Казарин Юрий Викторович родился в 1955 году, окончил филологический факультет Уральского университета. Стихи публиковались в отечественных и зарубежных журналах, выходили отдельными сборниками. Автор-составитель антологии “Последнее стихотворение” (100 русских поэтов XVIII — XX веков). Живет в Екатеринбурге.
* *
*
Слева рыбак, справа рыбак,
сердце дрожит больное,
утром болит, в полдень болит,
ночью — все остальное.
Рыба да рак воду никак
выпьют в реке, шальные.
Слева рыбак, справа рыбак,
в небе — все остальные.
Было тепло, стало светло,
в речке стекло стальное.
Слева барак, справа барак,
в небе — все остальное.
* *
*
Дождик чует наготу
женщин, улиц и растений,
словно гений, просто гений,
пишет воду на мосту:
пишет, над теченьем стоя,
пишет время золотое
так, что течь невмоготу.
* *
*
Капля раздвинет воздух,
высунется сюда,
где в ледовитых розах
мучается вода.
Не умирай, покуда
сердце во мне висит —
счастье, несчастье, чудо,
совесть моя и стыд.
Небо ударит в спину,
небо качнет буксир —
кепку свою надвину
прямо на этот мир.
* *
*
Прямо в небо выходишь из дома — туман,
у реки оттопырен карман:
бездне в лоб упирается бездна,
и плотва умирает отвесно.
Появляется дух из дыхательных дыр,
повторяется, нет, сотворяется мир —
только в смерть, от любви да от жажды,
входишь дважды.
Входишь трижды, четырежды, вечно — в туман
и стоишь, как напуганный небом баран, —
над обрывом, над рыбою дышишь —
и вселенную жабрами слышишь.
* *
*
Сколько времени там, на весле,
капли две — это горькое чудо:
не успеешь привыкнуть к земле,
как пора закругляться. Отсюда
улетать, потому что зима,
убывать, зависая над телом,
в чем-то белом, наверное, белом
или черном, как вечность сама.
Или в чем-то прозрачном, в чем, ах,
нас выносит в небесную дырку.
И — соленые ленты в зубах,
чтобы не потерять бескозырку.
* *
*
Меж безднами двумя
то лодка, то ресница
качается, стоймя
стоит себе — и длится…
Утешь меня, утешь,
глагол, своим недугом —
своим зияньем меж
значением и звуком.
* *
*
На читку воздуха едва ли
мне хватит этих смертных уст:
откроешь фолиант рояля —
он пыльной музыкою пуст.
Он как раскрытое жилище,
чердак, где плакала метла,
как снегопад и пепелище,
не выгоревшее дотла.
Как дом, не купленный в деревне,
где ночью рвутся провода
с душой, готовой к перемене
не мест, а места навсегда.
* *
*
Расторопней серебра
собираются снежинки,
как запчасти для ходынки
деревенского двора.
Холода тебе любезны,
и прозреньям нет числа:
то ли мы в гостях у бездны,
то ли бездна к нам пришла.
* *
*
Гр.
Зима небесная, напрасен вечный труд,
где прирастает высота горизонталью:
вот-вот от ужаса прозрение с печалью
мысль изреченную в снежок переведут.
Сверкающий, как пресное стекло,
сквозь драгоценную отмашку ножевую:
после нее и пусто и светло —
и вот несчастие перевело
мысль изреченную в мою слезу живую.
* *
*
Отвернувшись к стене,
чтобы прямо сказать стране:
ненавижу тебя, но не
умирай, оставайся во мне,
словно небо, растущее вне
понимания неба; в вине
не тони, не куражься в огне
стужи, ужаса и, к стене,
но с другой стороны — в окне —
отвернувшись, прижмись ко мне.
* *
*
Какие там стихи — идет война…
К. Кавафис.
Какая там война — идут стихи:
просохнут слезы, новые родятся
придурки, урки, петухи,
политики, с которыми обняться
придется и народу, и царю,
и пользователям эфира, —
так я в Александрии говорю
устами гибнущего мира.
* *
*
Неба все больше, мало
суши осталось, тверди.
Жизнь наконец совпала
с тем, что коснется смерти.
Снег и земля друг другу —
в лоб, в мозжечок метели:
кажется, что по кругу,
в сердце — на самом деле.
Все-таки скорость взгляда —
это не скорость птицы,
а намерзанье сада
на острие ресницы.
Медленный взгляд оттуда,
где умирают звуки,
где происходит чудо
прямо из этой муки.