* *
*
Искала слова, которые
ни разу не были песней,
и вдруг поняла, что втборою,
в терцию петь интересней.
Просила силы и мужества,
жила, превышая скорость,
и вдруг поняла, что слушаться
в сто раз приятней, чем спорить.
* *
*
Семья — это семь ты:
ты ласковый, ты курящий,
ты снящийся, ты не спящий,
спортивный канал смотрящий,
молчащий до хрипоты.
* *
*
С богом, в небо, путем проторенным —
пятнадцать часов от дому до дому.
Счастье — это горе, которому
удалось придать совершенную форму.
Памятник, нерукотворный — из пролитых
мною слез — ледяная баба,
нос морковкой. Среди слезоголиков
почетное место занять могла бы.
* *
*
Я не вру, а слово врет,
фразы складываются косо.
Говорю, как будто рот
не опомнился от наркоза,
под которым вырван зуб
то ли мудрости, то ли чести.
Разговор нелеп и груб.
Может, лучше поплачем вместе?
* *
*
Одной любовью жива,
другие напрочь забыв,
одни и те же слова
пою на разный мотив —
то баховский, то блатной.
Ложатся один в один,
как Хасбулат удалой
на американский гимн.
* *
*
Шале под горой, виноградника вязь…
Жители рая,
на первый-второй рассчитайсь!
Первый. Вторая.
* *
*
Трудолюбив напарник,
крови богата руда.
Сердце мое, ударник
сизифова кап. труда,
иррационализатор,
автор печальных книг,
веселых книг соавтор,
отличник, передовик.
* *
*
Заплетала косички,
в музыкалку вела.
Прививала привычки.
Упрямство привила.
Бах, Клементи и Черни,
приходите спасать
от придури дочерней
одуревшую мать!
* *
*
Да, лентяи мы, да, тунеядцы,
едоки салата из тунца.
Нам придется очень постараться
съесть все это дело до конца.
Не доели, голубям отдали.
Голуби и курицу едят.
И сидели в сквере, и гадали:
где голубки прячут голубят?
* *
*
Услышав небрежное помер,
почувствовав стенки аорты,
записываю новый номер
в телефонную книгу мертвых —
зачеркиваю замолчавший,
пером прорывая страницу.
Я буду звонить тебе чаще.
Я чаще смогу дозвониться.
* *
*
Возлюбленные тени, как вас много
внутри отдельно взятой головы!
Так вот что это значит — верить в Бога:
не верить в то, что мертвые мертвы,
подозревать: им холодно без крова,
и никогда не запирать дверей,
как завещал двудомный полукровка,
воскресший полубог-полуеврей.
* *
*
Город, в котором снег
пачкается в полете,
город, в котором смех
горек уже в зиготе,
город, в котором дитя
в утробе матерится, —
город, в котором я
умудрилась родиться.
* *
*
Как отмечу дэ-рэ?
Дыркой в календаре.
Что подарят родные?
Тапочки выходные.
Впору. В церковь зайду,
сорок свечек заду-
ю. Сорок четыре
года в прямом эфире.
* *
*
Нет ничего страшнее — стричь
младые ногти грудному младенцу.
Что по сравнению с этим дичь
с цепи срывающегося сердца?
Не совратит кормящую мать
бард, сирота, погорелец, скиталец…
Совсем прозрачные — не разобрать:
еще ноготь? Уже палец?
* *
*
Ребенок, на радость матери
научившийся выговаривать “р”,
эмигрант, с продавцом в супермаркете
преодолевший языковый барьер, —
восторженно, бойко, старательно…
Так в кукольные времена
Адам давал нарицательные,
Ева — собственные имена.
* *
*
Снег. Над балконом
флаги пеленок.
Первый, блин, комом
в горле ребенок.
Санки возила
по редколесью.
Мыла. Кормила
молочной смесью.
* *
*
рассказано наперебой
понятно только нам двоим
когда мы говорим с тобой
язык становится родным
не растолкуешь словарям
верлибром не переведешь
как сытно говорится нам
как благодатен наш галдеж
* *
*
праздник после праздника —
до конца недели
оливье из тазика
ложками в постели.
Чем-то жизнь порадует —
тем, что смерть отложит?
Прапрапраздник. Благовест
трех столовых ложек.
Опубликовано в Журнале №10