Первая звезда, последняя звезда

Семейная кинохроника                                               

                                                                                                                                  Борису Херсонскому

На заборе написано: гутен таг.

Мальчик спотыкается на ходу.

То, что для вас — пустяк, для него — говорящий знак.

Мальчик чувствует трепещущую беду.

Дедушка дома, в медалях, рукою трясет

И приговаривает (в сотый раз): гитлер капут.

С мамой чужой отец, он красив, как черт,

Они на вечерний сеанс сегодня идут.

Эта трофейная, победоносная речь

Вспыхнет и вздрогнет у мальчика на языке,

Когда, вернувшись, увидит то, что не словами облечь,

Не затянуть, не спрятать в крошечном узелке.

Чужой отец берет за руку, сует конфету: жуй.

Топот ног. Глаза матери. Что-то накрывается простыней.

“Слушай, ты был в планетарии? Я тебе покажу”.

Всем капут. Господи, что делаешь ты со мной?

 

Остановка в лесу                                                    

Оставьте “метафизику маслят”.

Такие темы — не для разговора.

Маслята зачарованно глядят.

А полдень скоро.

Разложимся на сказочном бревне.

(Бревно и лес куда-то уплывают.)

И щурятся грибы. И мнится мне,

Что смерти не бывает.

Грибник пройдет, случайный, холостой.

Как выстрел, глаз сверкает из-под кепки.

Дождь зашумит. Как девочка, простой.

И капли редки.

Поедет лес. Еловый перестук.

И женщина с платформы улыбнется.

Дождь кончился. Встает с бревна мой друг.

В зените солнце.

 

Взгляды назад                                                     

Переступая через тень свою,

Я ухожу из комнаты и дальше.

То место, где я до сих пор стою, —

Я обернусь — не смотрит и не машет,

А занято собой. И нет меня.

А есть лишь то, что жизнью мне казалось:

Комарики-сударики, фигня.

Там чинно побрякушки держит старость.

А этот свет, зеленый, золотой,

Из всех щелей, пронзителен и тонок...

Мне жаль, что я сегодня не с тобой —

С тобою будет мой играть потомок.

И доиграется. До нитки и до дна,

До правды, нестеснительной и голой.

Где каждая прожилочка видна

И где синяк от брошенного слова.

Где я иду. В неправду, в забытье.

А жизнь застыла и ломает пальцы,

И брошены все пустяки ее —

Ведь ей со мной так трудно расставаться.

 

Не смотри                                                       

По руке едет поезд.

В поезде машинист.

Белый пар из трубы.

Пассажир, улыбнись.

Только вниз не смотри,

Машинист,

Не смотри, пожалуйста, вниз.

По реке едет поезд,

И дождь идет.

Пассажир, не плачь:

Тебе только год.

У тебя еще не прорезался зуб,

Ты еще не сделал свой первый шаг.

Машинист, погуди —

Пусть этот звук

Запляшет зайчиком в твоих ушах.

Поезд едет, едет,

И все вокруг

Повернулось клювом

На теплый юг.

Из руки сорвался 

Пожелтевший лист.

Поменялись местами

Верх и низ.

Не смотри на меня, пожалуйста,

Машинист.

 

В золоте молчания                                              

Золотая монета ложится на стол:

Дай мне вина и коня.

Моего вороного Сергеев увел.

Держит он зуб на меня.

Он соблазнил моих преданных жен,

Анну и Фатиму.

Он коварен и злобен, вооружен —

А почему?

А ведь было не раз: он от смерти спасал,

Рискуя своей головой.

Почему ж догоняю усатый оскал,

А не взмах руки молодой?

Почему мы стоим на высокой горе,

Задыхаясь и зло кряхтя?

Знать, лежать нам в золоте и серебре

На таких же, как мы, костях.

А почему? — говорю. — Потому,

Что ни ты, ни я, ни они

Никогда не должны понять — почему.

А теперь обними меня. Обними.

 

У волка                                               

У волка белые глаза

И зуб штыка острей.

На волке серое пальто

И непонятный хвост.

Он воет до последних звезд,

Молчит до первых звезд.

Ты думаешь, он прост? Не прост.

И ты совсем не прост.

И если ночью во дворе

Раздастся странный звук:

Какой-то шорох, плеск... не плеск,

А непонятно что.

То, волчее надев пальто

(Как холодно в пальто!),

Спроси у звездочки: “Ты кто?” —

“А ты, — ответит — Кто?”

Но это даже не конец.

А так, мораль в кустах.

Какая, скажете, мораль?

— Руками разведу.

Смотрю на первую звезду,

Последнюю звезду.

А между ними — ничего.

Представьте — ничего...

 

Под лед                                              

Опустись на самое дно

И иди по нему в сапогах.

Оно снегом занесено,

И хрустит вода на зубах.

Только тоненький воткнут луч

Между правым и левым днем.

Календарь океана могуч,

Но не думай сейчас о нем.

До весны еще далеко:

Это черная рыбья стать

Заставляет молчать рыбаков

И их стынущих вдов молчать.

Сядь на камень и закури

Неживую траву-беду.

Проплывают вверху снегири.

И задумался зверь на льду...

 

Легкая лапка                                       

Я не верю, что может мой кот умереть.

Может, максимум, что ли, на треть.

Смерть врастает в него от ушей до хвоста.

Только лапка осталась чиста.

Умывается ею он утром и днем.

И он снова хорош и силен.

Помурлычь, мой хороший, засни на руках.

Твоя лапка, как ватка, мягка.

А как черные в окна влетят снегири —

Грозным глазом на них посмотри.

Погрози легкой лапкой и прочь прогони.

Защити. Сбереги. Сохрани.

У багровой полосы                           

Тишина глуха и незнакома,

Блюдце замерло, окаменел пиджак.

Мама говорит по телефону…

Всё не так, ты знаешь, всё не так.

Ты ведь знаешь, что бы ни случилось,

Будут тикать тихие часы.

Мама, ты зачем остановилась

У багровой тонкой полосы?

Не крича, не поднимая руки,

Только взгляд, усталый и родной.

Сколько в нем любви, любви и муки,

Сколько в нем не узнанного мной.

 

Пробуждение                                           

Во дворе играет аккордеон.

Мужчина в кепке пешку занес

И застыл.

Я, наблюдая, думаю: это сон,

Надеваю ботинки и иду на пустырь.

На пустыре сухая трава и тишь.

Ржавый прут из земли,

Извиваясь, растет.

Рядом лежит собака: отчего ты спишь?

Ноту смешную желудком она возьмет.

Прут не вытянешь, а удастся — и всё к чертям:

Екнет в груди, поплывет-поедет

Трава, земля.

Что же осталось делать неспящим нам?

К суке прижаться, выдавить ноту ля.

Спой мне, собака, мелодию тишины.

Кому, как тебе, не знать ее,

Не чуять ее.

Наши глаза одним и тем же полны.

Только проснись, мы вместе ее споем.