Мандерлей
"Мандерлей” — вторая часть (анти)американской трилогии Ларса фон Триера — кино столь же совершенное и столь же парадоксальное, что и “Догвилль”[1]. При этом, несмотря на общность стилистики, вторая часть отличается от первой примерно как прокламация от катехизиса. Иначе говоря, в своем новом фильме ехидный фон Триер препарирует уже не религиозно-этические, но социально-правовые аспекты американского понимания “благодати”.
Формально, впрочем, “Мандерлей” — продолжение “Догвилля”. Спустя два месяца после кровавой расправы над жителями городка Догвилль, которые умудрились растоптать и унизить совершеннейшее воплощение человечности и добра по имени Грейс, Грейс все в том же дорожном костюме, отороченном мехом, вместе с папой-гангстером и его подручными едет вниз, на юг, по рисованной карте Америки. Но теперь это уже другая Грейс, ее играет другая актриса — Брайс Даллас Ховард. Героиня Николь Кидман в “Догвилле” была, как ни крути, человеком достаточно зрелым, знающим, что такое боль, сострадание, снисхождение к человеческим слабостям. Просто в какой-то момент снисходить дальше оказалось уже невозможно; люди вокруг полностью утратили человеческий облик. Грейс Даллас Ховард — существо иное: юное, чистое и пионерски наивное. Предположить, что именно с ней приключилась история, поведанная в “Догвилле”, — невозможно. Душа этой рыжей барышни — чистый лист, а в сознании крупными буквами напечатаны разве что Декларация прав человека и начальные главы Конституции США. Единственное, что роднит Грейс “Мандерлея” и Грейс “Догвилля”, — редкостное упрямство и жажда нести людям добро наперекор жестокому и циничному папе-гангстеру.
Папа, кстати, тоже другой. В первой картине Джеймс Каан походил на бога-отца, безжалостно обрушивающего кару над головы падших. Уиллем Дефо, сменивший Каана в этой роли, — утонченный, стареющий ловелас. Поддразнивая дочку, он рассуждает, что всякая женщина втайне мечтает оказаться в гареме, а любые женские проблемы можно решить, подарив барышне букетик гвоздик. Но пионерка Грейс отвергает гвоздики. Она мечтает о подвигах. И объектом приложения ее героически-филантропических устремлений становится забытая Богом плантация в местечке Мандерлей, где в 1933 году все еще процветает рабство, отмененное в Америке семьдесят лет назад.
Весь этот Мандерлей, так же как и городок Догвилль, целиком выстроен в павильоне. За настоящей оградой начертаны схематические значки деревьев, те, что используют на топографических картах. Господский дом состоит из портика, колоннады и лестницы, но на втором этаже находится совершенно настоящая кровать под красным стеганым одеялом. Хижины рабов — невысокие деревянные ящики, где чернокожие спят вповалку, амбары и прочее нарисованы на полу (только пол тут, в отличие от “Догвилля”, — белый), зато есть каменный настоящий колодец, и возле него ходит по кругу настоящий, живой осел. Актеры всю дорогу, как и в “Догвилле”, старательно открывают и закрывают несуществующие двери, однако эта условность уже не кажется шокирующей. Она воспринимается как знакомое правило игры, и смысл ее совершенно тот же, что в первом фильме, — обозначить абстрактное, “головное” пространство для решения абстрактной социально-этической теоремы. Перед нами вновь — “классная доска”, макет жизни, выстроенный для наглядного решения некой заковыристой “школьной” задачки.
Условие задачи: “Отпустить несчастных рабов на свободу”.
Пионерка и отличница Грейс с готовностью тянет руку и уверенно выходит к доске. И дальше, на протяжении всего фильма, она, бедняжка, пыхтит, ломает голову, придумывая все новые варианты решений; но каждый раз откуда-то всплывают неведомые ей, дополнительные условия, и ответ в результате оказывается неверным: “Садись, два”. Ощущение мучительной “работы у школьной доски” подчеркивает и неспешный закадровый голос, принадлежащий словно бы всезнающему учителю, который подробно комментирует перипетии борьбы Грейс с не поддающейся решению социальной задачкой.
Как освободить рабов? На первый взгляд, проще простого! Решение № 1: нужно всего лишь разоружить белых владельцев плантации и открыть ворота. Однако мудрый папа напоминает историю с канарейкой Твити, которую Грейс в шестилетнем возрасте выпустила из клетки: птичка замерзла. За воротами рабов ждет голодная смерть, дело ведь происходит во времена Великой депрессии, когда не то что черные, но и белые подыхают с голоду. А если рабы останутся на плантации, хозяева повяжут их кабальными контрактами, и через пару месяцев все вернется на круги своя.
Грейс не сдается. Хорошо, вот — решение № 2. Чтобы не допустить повторного закабаления негров, Грейс решает задержаться в Мандерлее. Она требует, чтобы папа выделил ей половину своих головорезов, дабы припугнуть белых, и адвоката для составления правильных контрактов. Белые поражаются в правах сроком на один год; они будут бесплатно выполнять тяжелую физическую работу. А бывшие рабы, каждый, получат по мулу и земельный надел. Организуется кооперативное сельскохозяйственное предприятие “Мандерлей”, свободный общий труд на обобществленных полях. После сбора урожая и получения денег всякий волен решать свою судьбу самостоятельно. Себе и вооруженным гангстерам Грейс отводит роль наблюдателей, чтобы белые не препятствовали неграм строить новую, счастливую жизнь.
Новая жизнь, однако, почему-то не наступает. Бывшие владельцы под присмотром гангстеров выполняют какие-то совершенно бессмысленные задания. А черные болтаются по плантации и предаются любимым порокам: лупят детей и играют в карты на клочки ваты. Уже давно пора сеять хлопок, но никто даже не чешется. Что делать? Не гнать же освобожденных рабов в поле под дулами автоматов…
Посоветовавшись со старым, мудрым негром Уильямом, Грейс понимает, что необходимо вмешаться. Она придумывает решение № 3: людей надо воодушевить, нужно, чтобы они поняли преимущества новой жизни. Грейс предлагает неграм отремонтировать свои хижины, пустив на доски деревья из “Парка старой леди”, посягать на которые всегда было строжайше запрещено. Это записано в “Законе Мэм”, таинственной книге, которую старушка-плантаторша (Лорен Бэккол), не пережившая яростного вторжения Грейс в свои владения, хранила у себя под матрасом и перед смертью умоляла бросить в огонь. Грейс этого, конечно, не сделала. Несправедливый, чудовищный закон рабства, где люди поделены на семь категорий: “гордый негр”, “негр-неудачник”, “негр-клоун”, “негр-хамелеон” и т. д., чтобы ими удобнее было манипулировать, должен быть не только отменен, но и предан огласке. Бывшие рабы должны знать, как страшно их угнетали и унижали.
Затея с починкой хижин увенчалась успехом. Негры воспрянули духом, и наиболее сознательные даже отправились мотыжить поля. Однако с обнародованием “Закона Мэм” вышла заминка. Старый Уильям предостерег Грейс: люди еще не готовы. Конечно же! Нужно сначала обучить негров основам жизни в свободном демократическом обществе. По доброй воле обучаться они не хотят, но это не страшно. Грейс прибегает к решению № 4 — приказывает гангстерам силой собирать людей на занятия. Кольт — веский аргумент; все приходят и дружно учатся решать спорные вопросы голосованием. В частности, посредством голосования определяют, который час: это необходимо, чтобы вновь завести остановившиеся часы в гостиной Мэм. Белым Грейс тоже дает уроки: заставляет, вымазав лица сажей, прислуживать неграм. Но тут, глядя на смятенные лица бывших рабов, которые в ужасе пялятся на свои “портреты”, даже Грейс понимает, что хватила несколько через край.
Новая напасть приходит, откуда не ждали. На плантацию, лишенную защиты деревьев, вырубленных по предложению Грейс, обрушивается пыльная буря. Гибнут съестные припасы, под угрозой будущий урожай. Нечем дышать. От пыли заболевает пневмонией маленькая девочка Клер. Тут Грейс предлагает решение № 5: поделить на всех остаток продуктов, забить осла, а мясо отдать малышке Клер, ей нужно усиленное питание. И странным образом, когда вопрос встает о жизни и смерти, люди, все без разбора, и белые, и черные, начинают вести себя как люди. Разве что адвокат сбегает с плантации. Прочие же героически спасают посевы, честно делят скудную пайку, отказываясь от мяса убитого осла в пользу больной малютки. Даже гангстеры особо не ропщут и не рвутся покинуть плантацию.
Все вроде идет как надо, но на Грейс нападает тоска. Она чувствует себя одинокой, ненужной… Она перестала быть главной. Ее гордыня уязвлена. Больше того, ее мучают плотские вожделения. Ей — о ужас! — снятся сны о гареме. Ее волнует великолепная стать гордого негра Тимоти, который красиво гарцует на гордом вороном жеребце. Этот самый Тимоти — мунси, негр голубых кровей, потомок царского рода, предмет восхищенного внимания женской половины плантации — смотрит на Грейс с презрительной ненавистью, вертя в руках загадочный белый носовой платок, имеющий какое-то отношение к сексуальному ритуалу мунси.
Из душного плена эротических наваждений Грейс выводит известие о смерти малышки Клер. Больше того, выясняется, что мясо, которое ей оставляли на тарелке, съедала по ночам безвольная, неспособная совладать с чувством голода бабушка Вилма. Родители Клер требуют смертной казни для Вилмы, и сообщество бывших рабов демократическим путем, единогласно приговаривает старушку к уничтожению. Грейс считает, что они не правы, что Вилма не виновата, но демократия есть демократия. Единственное, что Грейс может сделать, — избавить Вилму от ненужных страданий. Поэтому — решение № 6 — она берется сама привести приговор в исполнение. Она идет к Вилме, нежно утешает, лжет, что та прощена, уговаривает заснуть и затем пристреливает ее, сонную. Так, дабы сохранить власть и авторитет в общине, Грейс принуждена взвалить на совесть сразу два смертных греха: ложь и убийство.
Но жизнь идет своим чередом. И кажется, что все жертвы принесены не напрасно. Наступает время урожая. Хлопок вырос отменный. Его собрали, очистили, продали, выручили хорошие деньги. Все счастливы. Все удалось. У негров есть реальный шанс обрести независимость. Белые тоже прощены и готовы остаться работать на плантации. К Грейс приезжает посланец от папы и говорит, что вскоре отец прибудет в Мандерлей и станет ждать ее у ворот ровно пятнадцать минут, на тот случай, если она захочет покинуть плантацию. Но Грейс не хочет. Ей нравится эта жизнь. Она ведь решила задачу — доказала себе и всем окружающим, что свобода — лучше, чем рабство.
Решение № 7, окончательное, — Грейс отпускает гангстеров, они больше ей не нужны. Она надевает белое платье с бантом и усаживается вместе со всеми за праздничный стол, освещенный хрустальными отблесками парадной люстры из дома Мэм. При этом Грейс исподволь поглядывает на Тимоти, который все вертит в руках свой загадочный носовой платок. “Он хочет тебя, — говорит ей подружка Тимоти Флоренс. — Пока здесь были гангстеры, он был у тебя в гостях. Теперь не ты, а он — хозяин положения. Иди”. И Грейс идет. Тимоти без лишних слов подхватывает ее на руки, несет по лестнице в спальню Мэм и трахает от души на красном стеганом одеяле, прикрыв ей лицо носовым платком по всем правилам мунси. Это одна из самых красивых и одновременно ироничных сексуальных сцен в мировом кино: белый идеализм, добровольно капитулировавший перед неукротимым эротическим зовом черной природы.
Бедная, бедная Грейс! Она полагает, что решила задачу на “пять” и как отличница заслуживает награды. Отрезвление ее страшно. Очнувшись после ночи любви, Грейс видит горящего черного жеребца Тимоти, который мечется по плантации. Возле амбара валяется Сэм — негр-клоун с перерезанным горлом. Элизабет тоже погибла в общей сумятице. “Что случилось?” — “Гангстеры украли деньги за хлопок”. Ужасно! Грейс ведь сама сказала им в голодное время, что они могут прокормиться своим ремеслом… Но все оказывается еще хуже. У ворот останавливается автомобиль, откуда выбирается доктор Гектор, шулер. Он уже приезжал однажды в самом начале и предлагал Грейс заключить типовой контракт: как только у негров заводятся деньги и они начинают думать о независимости, он втягивает их в карточную игру; 80 процентов выигрыша отдает хозяевам плантации, 20 — оставляет себе. Грейс тогда гневно послала подлеца подальше. Но он оказался на редкость честным человеком. Он привез деньги — 80 процентов суммы, вырученной за урожай, которую проиграл… Тимоти. “Но ведь мунси не играют в карты!” — “Женщинам нравятся эти сказки про мунси — гордых негров царских кровей. Никакой он не мунси — он манси, подлый, ничтожный раб. Говорят: „Мунси — гордец, а манси зато — жеребец””, — посмеивается честный шулер. Какой стыд! И с этим негром она…
Оскорбленная, униженная донельзя Грейс облачается в свой дорожный костюм с чернобуркой и намеревается навсегда покинуть плантацию. Но не тут-то было. Этой девочке еще предстоит заглянуть в конец учебника и узнать истинное решение задачи, с которой она не справилась. Грейс в последний раз является на собрание, прихватив пачку долларов и книжку “Закона Мэм”. “У меня для вас два подарка. Вот деньги, которые подло проиграл Тимоти. Вот — подлый закон, по которому вы жили. Тут написано, что Тимоти оносится к VII категории — негр-хамелеон. Сейчас я найду страницу…” — “Страница сто четвертая…” — неожиданно подсказывает Уильям. И тут выясняется, что именно он, мудрый Уильям, много лет назад сочинил “Закон Мэм”. В момент отмены рабства Америка была не готова принять освободившихся рабов такими, как они есть. “Закон Мэм” стал способом выживания. Он гарантировал неграм работу, пищу, крышу над головой, возможность винить белых, а не себя в своей скотской жизни, возможность относительно комфортного существования в рамках общины для всех: гордецов, хамелеонов, клоунов, неудачников… И еще вопрос: кто тут, в Мандерлее, был рабом, а кто господином? Недаром старушка-плантаторша умоляла Грейс перед смертью сжечь злосчастную книгу. “Закон Мэм”, закон выживания слабых, несовершенных людей в жестоком, несовершенном мире, был продиктован белым — черными и в интересах черных. И они не собираются прощаться со своей властью. На последнем собрании, как сообщают Грейс, было единогласно принято два решения: 1. “Закон Мэм” остается в силе. 2. Грейс должна занять на плантации место Мэм. У нее нет выбора. Ворота заперты. Ее не отпустят.
Все, ловушка, тупик. Но Грейс — не их тех, кто сдается. Она идет на хитрость. По закону Тимоти должен быть наказан. Наказание негра на плантации — целый ритуал: снимают одну секцию изгороди, к ней привязывают провинившегося раба, закованного в колодки; в заборе образуется дыра, и у Грейс есть шанс улизнуть; тем более, что и папочка должен подъехать. Напоследок она, поигрывая бичом, позволяет себе обрушить на негров “фонтан красноречия”: “Я никогда не примирюсь с вашим рабством, с вашим неуважением и ненавистью к самим себе…” Но тут закованный Тимоти бросает: “Это же вы, белые, создали нас”, и Грейс, сорвавшись, хватает кнут и принимается пороть Тимоти что есть силы на глазах у потрясенных рабов.
Эту сцену наблюдает снаружи папа. Ирония заключается в том, что ровно на этом же месте, с такого же точно эпизода наказания Тимоти, прикованного к решетке, началась год назад героическая эпопея борьбы Грейс против рабства на одной отдельно взятой плантации. Увидев теперь, как дочка с энтузиазмом охаживает бичом черную спину провинившегося раба, папа решает, что с борьбой за свободу и справедливость у Грейс все сложилось как нельзя лучше, и… уезжает. Пятнадцать минут истекли. Когда Грейс, опомнившись, с боем часов выскакивает за ограду, она находит на земле только букетик гвоздик и прощальное письмецо от папочки. Даже время, демократическим путем выставленное на часах в Мандерлее, оказалось неверным. Что делать? Негры с факелами у нее за спиной готовятся пуститься в погоню, и Грейс очертя голову спасается бегством вверх по карте Америки… Куда угодно, только подальше от этих диких рабов, от этих непонятных законов жизни, которые ну никак не совмещаются с идеальными нормами свободы и демократии.
Что тут скажешь? Можно, конечно, посмеиваясь и потирая руки, объявить, что Триер снял убийственный памфлет на тему войны в Ираке, фильм о смехотворно бесплодных попытках американцев силой оружия навязать вчерашним рабам демократию. Что любые попытки такого рода заканчиваются кровью, горами трупов и позорным, унизительным бегством. Все так. Но парадокс заключается в том, что даже потерпевшая поражение, не справившаяся с задачей, позорно бежавшая Грейс воспринимается нами с симпатией и сочувствием, граничащими едва ли не с восхищением.
Так уж снят этот фильм.
В нем есть несколько фантастически красивых, выразительных общих планов, снятых откуда-то сверху, когда камера охватывает пространство действия целиком. Вот Грейс возлежит на красной кровати и читает книгу Мэм, а внизу стоят, выстроившись на “параде”, негры — каждый возле цифры, коей означена его “категория”. Вот поля после губительной бури — красные кучки пыли на белом полу, как пятна крови. Вот мертвая девочка в грубо сколоченном ящике: начав с ее лица, камера совершает головокружительный взлет, и мы видим маленькое тельце с нелепо подогнутыми ногами, одиноко затерянное где-то внизу, среди условно обозначенных крестов кладбища. Вот сбор урожая, когда люди в косых лучах льющегося из неведомого источника света волочат за собой белые длинные мешки с хлопком. Вот прилет ласточек — черные крылатые тени несутся, перечеркивая, как в картинках волшебного фонаря, белый макет Мандерлея с его колодцем, домиками и рисованными деревьями… Взгляд сверху — взгляд на людей, вовлеченных в неотменимый и вечный круговорот мироздания.
Но по большей части эти самые люди занимают режиссера в гораздо более пристальном приближении. В основном камера в фильме “плавает” туда и сюда где-то на уровне человеческого роста, завороженно фиксируя на крупных и средних планах фигуры, жесты, лица, оттенки эмоций; а поскольку стен в Мандерлее практически нет и плантацию окружает глубокая тьма, эти лица словно вылеплены светом на фоне Космоса. Ничто не отвлекает, только люди, только человеческая природа, человеческая суть как она есть. И самое выразительное, самое запоминающееся, приковывающее к себе внимание здесь — лицо Грейс. Ее нежная, очень белая кожа, смешно торчащие из-под косынки перышки рыжих волос, ее серые глаза, то излучающие детскую радость, то мечущие молнии гнева, ее тонкая шейка и сосредоточенные морщинки на переносице… Именно она — фокус действия; именно за ней мы следим, и нас неотрывно волнуют ее упорство в решении неразрешимой “задачи”, ее победы и поражения, глупая гордыня и глупый стыд, и “школьный”, дурацкий пафос, и совсем не школьная способность подниматься на ноги после любого удара, ее отчаянные рыдания над трупом старушки Вилмы и счастье, которым лицо ее светится на празднике урожая…
Все остальные — и черные рабы, и белые потерянные хозяева, и гангстеры, и даже заезжий шулер — единая масса, люди, живущие согласно “мудрому” закону, по которому вода течет вниз, а жизнь неизменно стремится к сохранению статус-кво с учетом человеческой слабости и несовершенства. Грейс — единственная, кто пытается толкать этот мир вверх… В ее несгибаемом идеализме есть, безусловно, примесь гордыни и жажды власти, детской наивности и детского же упрямства, — но не себя она утверждает, пытаясь внушить неграм идеалы свободы и отказываясь в финале от власти над стадом рабов. Она утверждает именно идеалы и именно что свободу.
Насильно освободить — увы! — никого нельзя. И Грейс терпит законное поражение. Но ее идеалистическая упертость воспринимается в фильме как живая и благодатная, в общем, энергия, с которой нельзя не считаться и которую нельзя не ценить, ибо она не позволяет людскому сообществу превратиться в стоячее, гнилое болото.
Да, конфликт в “Мандерлее” выстроен вполне издевательски, но он уже не кажется столь безысходным, как в “Догвилле”. Тот городок можно было только уничтожить, стерев с лица земли во имя человечности и конкретного человека — Грейс. Здесь каждый остается при своем, и, несмотря на известное количество жертв, у всех есть возможность жить дальше. Что станется с Грейс, мы узнаем, когда Триер доснимет третью часть под названием “Вашингтон”.
Что станется с Мандерлеем — нам и так хорошо известно. Он будет тихо загнивать, отгородившись от мира, под властью каких-нибудь проходимцев, достаточно бессовестных, чтобы, как д-р Гектор, “снимать со дна” — то есть делать свой маленький профит на человеческом страхе перед свободой, на нежелании людей бороться с собственной слабостью. Мы сами живем в таком вот поместье “победивших рабов”, которые, попробовав западной демократии, предпочли откреститься от нее и вновь замкнуться в своем “суверенном” бесправии. Что делать? Это демократический выбор. Придется уж как-то “выдавливать из себя по капле…”. Но все-таки жаль, что мы так невзлюбили малышку Грейс. Она правда была славная девочка.
[1] См. “Кинообозрение Натальи Сиривли” — “Новый мир”, 2003, № 11.