* *
*
Ты плакала, ты была
тогда не в ладах с собою.
Отворотясь, ждала,
что я тебя успокою.
Словно у молодой
робкой ещё училки,
подрагивал, крашен хной,
пучок на твоём затылке.
Ты первой ступила на
пойменное при Лете
минное поле сна
зыбкого на рассвете —
снишься, и грудь тесна.
Видишь, как сталкер в той
около рельс лачужке,
я прикипел щекой
к сплющенной в блин подушке.
Слышишь, как колобродит
сердце, обожжено.
И между нами впотьмах проходит
линия Мажино.
Май — июнь 2005.
Времена года
1
Целина снегов в её раскалённости
и неповреждённости
одна и даёт от веку
ощущение защищённости
русскому человеку.
Тут адвокаты, судебные приставы
не уважаемей кобелей.
Вьюга — наш соловей.
И чем её свист неистовей,
тем на душе светлей.
2
В мае видишь и отходя ко сну
катыши купав, зеленцу в раките.
Константин Леонтьев любил весну,
и ислам, и оптинскую сосну,
вразумив француза хлыстом на Крите.
Снится рысь в привычном седле — и вдруг
переход в галоп, хоть любовь нелепа,
что сама Россия ещё вокруг,
понимаешь, друг,
на скаку ослепший от курослепа.
3
Н.
Бабочка вырывается
из дому, в стёкла бьётся,
будто грешит и кается,
в руку мне не даётся.
А между тем смеркается.
Жизнь раскатать обратно
что-то не получается.
Но под сурдинку чается:
кратное — многократно.
4
Осенью всё на свете
золото сдул с берёз
малоимущий ветер,
сеятель серых слёз.
Без своего прихода
я человек потерь,
вышедший из народа,
вымершего теперь.
Что это за порода,
не знает и сродник зверь.
5
То обвиснут клочья листвы, то вдруг
затрепещут, всё еще золотые,
будто взятые на испуг
при царе Горохе или Батые.
Вот и ветер в меру своих седин
гонит палый лист вдоль земли — к верховью.
Человек в 60 один на один
остается с шаткой своей любовью.
И куда идти, у кого просить,
сохрани, мол, всё ото всех в секрете:
и паучью нить,
и уменье лишнее — гнезда вить
виртуальные на рассвете.
6
С той поры, как где-то в груди возник
огонёк служения вместо чуши,
стал я верный медиум-проводник,
щелкопёр по жизни, потом старик,
окормитель тех, кто имеет уши.
Передатчик смысла… Видать, дурной —
на его волнах всё ленивей ловят.
Или день сырой?
Или в масть со мной
лишь кленовый меркнущий магендовид?
7
Теперь, когда снег покрыл
рощи и берега,
ветер и сам забыл,
куда он гнал облака.
Когда уже позади
кипеж минувших лет,
редко когда в груди
их нарывает след.
Порча коснулась, да,
слезных пазух всерьёз.
Поровну в сердце льда
осенью и в мороз.
Над снулой рекой
вбихрится диск огня.
И я теперь не такой,
каким ты помнишь меня.
1 ноября 2005.
Port Lligat
А. Пищулину.
Шаткий мольберт с треногою — возле тропы в окне,
с Аппиевой дорогою схожею в пелене.
Уличные бегонии красные, будто яд.
В заводях Каталонии всё ещё яхты спят.
Кремнисто-сланчатых скал твердыни и
иглоукалывающие пинии.
А в солнцепек пованивают отмели с озерцами.
По вечерам позванивают спиннинги бубенцами,
будто в напоминание, что ведь и мы — добыча
будущего, заранее с ним втихаря гранича.
Сонный абрис прибрежной линии
и когтящие грудь эринии.
Зеркало с амальгамою тусклою, как вода.
Там отразился с дамою русскою навсегда
смолоду мачо, в старости шут гороховый,
рыцарь печального образа дон Дали.
И хоть вконец заигрался он с нами, лохами,
умер как человек.
И вздохами
отвечают волны зубцам земли.
Июль 2005.
На маяк
1
Я готов похрапывать на осеннем холоде,
по привычке кутаясь в бумазею,
лишь бы снились волны в приморском городе,
славном башней выбеленной своею
с неусыпной огненною мигалкою
над стихией валкою.
Ох, не долго ждать, и когда-нибудь
тот огонь проводит и нас до цели,
освещая путь
щупальцами лучей в метели.
Ведь друг друга нам обрести-найти
предстоит на том караван-пути.
2
Есть в одной губернии… Ладно, пусть
даже не губернии, а уезде
кто-то что-то знающий наизусть —
человек с глазами на мокром месте.
Ветер гонит вдаль вдоль земли листву
в холода, противные естеству.
Здесь в континентальной степной ночи,
в одиночестве без вражды и спаек
всё мерещатся маяка лучи,
до ушей доносятся крики чаек.
И на венском стуле забытый Фирс
видит пенным валом омытый пирс.
21.IX.2005.
* *
*
Памяти В. Д. Поленова.
Молодые художники получали гранты и
месяцами жили
на обрывистых берегах Нормандии:
отперев этюдники, днём творили,
вечерами чествуя результаты
тех своих усилий и всей плеяды.
И хотя важней для валов с глубинами
прорезиненные фуфайки,
там кистями, шляпами, пелеринами
посейчас окрестные грезят чайки,
и добро бы только отцы да мамки,
но и их птенцы в каменистой ямке.
А иначе что бы такое значили
вдруг метанья с криками
вниз с откоса
с языками тёрна на скалах, траченных
зимним ветром с запахом кальвадоса…
13.I.2006, Veules.
* *
*
Путаными путями
время пришло к концу
и провело когтями
с нежностью по лицу.
На родных бережках
я с солью в глазных мешках.
Тебя же юнит на редкость
слоистых одёжек ветхость.
Будем учиться сами
тому, что забыли, снова,
обмениваться томами
Истории Соловьёва.
Тсс, перейдя на свист,
ветер взвихряет лист.
Над темнотой дворов
новый помёт миров.
Галактики нас, похоже,
способны заворожить.
Но что за ними — не можем
даже предположить.
До ближней живой звезды
тысячи лет езды.
19.X.2005.
Сталкер
1
Жасминоносная ночь, короче,
открытый космос с гудками, лаем.
А что ему-то всех одиноче,
так это даже не обсуждаем.
Лишь соглашаясь на участь птичью,
тем платим пени его величью.
Как сталкер, выведший из промзоны
двух неврастеников худощавых,
я знаю жизненные законы
в их соответствиях не слащавых —
неукоснительного старенья
и милосердного разуменья.
…И в прежнем, можно сказать, эоне
с четырёхпалым пеньком на троне,
и ввечеру, когда дальний гром лишь
и уцелел от потопа, помнишь? —
соблазн и скрепа моей надежды
весь шорох-ворох твоей одежды
из грубоватого хлопка цвета
поблёкших трав на излёте лета.
2
Неторопливый хронометр с боем
над вечным, можно сказать, покоем.
Без спешки принятое решенье
не звать на помощь — когда крушенье.
Ориентируясь на белёный
маяк и привкус во рту солёный,
за мысом с впалым его откосом
мы станем чайкой и альбатросом.
Друг друга криками повторяя,
выравниваясь и опять ныряя —
так каждый в Царствие Божье внидет.
Вот что во сне, очевидно, видит
раб, из которого вьют веревки,
иль сталкер после командировки.
…И хоть финальной задумки кроме
жизнь состоялась в своём объёме,
отхлёбывая понемногу виски,
я продолжаю свои записки —
навстречу новому мезозою
под галактической бирюзою.
3
Товарняков заоконный скрежет.
Прижавшись к наволочке несвежей,
будто пацан беспризорный — к лону,
он спит и видит родную зону.
Когда напорист, когда опаслив,
он был там разом и зол и счастлив,
кричал как чибис и ждал ответа
в сухой траве на излёте лета.
Не отличая ответ от эха,
он ждал отдачи, а не успеха
и где-то там, где репей в бурьяне,
и в станционном порой шалмане.
…Спи, сталкер! Что тебе нынче слава,
она диагноз, а не забава.
Чтобы какой-нибудь сноб с набобом
шли за твоим, извиняюсь, гробом?
В небытие уходить достойней
здесь на отшибе, чем в центре с бойней,
пока заря на сырой подушке
одна и держит на красной мушке.
Август 2005.
Кублановский Юрий Михайлович родился в Рыбинске в 1947 году. Выпускник искусствоведческого отделения истфака МГУ. Поэт, эссеист, публицист. Живет в Москве и в Поленове.
Опубликовано в Журнале №5