Елена Исаева. Лифт как место для знакомства. Пьесы. М., “Эксмо”, 2006, 352 стр. (“Иной формат”).
Наташа. Ты представляешь! Сережка купил ей электрический чайник на свои собственные деньги! Как ты думаешь — это любовь?
Ляля. Я думаю, это чувство ответственности.
Елена Исаева, “Убей меня, любимая!”
Важный сдвиг в литературном процессе: в телефонных книжках российских издателей появились номера не только детективщиков и фантастов, но и драматургов. Издательство “КороваКниги” на свой страх и риск выпустило в серии “Поставить!” сборники Максима Курочкина, Василия Сигарева, Данилы Привалова, Юрия Клавдиева — и практически весь тираж разошелся. Почти одновременно крупнейшее российское издательство “Эксмо” по инициативе редактора Карины Халатовой опубликовало пять авторских драматургических сборников. Вспомним вышедшую в издательстве “Время” книгу текстов Ивана Вырыпаева, не оставим без внимания интерес к новым пьесам толстых литературных журналов — и картина станет окончательно ясной: драматургия понемногу расстается с ролью золушки, в которой прозябала все постсоветское время.
Не просто войти в мир актуального чтения, но, что еще сложнее, его покорить. Впрочем, эта задача — лишь одна из составляющих масштабной экспансии “новой драмы”. Театр, кинематограф, телевидение, публицистика — молодые драматурги “без комплексов” стремятся утвердить себя во всех этих сферах.
Елена Исаева в каком-то смысле олицетворяет в себе универсализм авторов “новой драмы”. Не бросая поэзии, она ушла в драматургию, успевая при этом писать сценарии телесериалов (кто кинет в нее за это камень, тот непременно заденет Дюма, Бальзака, Достоевского, зарабатывавших на жизнь “мылом” того времени — романами-фельетонами).
Исаева — поэт редкого дара: негромкого, но сильного, подкупающего простотой, на ее стихи “подсаживаются” даже люди, в принципе отрицающие способность современной поэзии к производству новых смыслов.
За империю за третью
Если можешь — помолись.
На античную трагедию
Не потянет наша жизнь.
Там у них слова высокие
И возвышенная страсть.
А у нас снега глубокие,
Чтобы выйти — и пропасть.
Женской поэзии после Сапфо были присущи две крайности: либо упорные претензии на мужскую роль и статус, либо самоуничижение на грани кликушества. Исаева всегда и везде ощущает себя просто как человек — но женского пола. Свойство крайне редкое — и необычайно подкупающее.
Вторая особенность исаевских стихов — отказ от интеллектуальных котурнов. Исаева не пытается каждой строкой и каждой буквой вытаскивать наружу тысячелетний хвост культурологических аллюзий и ассоциаций, чем нередко грешат ее собратья по цеху. Исаева — поэт глубоко личной и, в сущности, единственной темы.
Призвание мужчины — сделать женщину опытной, изменить ее. Для Елены Исаевой это столь же непререкаемо, как сотворение человека по образу и подобию Божию. Если Бог есть любовь, в созданном Им мире любовь должна быть главной и универсальной ценностью. И хотя доверчивость к жизни подчас оборачивается жестоким уроком обмана, все равно надо следовать этим путем — от незнания к про-свещению, про-низанности любовным светом, от неопытности — к новому опыту, к новому освоению межличностного, межчеловеческого пространства.
Мало кому из героев Исаевой-драматурга удается выдержать свое предназначение. Быть достойным его или хотя бы не умалять своей роли. Актер-премьер Сергей (“Убей меня, любимая!”) дарит возлюбленным надежду, заманивает и учит их сравнивать прежний опыт, прежних себя с нынешним состоянием любви, однако сам способен исключительно на спринтерские дистанции, непродолжительные встречи-эпизоды. Втягивает жену в свои наваждения-кошмары живущий двойной жизнью Виктор (“Лифт как место для знакомства”), но в финале пьесы ему проще совершить самоубийство, чем снова вернуться к той ситуации взаимной необходимости, которая когда-то соединила его и Нину. Даже трогательный Игоряшка (“Про мою маму и про меня”), много лет хранивший верность своей первой любви, так и не решается снова встретиться с ней. Не просто вспоминать издалека о детских чувствах и знаках внимания, а признать, что прежняя Катя осталась только в его снах и рассказах, а теперешней реальной женщине нужны не слова по телефону — присутствие рядом человека, который мог бы ее поддержать.
Гендерная несостоятельность разлита по нашей жизни, точно масляная пленка по поверхности воды на месте экологической катастрофы. Мужчины не верят любимым и не верят в себя, малахольны, малодушны, не выполняют обещаний и меняют принятые решения, непоследовательны и слабы. И все же женщины-героини в пьесах Исаевой прощают им эти изъяны — совокупно и каждый в отдельности. Не загадывая, чем обернется выданная индульгенция. Не осторожничая. Как говорит бесшабашная Люся из “Абрикосового рая”: “Разве можно думать, чем кончится, когда только начинается? <…> На вас любовь ведрами лить надо, а вы засыхаете”.
Сборник пьес Елены Исаевой “Лифт как место для знакомства” — не ведро, а целый водопад любви, неиссякаемый и щедрый источник добрых чувств. Для “новой драмы”, имеющей устойчивую репутацию рассерженного и зачастую — безжалостного искусства, такая настроенность на душевную терапию, пожалуй, может показаться чрезмерной. Но только для наблюдателя внешнего и холодного, не включенного в театральный “новодрамовский” процесс. В среде драматургов, объединенных словом “Любимовка”, Исаева столь же органична, как лирический мотив в саундтреке к лихо закрученному триллеру. Не случайно, что в серии книг, получившей в издательстве “Эксмо” технологически точное название “Иной формат”, пьесы Исаевой соседствуют с драматургией других лидеров “новой драмы”, среди которых — заклинатель времени Михаил Угаров, визионер Максим Курочкин, метафизики быта Дурненковы, Слава и Миша, и филологи-хулиганы Пресняковы, Олег и Владимир.
В чем “иноформатность”, необычность драматурга Исаевой? Из всего возможного пасьянса отношений между мужчинами и женщинами она выбирает только одну комбинацию под названием “любит — не любит”. Для изощренного в своем недоверии к простоте современного мира, казалось бы, слишком очевидная схема. Но то, что у других выглядело бы банальностью, Исаева безо всяких усилий превращает в притчу или в страницы интимного дневника.
Меняются картинки-воспоминания в пьесе “Про мою маму и про меня”.
Поглощены воспитанием чувств герои “Третьеклассника Алеши”.
В безупречно гармоничный, пусть и неизменно окрашенный грустью мир женского ожидания в пьесе “Лифт как место для знакомства” врывается обезображивающее его насилие.
Проживают сценарии будущих драм четверо друзей-врагов из “Абрикосового рая”.
Даже в “Dос.торе”, кажется, единственной пьесе в сборнике, где социальное заметно теснит уютно-домашнее начало исаевских пьес, возникает эта тема — теплота живой жизни, которую нужно зашить по разрыву, прооперировать, спасти. Ради чего? Через год вчерашний чудом (а больше — усилиями врача) выживший пациент возьмет кирпич и проломит череп опостылевшей жене. Но, как говорит Хирург, alter ego не только того провинциального врача, что рассказал Исаевой все эти истории, но и самого автора: “Я вижу только рану — субстрат, с которым работаю”.
Этот импульс долга — изначально мужской импульс. Во всяком случае, в патриархальных цивилизациях, ориентированных на жесткое распределение социально-половых ролей. Между тем мужчина-защитник, мужчина-спасатель — фигура какая-то не слишком нынешняя. Даже на фоне постоянства наших новостей, когда телевизионная картинка не может обойтись без людей в холодно-синей форме МЧС. Но можно быть спасателем по службе и губителем или просто тюфяком по жизни. Исаева знает: без любви, без постоянных душевных затрат на ту женщину, что доверилась тебе, мужчина теряет и внешний кураж, и внутреннюю уверенность в правильности своих решений.
“Мама. Из зала на сцену вдруг поднимется — красивый, ослепительно улыбающийся мужчина! Прямо к тебе! И это будет он — Сережка.
Лена. Ты ж сказала, что он станет толстым и лысым!
Мама. Это если он тебя не полюбит и не оценит, то обязательно станет толстым и лысым, а если прямо к тебе, прямо из зала, то обязательно красивым и ослепительным!”
Поиск Мужчины в “Третьекласснике Алеше” привел к парадоксальному, но очень точному результату. У пьесы есть две версии. Первая была опубликована в журнале “Современная драматургия” — во втором действии, спустя энное количество лет, героиня пьесы Оля впутывается в приключения в духе лермонтовской “Тамани”. Главным “контрабандистом” оказывается ее возмужавший друг детства.
Новая версия родилась, когда пьеса была поставлена в Театре.doc — под влиянием режиссера Исаева переписала второе действие. Героиня приезжает в сказочный южный город детства с сыном-третьеклассником и надеется отыскать там Алешу. Взрослая жизнь (описанная в других пьесах) успела изрядно поколебать уверенность Оли в мужчинах. Третьеклассник, когда-то трогательно влюбившийся в выпускницу школы, кажется ей воплощением мужского начала — единственным, кто эту роль выдержал до конца. Но когда ночью Олю подкашивает сильнейший сердечный приступ, она вдруг понимает, что рискует оставить сына сиротой. В ожидании “скорой”, которая так и не приедет, сын ведет себя мужественно, трогательно заботится о матери, не дает ей впасть в сон, за которым может последовать смерть, поднимает ей настроение. Оля дает зарок: если выздоровеет, она не станет искать мальчика из своего детства, пожертвует им ради сына... И — выздоравливает!
В каком-то смысле это и есть вывод из драматургических исканий Елены Исаевой и жизненных исканий современных женщин: единственным мужчиной, на которого может положиться героиня, оказывается сын — ребенок, не вышедший за рамки младшего школьного возраста. (Выйдет — и еще неизвестно, что будет...)
При внешней бесхитростности пьесы Елены Исаевой продуманы, как шахматные партии, где каждый ход имеет предысторию и получит продолжение, иногда роковое, иногда — счастливое. Пространственно-временные конструкции, на которые опирается действие, выстроены крепко и не без влияния кинематографа: много флешбэков, возвращающих героев на исходные позиции, когда веер возможных сценариев был еще целым, не истрепанным ни пошлостью адюльтеров, ни усталостью прожитых лет. Есть герои-маски — Фанни Каплан, Юдифь, Шарлотта Корде — не исторические лица, а наполовину обработанные поэзией, наполовину отшлифованные массовым сознанием образы, комментирующие то, что происходит на сцене, а при необходимости вносящие свою дозу непредсказуемости в интригу. Течение диалогов перебивается стихами, а “вербатимная” естественность речи вдруг обретает силу античной трагедии, когда преодоление судьбы превыше всех обстоятельств и даже смерть не может прервать круговорот вечного возвращения. К утраченным когда-то иллюзиям, к бывшей жене или к преферансу — в сущности, не все ли равно?
Много, много неожиданностей подстерегает читателей “Лифта как места для знакомства”. Но еще больше открытий ждет зрителей, которые (может и так случиться) не видели ни одного спектакля по пьесам Елены Исаевой. Исправить эту беду нетрудно: идите в Театр.doc, в афише которого и “Dос.тор”, и “Третьеклассник Алеша”, и “Про мою маму и про меня”. А не удастся — что ж, Исаеву ставят в Томске и Калининграде, в Нижнем Новгороде и Кирове. “Пьесы ее — помогающие, не в прикладном каком-то, боже упаси, смысле, а в самом высококачественном терапевтическом”, — написал в предисловии к сборнику театральный критик Григорий Заславский. Соединяя в одном тексте реальность и вымысел, лирику и проповедь, Елена Исаева среди ныне живущих драматургов была и остается самой большой мечтательницей, для которой даже “жесткач” становится поэзией, а боль всегда оставляет место спасению.
В Исаевой-драматурге поражает еще одна особенность. В большинстве пьес она твердо, почти вызывающе придерживается канонов драматургии, за незыблемостью которых прячется новизна высказывания. И в то же время Исаева тихо и незаметно стала пионером важнейшего современного жанра (или технологии) — вербатима.
Вербатим (лат.: verbatim — “дословно”) — метод создания пьес, а шире — текстов вообще на основе диктофонных интервью с представителями какой-то определенной социальной группы. Так получилось, что “пилотной” российской пьесой, созданной по этой технологии, стала драма Исаевой “Первый мужчина” (опубликована в № 11 за 2003 год журнала “Новый мир”, поставлена в Театре.doc). Особенности русского документального вербатима видны здесь предельно отчетливо: отсутствие заданной темы или конфликта (первоначально автор хотела собрать материал о девочках-старшеклассницах, а по ходу выяснилось, что многие пережили опыт инцеста с отцами); музыкально-тематический принцип построения пьесы вместо сюжетно-нарративного; отсутствие авторского вмешательства в речь персонажей; купирование и перемонтаж расшифрованных фрагментов как единственно допустимая форма работы с исходным текстом.
Спустя три года Исаева написала пьесу “Dос.тор”. Спектакль, поставленный одним из самых ярких молодых режиссеров Москвы Владимиром Панковым, открыл столичной публике возможности “саундрамы” — театрального представления, в котором главную роль играет не дословное воспроизведение текста, а его музыкально-ритмическое построение. Фактически в “Dос.торе” реализован доэсхиловский вариант древнегреческого синкретического жанра, объединяющего воедино текст, музыку, хореографию.
“Dос.тор” обозначил эволюцию Исаевой как драматурга, тяготевшего прежде к ясной, легко пересказываемой фабуле. История провинциального врача не сводится к нескольким иногда комическим, иногда трагичным эпизодам: бессмыслица и верность долгу оказываются родными сестрами, и то ли мир сужается до размеров захолустной больницы, то ли больничные реалии вырастают в символы — сразу и не разберешь. А финал (закольцованный с прологом пьесы) рисует новую, жесткую, грубую реальность, в которую входит женщина-автор, уставшая ждать прихода Мужчины:
“Женщина. Авитаминоз.
Мужчина. Зоб.
Женщина. Бронхит.
Мужчина. Тромбофлебит.
Женщина. Тиф.
Мужчина. Фурункулез.
Женщина. Загиб матки.
Мужчина. Ишемическая болезнь сердца.
Женщина. Ангина...
И так далее — до бесконечности играют в слова...
Мужчина неуверенным шагом выходит на авансцену.
Мужчина. Я, когда закончил институт, поехал по распределению в Калугу. И сослали меня в деревню такую, называется она Борятино. На границе с Брянской губернией, то есть это облученный после Чернобыля район. Сослали туда. Информации-то никакой не было. Врачи все оттуда разбежались. А у меня: институт заканчиваешь — год интернатуры. Врач-интерн. Ну то есть врач, но вроде как не совсем врач. Салага.
И такая замечательная была больничка. Там районный центр где-то дворов на тридцать крестьянских. Развалюшка. Я уехал, а у меня жена в это время как раз должна была рожать в Астрахани. А связи вообще никакой. Связь только по рации. Приехал туда, значит, по сугробам. По грудь — снега. Человек я южный, не привыкший к этому всему. Добрался до этой больницы, зашел в ординаторскую. Сидит мужик какой-то. Он потом оказался заместителем главного врача по лечебной работе. Он говорит…
Хирург. Ты кто?
Мужчина. Я говорю: „я хирург””.
Исаева — укротитель оксюморонов, мастер ожиданной непредсказуемости. Возможно, сейчас она стоит на пороге радикального обновления. И мы увидим ее новой, как всегда — неожиданной.
Алексей Зензинов, Владимир Забалуев.