть меры принимаются крутые.
Была Россия раньше белой, красной —
Теперь в середку влезли голубые.
В деревнях люди хлещут самогонку,
Не верят больше даже демократам.
Идут реформы, ну а их вдогонку
Ругают часто и отборным матом.
“Росгосстрах”
Работая агентом “Росгосстраха”
(Теперь уж нет — совсем с недавних пор),
Перед дворняжками не знал я страха
И заходил почти что в каждый двор.
Ходить пешком — не коротка дорога.
Туда-сюда, глядишь — уже обед.
От топотни и проку-то немного —
Подметки рвать. А вот велосипед…
Велосипед хоор-р-рошая машина:
Педали, рама, руль, два колеса.
Поднакачал потуже ему шины —
И с ветерком по разным адресам.
Вот первый. Свадьба. Во дворе пируют.
Гостям вольготно. Над столами тент.
Я — к молодым: “Позвольте, застрахую:
Я по поселку вашему агент”.
Но что такое? Я спросил культурно.
Жених набы-ы-ычился. Невеста: “Ах…”
Бедой пахнуло, и стою я дурнем,
Ну, как на собственных похоронах.
И за столами замерли от страха:
Сейчас опять кого-то будут бить…
Что я агент российского “Госстраха”,
Солидный гость успел всех убедить.
Ведет к столу с отеческой заботой,
Сам трезв, вальяжен, аккуратен, сыт:
“Учись, браток, с людьми тебе работать.
А так-то что ж? Так часто будешь бит”.
Да понял я. Пытался извиняться
И бормотал: “Привет… Салям… Шалом…”
Испуг прошел. Все начали смеяться.
И я сидеть остался за столом.
Освоился, понятно, что не сразу.
Ну, а потом — тут выпьешь, хошь не хошь.
Пел про “Варяг” и про цыганку Азу…
Но на работе ж я, ядрена вошь!
Стал намекать всем на несчастный случай.
Мне: “Здесь не место… так нехорошо,
И ты гостей не докучай, не мучай…”
Я психанул, взял водки и ушел.
Не повезло. По морде хоть не дали.
Рулю то прямо, то наискосок,
Кручу себе легонечко педали,
Второй припоминаю адресок.
Когда хозяйка мне открыла двери,
Сказал: “Мерси. Не бойтесь, я не мент,
Но вас и живность вашу застрахерю —
Я страховой компании агент”.
Та посмотрела странно, нездорово,
Перекрестилась медленно, с трудом.
Я ей про травмы, воровство, корову,
Про грозы, ливни… Не пустила в дом.
Но, к фактам-аргументам прибегая,
С клиентами все ж находил контакт.
И вновь беда — теперь совсем другая:
Заполню полис — что-нибудь не так.
И почерк мой — сплошные закорючки,
То цифру подкосило, повело
(Не пил и пива). Поменял три ручки —
Мне все равно ужасно не везло.
Вот прицепилась, чертова зараза, —
За документом порчу документ.
Поехал к бабке нашептать от сглаза —
Не помогло. Какой тут аргумент.
Ушел с работы. Побывал в запое.
Неделю пил, не брился, похудел,
Забыл про секс. Да что ж это такое?!
Был нужен всем, остался не у дел.
Совсем свободен. Мне приятель Леха:
“Пиши стихи, живи на гонорар”.
Да я пишу, и, говорят, неплохо,
Но мне за них не платят ни хера.
Обида
(в сравнении со стихотворением “Дыхание земли”)
Редакция меня лишила сна —
Изгрызла строки до сердечной боли.
Да ну их всех! Скорее бы весна,
Завел бы трактор и махнул на поле,
Где землю режут плужные ножи,
Грачи снуют, копаются в кореньях,
Где пыль и грязь. Какие миражи?
Все это блажь в моих стихотвореньях.
Мне по фигу есенинская гать,
И не урчат, а квакают лягушки.
Приехав с поля, дома щец пожрать,
Курнуть да поскорее до подушки.
Я писк синицы не переношу
И не любуюсь больше петухами.
Чего им любоваться? Ведь в лапшу
Он попадет со всеми потрохами.
Вчера спилил березку на дрова —
В ней просто сок, он не похож на слезы.
Эх, редактура, как ты не права…
“Как хороши, как свежи были розы!”