Арутюнян Анна Георгиевна — журналист, критик. Родилась в Москве; с 1987 по 2002 год жила в США, где окончила факультет журналистики Нью-Йоркского университета. Публиковала статьи по медиакритике в российских изданиях. В 2003 году дебютировала на страницах «Нового мира» (№ 6).
Зимой прошлого года, просуществовав, как и положено подобным изданиям, несколько месяцев, закрылся очередной журнал Сергея Мостовщикова «Новый очевидец», что повлекло неизбежный в таких случаях вопрос: а не дело ли это Кремля?
«Это схема такая, — рассказывал мне тогда коллега-журналист. — Берется кредит, платятся огромные деньги, снимается роскошный офис, распивается коньяк и пишется что-нибудь нехорошее о Путине. Потом деньги заканчиваются, все закрывается, и говорят, что лавочку закрыл Путин». Или как это охарактеризовал «GlobalRus.ru»: «Провал „Нового очевидца” — это провал вовсе не смыслов, а всего лишь творческой журналистики 90-х, причем очень небольшой ее части, той, что сделала карьеру на стёбе»[1].
Надо сказать, я тоже участвовала в этой «творческой журналистике». Я тоже получала доллар за строчку в газете «Консерватор», приходила эдак к часу дня и распивала коньяк с коллегами за пятнадцать минут до того, как надо было сдать полосу. Мы ведь за этим сюда пришли, не так ли?
Но эта статья не о консерваторах с новыми очевидцами, не о сакраментальном «доллар за строчку», по которому прошлись многие злые языки задолго до меня. Речь не о так называемой «творческой», маргинальной прессе, а о том, что массовая, мейнстримовая пресса в России мало чем от нее отличается. В то время как массовая пресса, по идее, должна строить то самое гражданское общество, на отсутствие которого она так сетует, и адресоваться к возможно большему количеству граждан, она тоже делает карьеру именно на стёбе, отпуская при этом ехидные замечания о давлении Власти.
Никто не говорит громче о пропасти между народом и властью, чем мейнстримовая либеральная пресса. Между тем тот, кто хоть на миг предположит, что взаимоотношения между прессой и аудиторией не односторонние, а взаимные, — сразу вызывает подозрение в «желтизне».
Довольно точно прокомментировал газете «The Moscow Times» закрытие «Нового очевидца» Дэвид Ремник — редактор журнала «The New Yorker», которому «Очевидец» подражал во всем: «По разным причинам перспектива добросовестной прессы [в России] кажется сейчас мрачной»[2].
Скажем, замена в «Известиях» главного редактора Рафа Шакирова на двадцатишестилетнего Владимира Бородина после публикации «скандальных» фотографий детей Беслана рассматривалась как наглядный пример вмешательства Кремля в политику независимой прессы. Несколько месяцев спустя я услышала в адрес «Известий» упреки по поводу растущей «желтизны», которая связывалась с деятельностью молодого редактора, — дескать, желая оживить газету, он несколько переусердствовал с развлекухой.
На фоне этой бурной журналистской жизни и общественное мнение, и сами журналисты высказывают недовольство уровнем профессионализма современной российской прессы. Писатель Владимир Березин, например, рецензируя в «Книжном обозрении» новую книгу бывшего главного редактора «Независимой газеты» Виталия Третьякова, пишет, как и многие сегодня, о конце эпохи журналистики: «И вот получается, что за интересным разговором о технологии журналистского ремесла забываем о факторе времени. Мы забываем о том, что праздник журналистики кончился. Наступило похмельное понимание счета, который нам приносят с завидной регулярностью. Вот мы тратим деньги сумасшедшего спонсора, и когда он через год произносит: „А теперь давайте выйдем на самоокупаемость”, — кривим губы и закрываем лавочку. А вот мы работаем на государственную власть — какая бы она ни была. А вот мы делаем доходную газету „Четыре сиськи и два кроссворда” и плюем на все»[3].
Что касается «Нового очевидца», который, в сущности, просто послужил карикатурой российской печатной прессы, издатель журнала «Афиша» Илья Осколков-Ценципер в интервью для онлайнового издания «Полит.ру» очень четко описал этот феномен: «Главная незатейливая разница между этими двумя журналами [„New Yorker” и „Новый очевидец”] заключается в том, что „Нью-Йоркер” сделан людьми, которые являются журналистами и одновременно крупными литераторами. Они куда-то едут, рассказывают о чем-то животрепещущем и ярко высказываются, в том числе на важные общественно-политические темы, а не сидят дома, почесывая карандашом затылок и думая о том, чем бы еще повеселить массы»[4].
А в тех же «Известиях» (от 15 февраля 2005 года) бывший главный редактор «Московских новостей» Виктор Лошак напал на «пластмассовых мальчиков» с обеспеченной «штукой баксов», выросших в эпоху Интернета и не понимаюших, зачем нужно куда-то вообще ходить и кого-то о чем-то спрашивать. Лошак говорит, что работа «пластмассовых журналистов» отличается от профессионального репортажа тем, что у них «пафос на месте смелости; шутки ниже пояса на месте чувства юмора; бесконечное „я” как рецидив полного отсутствия интереса к непластмассовому миру, к жизни за границей собственных капризов. Референт одного глянцевого журнала как-то сказала мне: „Странно, они совсем не просят меня с кем-то их соединить, все варится только внутри редакции...”»
Нельзя сказать, что в этой критике непрофессионализма современных журналистов есть что-то новое. Как пишет в своей книге «Ре-конструкция России» Иван Засурский, «в конце восьмидесятых — начале девяностых <…> возрастает значение новых авторов и тех, кто меняет свою прежнюю профессию на практическую журналистику, — иначе говоря, дилетантов.Краеугольным камнем современного общества является профессиональная специализация и экспертиза, но именно она и исчезла из газетных дискуссий о судьбе российского общества и о том, что происходит за рубежом»[5]. То, что лучшие газеты 90-х создавались как печатные продолжения пресловутых разговоров „на кухне” и до опасной степени остаются таковыми, — похоже, всем известно. Однако реального стремления избавиться от этого дилетантизма особо не наблюдается.
Вместо этого формулируется несколько иной вопрос — об уместности авторского мнения в журналистике. В Америке, где «авторское мнение» сковано форматом гораздо жестче, чем в России, вопрос этот актуален уже много лет. В России между тем это право на «собственное мнение» на страницах печати до сей поры никем не оспаривалось. Но теперь, на фоне пятнадцати лет журналистских эксцессов, совершенно справедливо задается вопрос, до какой степени эта авторская позиция должна присутствовать в тексте. Этот вечный вопрос неизбежно связан с вопросом о журналистском профессионализме в контексте современной российской печатной прессы. После пятнадцати лет отстаивания своей независимости новые, постсоветские журналисты, возможно, ее и отстояли, но в результате она вылилась в разговор для прежнего узкого круга, в котором большая часть населения в недавнем прошлом не участвовала и который в настоящем фактически лишил эту большую часть аудитории печатного информационного источника. Замечу, что более или менее влиятельные центральные газеты вне столиц найти и купить не так-то просто.
Для «кухонного» интеллигента, весьма образованного и научившегося по умолчанию делить то, что говорила власть или писали советские газеты, на минус единицу, всегда все было «и так известно». Сегодня же, когда мы удивляемся, почему «пластмассовый мальчик» не может сделать нормальный репортаж, становится понятно, что дело не только в его лени или непрофессионализме, а в том, что он уже давно постиг «истину» и он заранее «знает», что любой разговор с гособвинителем по делу Ходорковского Шохиным или с директором ФСБ Патрушевым бесполезен. Беда только в том, что читателя газет интересует не «истина», а информация, и когда он видит, что подавляющее большинство пишущих журналистов уже давным-давно постигли свою «истину», а «факты», которые они дают, приведены лишь для того, чтобы очередной раз ее подтвердить, читать их материалы ему уже незачем.
Есть ли в России репортеры?
— Вы ведь репортер?
— Ну как сказать, я журналист. Я не репортер. Я просто переписываю информацию.
Из разговора с американцем.
Около года назад я стала новостным редактором англоязычного новостного проекта «Mosnews.com». Наш продукт — новости из России о России. Наша аудитория — простой американец, плохо понимающий разницу между Россией и папуасской Новой Гвинеей. Основной моей задачей было заинтересовать именно этого американца.
Как журналист, работавший и в Москве, и в Нью-Йорке, я уже не раз сталкивалась с трудностью объяснить американским журналистам принцип таких онлайновых проектов, как «Лента.ру», и такой феномен, что в России на каждый новостной повод — сотни изданий, цитирующих друг друга, а источник с эксклюзивной информацией — на всех один. Какой же я журналист, часто спрашивала я себя, глядя глазами американского профессионала, если я переписываю новости ИТАР-ТАСС, не поднимаясь из кресла и не берясь за телефонную трубку? Даже малобюджетная газетенка оклахомского города, где я выросла, с трудом бы меня поняла.
Еще больше осложняло мою работу то, что, «вещая» на Америку, я исходила из принципа: новость создает читатель в такой же степени, в которой создает ее журналист. В «Mosnews.com» мы должны были исходить почти исключительно из того, что выбирали американские читатели. Однако те русскоязычные новостные материалы, с которыми я работала, просто-напросто не ориентировались на своего читателя.
Правозащитники говорят нам, что беда заключается в ущемлении свободы слова, и факты это иногда подтверждают. Но, глядя на это «американскими глазами», я видела и другое — вопиющую лень воспользоваться той свободой, которая есть: поехать, спросить, разобраться. Это воспринимается или как нечто неосуществимое («а кто тебе даст?»), или, повторю, как нечто бесполезное («а зачем?»). Журналисты ждут от чиновников, что те будут служить им как публичные фигуры, совершенно не учитывая, что своих информантов надо сначала выдрессировать и потом лелеять, а это многолетняя работа. Вместо этого, как только чиновник нас отфутболивает, мы тут же складываем руки.
Во время беседы с известным в США медиакритиком, ныне деканом журфака Нью-Йоркского университета Джеем Розеном (Jay Rosen), наш разговор сам собой свернул от судеб американской прессы к российской. «Если ты больше не существуешь как рупор партийного органа, — сказал мне Розен, — нужна новая приверженность чему-то, нужна новая задача. Недостаточно сказать: „Ну вот, мы профессионалы, мы независимы”, должны быть какие-то другие мотивы, другие оправдания собственного существования, кроме независимости». Похожий вопрос сейчас стоит и в США в связи с культом объективности в американской прессе: вот ты объективный журналист. Что ты намерен делать со своей объективностью? Соответственно — в российских СМИ: «Вот ты независим. И что делать дальше с этой независимостью?»
Культ Личности, или Я Путина видел[6]
Несмотря на тот показательнейший факт, что все мало-мальски влиятельные газеты страны издаются в Москве, сегодня информационное пространство в России крайне неоднородно. В то время как основная пятерка газет в США («The Washington Post», «The New York Times», «The Los Angeles Times», «The Chicago Tribune», «USA Today») мало чем отличается друг от друга даже по степени «либеральности», в России трудно подобрать основную пятерку, и если газеты имеют между собой что-то общее, то разве что частоту выпуска.
Помимо этого часто складывается впечатление, что журналиста занимает не функция информирования, а попытка самому стать новостным поводом. Вместо того чтобы информировать, сегодняшний журналист в своих статьях совершает Поступки.
Газета «Коммерсантъ», которая находится в первой тройке вместе с «Независимой газетой» и «Комсомольской правдой» по индексу цитируемости поисковика Яndex.ru, может дать нам множество характерных примеров этого, показательных хотя бы потому, что «Коммерсантъ» во многом задал формат печатной журналистики 90-х и до сих пор представляет некоторый журналистский стандарт, к которому стремятся и другие газеты.
Во время информационно-ценных событий таких «поступков» множество. Вот в Киеве происходит «оранжевая революция», и газета посылает туда корреспондента Валерия Панюшкина, чтобы разобраться. Как новостник и просто как любопытный читатель я, конечно, очень надеялась, что Панюшкин объяснит мне, что к чему. Но вот какую информацию передал мне Панюшкин: «Человек из штаба Виктора Януковича, пожелавший остаться неизвестным, на мой вопрос: „Какие на самом-то деле exit polls?” — молча достал из кармана мобильный телефон и показал мне текст SMS: „Ющенко — 55, Янукович — 43”. „Вы с точностью до наоборот соврали?” — уточнил я. А он только улыбнулся и пожал плечами». В общем, из этой статьи я узнала мало сверх того, что Панюшкин был в Киеве и с кем-то там говорил. Тот факт, что он ссылается на текст SMS на мобильном телефоне какого-то человека, которого он даже не представляет (впрочем, это его право), ни в коем случае не является для меня доказательством того, что именно Ющенко на самом деле победил по результатам второго тура президентских выборов.
Далее Панюшкин сообщает, что в девять утра у него в номере зазвонил телефон. «Вставай, проспишь революцию! — сказал давешний сотрудник штаба Виктора Януковича, пожелавший остаться неизвестным и объяснявший мне накануне механизмы фальсификации. — Вставай и приезжай на майдан. Здесь полно народу. У меня прямо руки чешутся повести их на штурм чего-нибудь, а этот валенок Ющенко все не едет»[7]. Так вот, оказывается, зачем все это надо было написать. Чтобы засвидетельствовать, что Валерий Ъ-Панюшкин сам (представляете?) был в Киеве и что ему звонила какая-то «шишка». Что он, Панюшкин, чуть не проспал революцию!
Вводки в этой «беллетристической» традиции российских СМИ вряд ли могут что-нибудь изменить. Вот как начинается репортаж НТВ по поводу заседания Госдумы, посвященного монетизации льгот от 21 января 2005 года: «Обитателям Охотного Ряда, может быть, и хотелось бы иметь работу поспокойнее, но с началом сессии спокойствие думцам пока лишь только снится». Корреспонденту НТВ потребовалось 21 слово, чтобы сказать совершенно очевидную вещь. Он даже умудрился при этом избежать какого-либо упоминания о своей теме — заседании Госдумы по поводу монетизации льгот.
Иногда создается впечатление, что даровитые журналисты рассчитывают исключительно на смакователя, который, погружаясь в кресло или в ванну с очередным номером своей любимой газеты в одной руке и бокалом сухого мартини в другой, восклицает: «Ах, как искусно пишет господин NN! Какой слог, какой талант!»
Но такой подход явно противоречит провозглашаемым принципам.
На сайте «Коммерсанта» в разделе «Об ИД „Коммерсантъ”» газета пишет о себе следующее: «Чтобы понять, какую революцию совершил „Коммерсантъ”, следует вспомнить, что журналистика в СССР была совсем другая — от заголовков до принципов подачи информации. В те времена любой практикант даже в репортаже о происшествии на птицеферме стремился продемонстрировать талант публициста, поэтому заметки часто начинались с лирических отступлений, исторических и философских аллюзий»[8]. Но многие политические материалы «Ъ» — да и многих независимых газет — начинаются именно с этого.
Конечно, можно свалить все на то, что «в этой стране» говорить о политике серьезно нельзя. Вот тогда и получается «феномен „Коммерсанта”», или подход «ну мы же с вами умные люди», которым журналисты всячески пытаются выразить свое презрение к политике и войти в эдакую доверительность с читателем, в закрытый клуб, где «всем все и так понятно». Но презрение к предмету, о котором пишешь, очень быстро перетекает в презрение к читателю.
Вот новостная статья в «Независимой газете»: «Первый саммит глав государств — участников Единого экономического пространства (ЕЭП), открывшийся вчера в Ялте, проходит, по сути, в режиме экспромта»[9] (разрядка моя. — А. А.). Далее следует информация, которую я, не хуже автора статьи, могла прочитать в сообщениях новостных агентств. Получается сплошное «по сути». Я даже не поняла из статьи, посылала ли «НГ» спецкора в Ялту.
Вернемся к «Коммерсанту» и посмотрим, как освещалось дело «катарских узников». Подражая тому, что в американских газетах называется lead (фраза, которая и выражает сущность новостного материала и пытается захватить внимание и возбудить любопытство читателя), газета, как всегда, помещает в начале текста вводку, которая начинается с весьма сухого текста: «Вчера секретарь Совета Безопасности РФ Игорь Иванов заявил в интервью „Интерфаксу”, что двое россиян, осужденных в Катаре по обвинению в убийстве Зелимхана Яндарбиева, „в ближайшее время вернутся на родину”. Это означает, что российские власти уже договорились с Дохой подписать соглашение о передаче заключенных. Осталось только согласовать небольшую деталь: проведут ли сотрудники спецслужб ближайшие 25 лет в российской тюрьме или их выпустят на свободу». Далее становится все менее понятно, о чем именно мне хочет рассказать корреспондент «Ъ». «По сути, принципиальное согласие катарских властей на то, что россияне [обвиняемые в убийстве Яндарбиева] <…> вернутся в Россию, было получено еще этим летом»[10]. Так по сути чего? Новой информации, поступившей в редакцию газеты? Или по итогам пересмотра сообщений Интерфакса?
Разочарование мое заключалось в том, что я уже давно прочитала интервью И. Иванова и предположила из вводки, что у «Коммерсанта» появилась дополнительная информация, которая проливает свет на происходящее. Между тем дальше выясняется, что вся новая информация сводится к предположениям: «Как сообщил „Ъ” источник, близкий к суду в Дохе, Катар отдает себе отчет в том, что Москва затеяла историю с возвратом осужденных на родину во многом для того, чтобы получить возможность их освободить. И именно этого Доха старается не допустить» (выделено мной. — А. А.).
На примере этой же статьи, кстати, видно, что печатные СМИ несколько злоупотребляют правом источника на анонимность. Совершенно ниоткуда не следует, что «источник, близкий к суду в Дохе»,и «человек из штаба Виктора Януковича» не являются одной персоной.
В американских руководствах по журналистской этике право на анонимность источников считается чуть ли не сакральным. Но в тех же руководствах очень строго регламентируется использование неназванных источников, так как любой редактор знает, что подобная практика плохо сказывается на репутации газеты[11].
В российской же прессе журналисты почему-то считают, что использование анонимных источников придает их материалу завораживающую таинственность. На самом деле главная причина, по которой эти источники не названы, часто заключается в том, что они никем не являются и авторитета у них ровно столько, сколько придает им сам журналист. Работая в газете, я часто сталкивалась с явлением, которое описывает публицист Дмитрий Ольшанский: «Олигархи еще какое-то время будут давать деньги на свои „влиятельные” политиздания с тиражом 5000 экземпляров. А потому мы по-прежнему слышим и услышим еще их дежурное бормотание в духе „как сообщают нашему корреспонденту из совершенно секретных источников…” (другой корреспондент в аське рассказал), „как заявляет авторитетное агентство…” (в интернет-поиске белиберду случайно нашли), „эксклюзивное интервью нашему изданию согласился дать великий ньюсмейкер Икс” (в ЖЖ-комьюнити „папарацци”[12]удачно прикупили чужое интервью за 50 долларов)»[13].
Вот «Время новостей» пишет о той же Дохе: «Двум российским военным разведчикам, суд над которыми возобновился в Катаре, может быть вынесен тяжелый, но не смертный приговор. Такую информацию получила газета „Время новостей” из своих источников в Дохе»[14]. Слава богу, газета потрудилась связаться с вдовой Яндарбиева, Маликой, по телефону, чтобы та им сообщила, что не сомневается, что ее мужа взорвали русские. То есть газета явно тоже стремится подражать западному формату репортажа. Только непонятно, что именно заключено в репортаже — то, что приговор не смертный (о чем новостные агентства уже сообщили ранее со ссылкой на названный официальный источник), или то, что Малика зла на русских.
Вообще складывается впечатление, что газеты, страдая от недостатка материала, используют всяческие подходы, чтобы придать новости некоторую таинственность и намекнуть на опасность. Например, газета «Газета» очень любит делать новости «по сути», когда журналисты, видимо, собираются вместе и долго рассматривают фразу какого-то чиновника, пока им не придет в голову некое предположение, которое они и напечатают как новость, а «Эхо Москвы» вслед за ними повторит это под соусом «нового развития дела Пуманэ».
В таких случаях «Газета» назовет репортаж «Два неизвестных в „деле Пуманэ”» и опять же в выделенной жирным вводке начнет с того, что «ГАЗЕТЕ стали известны сенсационные подробности служебного расследования по „делу Пуманэ”»[15]. Беда в том, что далее следует подробный пересказ уже давно известного «дела Пуманэ» и только к середине материала мы узнаем о сенсационных подробностях, которые, как выясняется, лишь плод аналитических бдений журналистов.
Не стоит думать, что инициатором подобной порочной практики является «Коммерсантъ» или что она свойственна в основном независимой, оппозиционной прессе: она является продуктом общей редакторской идеологии, которая основана на ложном понимании потребностей читателя.
Для того чтобы понять, о заблуждениях какого масштаба идет речь, достаточно посмотреть на нелиберальную массовую газету, в которой делается примерно то же самое, только с поправкой на стиль. «Комсомольская правда» тоже находится в тройке самых цитируемых газет, принадлежит потанинскому «Онэксимбанку» и в отличие от упомянутых выше изданий стремится избежать какой-либо оппозиционности. Многие даже называют ее «кремлевским официозом». Учитывая это, ее статью конца февраля о предполагаемом стремлении Михаила Касьянова возглавить оппозицию можно рассмотреть вне политического контекста и убедиться, что она страдает той же болезнью журналистского высокомерия. Независимо от соответствующего бульварного стиля такие политические статьи, как «Касьянов готовится стать вторым Ющенко?», могут содержать такую же скудную информацию, как и у соперников «Комсомолки», предназначенных для «образованной» публики. Беда не в таких фразах, как «Касьянов <...> засветился всего на нескольких тусовках». Более того, эта развязность, пожалуй, единственное ценное качество в статье, автор которой не удосужился даже упомянуть о той пресс-конференции, на которой Касьянов заявил относительно своего участия в президентских выборах, что «все возможно». Вместо этого газета порадовала читателей сомнительной «сенсацией»: «„КП” выяснила подробности этих конспиративных заокеанских вояжей. <…> Достоверные источники сообщили нам: Михаил Михайлович в декабре выступил в нью-йоркском Совете по международным отношениям с лекцией о ситуации в России. Причем поставил жесткое условие: РУССКИХ В ЗАЛЕ БЫТЬ НЕ ДОЛЖНО!»[16] Ну и что? Каким образом читатель — тем более читатель массовый — должен уразуметь связь между закрытым выступлением за рубежом и стремлением стать российским Ющенко, решительно непонятно. В статье не только не приводится ни одного заявления Касьянова, но в тексте не упомянут вождь «оранжевой революции».
У газеты, видимо, та же самая игра со своим читателем под названием «ну мы же с вами все понимаем», только еще более примитивная, чем в оппозиционной прессе. Дескать: все, что «за границей», это «Ющенко».
Редкие попытки выйти на аудиторию, достигнуть с ней взаимопонимания расцениваются в российских СМИ как дешевая «желтуха». «Приличные люди» не читают газету «Жизнь», у приличных людей популярная журналистика вызывает брезгливость. Если в Америке самое страшное для журналиста — это обвинение в предвзятости, то в России это жупел «продажного журналюги». Особенно это заметно на интернет-форумах, где постоянно идет разговор на тему «сколько тебе за эту статью заплатили», ведутся речи о «джинсе», то есть о заказных материалах.
Дмитрий Быков, в качестве бывалого журналиста, поделился со мной следующим наблюдением на эту тему: «Если во всем мире пресса делается, грубо говоря, для читателя, то Россия — это одна из немногих стран, где читатель играет для прессы пренебрежимо малую роль. Это странная тенденция, потому что в нормальном рынке существует попытка хоть как-то интересы читателей учесть».
Читателю навязывают мнение, что все интересное — «желтое», а про политику, про которую вообще-то тоже интересно почитать, ничего «всерьез» говорить не стоит, — «нормальному человеку и так все ясно». Откуда появилось представление, что читателю нравится такая дешевая лесть?
«Коммерсантовцы <…> предложили читателям почти иностранную газету», — пишет о себе «Коммерсантъ». Но скорее самим «Коммерсантом» и последовавшими его примеру газетами взяты за образец репортеры-борцы-за-справедливость из классических американских фильмов.
Опять тот же «Коммерсантъ»: «Яковлев с соратниками первыми ввели западный принцип подачи информации — „принцип перевернутой пирамиды”: в первых трех фразах сжато излагается суть информации: что, где, когда. Так появилась вводка (lead в американской терминологии)». И что же? Как мы уже видели, во вводках в сухом, почти официозном стиле излагается новость с явной оглядкой на американский объективизм, ну а потом совершается плавный переход к «беллетристике», скажем, об этнической музыке на пресс-конференции. Стоит открыть американские газеты, чтобы понять, насколько выдуман тот идеал, которому подражают газеты российские.
Культ объективности: может ли американская газета
быть консервативной или либеральной?
В мире пиара наши попытки достичь идеала могут сделать из нас пассивных потребителей новостей.
«Columbia Journalism Review», 2003, № 4.
Итак, последние лет пятнадцать российская пресса то имитирует Запад, то пытается припасть к традициям русской публицистики. Как пишет публицист Александр Тимофеевский, «в начале 1990-х всеми нами владел один только Запад. Поэтому говорить, что новые медиа строились без всякой оглядки на западные проекты, было бы смешно… В России создавался свой образ Запада»[17].
Один из этих образов Запада, который российская пресса обрела как корявую кальку с чужого языка, — состояние конфронтации между репортером и официальным лицом[18], подоплекой чего является всеобщий американский культ объективности. Однако на страницах российской прессы эта конфронтация воплощается не в попытках более искушенного репортажа, а, наоборот, в игнорировании чиновников или в простом высокомерии.
Для более наглядного объяснения можно процитировать пару строк из учебника по журналистской этике, написанного репортером и журналистом Роном Смитом в 1999 году: «Понятие объективности настолько переплетается с американским восприятием журналистики, что многие американцы удивляются, когда узнают, что [такой вид объективности] — это в первую очередь североамериканский идеал. Европейские газеты допускают в своих статьях отчетливое политическое направление. В Лондоне, например, читатели „The Guardian” ожидают от газеты либеральной интерпретации новостей, в то время как „The Times” и „Sun” предлагают консервативные взгляды»[19].
Впрочем, и многие американцы не понимают существенную — а не форматную — разницу между «редакторской статьей» в газете «The New York Times» и колонкой раздела «Мнения». Когда же российские читатели хотят выяснить политическую ориентацию американской газеты — которой в их понимании там просто нет, — они заглядывают на последнюю полосу и читают тексты в наиболее привычном для себя стиле — авторские колонки.
У американских газет, например, есть традиция во время президентской кампании объявлять свое предпочтение тому или иному кандидату. Это делается одной редакторской статьей, которая появляется где-то в октябре. В ней излагаются причины, по которым редакция считает именно этого кандидата наилучшим выбором для страны. Во время последней кампании газеты «The New York Times» и «The Washington Post» обе «проголосовали» за Керри.
Американским читателям приходится объяснять, что, если во время выборов в новостных статьях и присутствует ощутимая «предвзятость» в ту или иную сторону, то это не имеет никакого отношения к позиции, выраженной редакцией. «В нашей редакции, — говорится в правилах этики газеты «The Washington Post», — разделение новостных статей и редакторских статей полное и совершенное»[20]. И, как пишет Леонард Дауне, исполнительный редактор «The Washington Post», в пояснительной колонке: «Мнения, выраженные в [редакционных статьях], устанавливаются на собраниях с участием авторов этих статей, которые находятся в прямом подчинении <…> редактора редакционной полосы. Ни я, ни кто-либо из тех, кто освещает новости под моим руководством, не присутствуют на этих собраниях». Соответственно «ни редактор редакционной страницы, ни те, кто пишет авторские колонки, не имеют никакого отношения к освещению новостных событий, включая предвыборную кампанию».
Но далее следует самая сокровенная жертва, принесенная культу объективности. «Как я говорил и писал раньше, я более не пользуюсь своим правом голоса. Как последнее решающее звено в новостном процессе газеты „The Washington Post” я отказываюсь, даже в качестве частного лица, принимать решение о том, какой кандидат должен стать президентом или даже членом городского совета, или о том, какова должна быть политика в сфере здравоохранения или налогообложения. Я хочу, чтобы мой ум был открыт ко всем сторонам и возможностям, пока я руковожу освещением новостей»[21].
Тут необходимо примечание. Работая в американской газете, журналист не обязан отказываться голосовать. Но такое решение будет приветствоваться. Вот что пишет по этому поводу этическое руководство газеты «The New York Times»: «Для журналиста нет места на политической арене. Сотрудники имеют право голосовать, но они не должны делать что-либо, что могло бы поставить под вопрос их профессиональный нейтралитет или нейтралитет газеты „The New York Times”. В частности, они не имеют права участвовать в предвыборной кампании, демонстрациях или выступлениях в поддержку кандидата или законопроекта. Они не могут носить значки в поддержку кампании или какие-либо другие значки. Они должны учитывать, что наклейка на семейной машине <…> может быть воспринята как их личная позиция, даже если ее сделали не они сами, а другой член семьи <…>»[22].
Но в рамках этого культа объективности конфронтация наблюдается отнюдь не только, и даже не в первую очередь, между журналистом и властными структурами, а между журналистом и медиамагнатом — несмотря на то, что журналисты теми же магнатами финансируются. Как возникает такая конфронтация?
В Америке есть давняя традиция медиакритики, которая очень ощутимо базируется на марксистском подходе. И в ней стало аксиомой, что сам факт принадлежности СМИ богатым магнатам означает, что эти богатые магнаты проводят, хотя бы исподволь, свои — например, консервативные, республиканские — ценности. Вот что утверждал в разговоре со мной специалист в области СМИ профессор Иллинойсского университета Педро Кабан (Pedro Caban): «Еще одна сила, которая действует против свободы прессы, — это явная идеологическая связь между большими корпорациями [которые финансируют СМИ] и неоконсерваторами в правительстве. Печатную прессу критикуют именно из-за ее рабского отношения к власти и тенденции к банальности, особенно когда речь идет о том, чтобы бросить вызов большим корпорациям».
Исследования, на которые ссылается Рон Смит, действительно показывают, что медиамагнаты несколько консервативней среднего американца. Но в то же время эти же исследования показывают, что средний журналист куда либеральней среднего американца. Как мне рассказывал редактор городского отдела газеты «The New York Times» Френсис Флаэрти (Francis Flaherty), читатели упрекают газету в либеральной предвзятости так же часто, как в консервативной.
Сегодня, под воздействием антиглобализма и ожесточения между правыми и левыми, фактически невозможно ответить на вопрос: влияет ли аудитория на средство массовой информации в той же степени, в какой СМИ влияет на аудиторию? Действительно ли СМИ навязывают потребителю ценности сверху? Нет ли оснований предположить, что коммерческие СМИ отличаются от государственных тем, что в последних пропаганда действительно исключительно односторонняя, в то время как рекламодатель обязан учитывать — и тратит много средств, чтобы изучить, — интересы зрителя и потребителя?
В любой медиакритике принято по умолчанию преувеличивать пассивность потребителя. На самом же деле СМИ очень восприимчивы к своим потребителям, что давно уже поняли рекламодатели, но почему-то никак не хотят понять публицисты.
Если публицисты и медиакритики атакуют ведущие газеты США за «предвзятость», точно так же они начинают слева атаковать сам культ объективности. Наряду с проблемой предвзятости возникает проблема скованности, которая не позволяет журналисту анализировать новости.
Влиятельный журнал, посвященный СМИ, в статье под названием «Пересматривая объективность» пишет: «Важно отметить, что один из основных двигателей в переходе к объективности в XIX веке был экономическим. Чтобы нравиться как можно более широкому кругу читателей, сначала дешевые ежедневники, а потом новостные агентства постепенно убрали из новостей партийный контекст. Сегодняшние владельцы еще более сузили новостной формат, оставляя все меньше и меньше места для обозначения контекста и для анализа»[23].
Но если здесь проблема преподносится так, будто изначально именно аудитория требовала поменьше партийности, то, как я услышала от медиакритика Джея Розена, сейчас «все больше и больше людей хотят знать, с какой именно точки зрения подается информация, которую они потребляют». «Мы согласны, — пишет Розен в своей интернет-колонке, — что такое мышление — без мировоззрения, без политики — отнюдь не способствует глубокому пониманию»[24]. Отвечает ему там же репортер газеты «The Washington Post» Майкл Пауэлл: «…культ объективности всегда удивлял меня своим фундаментально инфантильным интеллектуальным подходом. …Мне очень приятно читать британские газеты, где журналисты более откровенно выcказывают свою политическую позицию. Но с другой стороны, наиболее глубокая и качественная расследовательская журналистика происходит именно из американской традиции, потому что эта традиция заставляет репортеров справляться с противоречащими точками зрения».
В общем, всем осточертел ханжеский взгляд, будто бы журналист может быть полностью объективен. Это было видно и по освещению последней предвыборной кампании в США.
Если американские СМИ уже пытаются преодолеть свой культ объективности, то ведущие газеты России все еще, хотя и безуспешно, к нему стремятся. Вот что пишет о себе «Коммерсантъ»: «Только факты, никаких оценок, никакой морали и уж тем более никакой „личной авторской и гражданской позиции”. Краткость, осторожность в оценках, холодноватый отстраненный тон, ирония. „Коммерсантъ” создали люди, которые пришли в бизнес одновременно с его читателями, если не раньше. Это давало им право разговаривать с аудиторией на равных. А порой и свысока…»
Здесь есть искушение сделать обобщение: дескать, американская пресса парализована культом объективности, в то время как российская пресса парализована своей ангажированностью. Это отчасти так, но тогда стоило бы решить эту проблему, найдя золотую середину. Ведь видно, как российская пресса во многом стремится подражать американской. Почему же это у нее не получается?
Американских журналистов, как мы уже выяснили, сковывает культ объективности. Что же сковывает русского журналиста? Власть?
СМИ и Власть
Ни одна ведущая газета, пишущая об ущемлении свободы слова, не объяснила, каким именно образом власть мешает журналистам задавать вопросы чиновникам, упорно дозваниваться в Госнаркоконтроль для получения разъяснений (понимаю, это не просто, сама пробовала), выезжать на место события и говорить с кем только можно, хватать людей за рукава, как меня учили на американском журфаке, расспрашивать свидетелей и, в общем, заниматься прямым журналистским делом. Власть действительно мешает задавать вопросы, но не дело журналистов — опускать в этом случае руки. Механизмы «административного ресурса» «всем известны», но никем не описаны. Когда спрашиваешь, кто и как мешает тебе, репортеру, брать интервью и делать репортаж, упираешься в сплошное «ну всем известно, кто и как».
В Америке телеканал CBS стал центром целого скандала из-за того, что осенью 2004 года опубликовал доклад, полученный из одного источника, и не проверил его по данным из другого. А в России той же осенью того же 2004 года «Альфа-банк» отсудил у «Коммерсанта» очень крупную сумму за сведения, «порочащие деловую репутацию», которые были приведены в газетной статье «Банковский кризис вышел на улицу». Решение суда было воспринято газетой, само собой, как очередной «наезд» на свободу слова. И «Коммерсантъ», в своем стиле, решил ответить еще более «остроумным» наездом. 31 января, когда суд потребовал от газеты напечатать опровержение, газета вышла с пустыми полосами. И с опровержением, напечатанным вверх ногами.
Как бы ни относиться к решению суда, к банковскому кризису, к «Альфа-банку», такие выходки видятся истерикой раннеподросткового возраста. На журналистских форумах в тот день наблюдалась особая солидарность — некоторые даже оценили пустой номер как «героизм»: ай да молодцы, «тактично» показали, что не «дадут себя втоптать в грязь», «не потеряли при этом ни присутствия духа, ни чувства юмора».
В судьбоносной статье меня сразу по выходе ее удивило, с какой неосторожностью пишут о банковском кризисе. «Вчера ближе к вечеру отделения „Альфа-банка” были буквально атакованы клиентами»; «Как сообщил вчера „Ъ” источник в банке, там „работал только расчетный центр”. А как стало известно „Ъ”, некоторые вкладчики „Альфа-банка” вчера не смогли получить деньги по уже истекшим вкладам»; «…серьезные проблемы открыто проявились у двух крупных ритейловских банков — „Альфа-банка” и „Гута-банка”». Какие серьезные проблемы? Что они означают конкретно? В контексте статьи речь могла идти только о проблемах с наличностью. А что это за источники в банке? Подобная неряшливость уже становилась причиной не одного скандала вокруг недобросовестных журналистов в США, и отнюдь не только из-за нечеткости изложения — с такими оборотами почти невозможно доказать достоверность информации в суде.
Что и произошло. Американский культ объективности, кстати, во многом возник из-за страха перед исками о клевете, и жесткий формат отчасти существует именно для того, чтобы журналист не попался в суде. Когда «Альфа-банк» выиграл иск, я это оценила как толчок для «Коммерсанта» — и для других газет (ведь «Коммерсантъ» в этом плане всего лишь отражает общий стиль) — к тому, чтобы выверять свои репортажи и добросовестней относиться к подаче информации, формулировке выводов и особенно «намеков». Ведь при нехватке информации в российской прессе под «намеками» часто подразумевается «правда».
Однако похоже, что «Коммерсантъ» боится исков куда меньше, чем «The New York Times». Довольно верно охарактеризовала инцидент Соня Соколова, главный редактор сайта «Zvuki.ru», которая уже много лет специализируется на интернет-маркетинге: «Я полагаю, что любые граждане, в том числе и предприниматели, а также СМИ должны с уважением относиться к решениям суда. Но не только это важно — стоит еще с уважением относиться к своим читателям. Похоже, газета „Коммерсантъ” это не считает существенным, а жаль. Честность и умение признавать собственные ошибки гораздо важнее прекрасного креатива».
Конечно, как говорят на Западе, «в России есть проблемы со свободой прессы». Телеканалы, самые влиятельные СМИ, принадлежат Кремлю. Между тем оппозиционные, либеральные СМИ (в числе которых остались главным образом газеты и журналы) фактически бессильны. На электорат они повлиять не могут, а «власть» их не слушает.
Но что значит — несвободные СМИ? И насколько велики препятствия для становления по-настоящему независимых, эффективных и читаемых СМИ?
«Тут довольно смешной парадокс, — заметил Дмитрий Быков. — Я никогда не испытывал давления со стороны государства, но всегда — давление, и очень сильное, со стороны работодателя, который всегда бежал впереди государственного паровоза, забегал вперед, боялся, панически не желал предоставить мне какую-либо свободу, то есть люди перестраховывались безо всякого на то основания».
Другой журналист (пожелавший остаться не названным), проработавший несколько лет в новостном отделе телеканала, тоже не мог вспомнить ни одного случая, когда бы его прижимали по политическим мотивам. «Ну, если Газпром, к примеру, заключил контракт на рекламу, то не рекомендуется мочить Газпром. A во время Беслана давления не было, но просили не употреблять слово „штурм”. Просило непосредственное начальство. Другого давления не было».
Но такие случаи, как с Газпромом, типичны и в Штатах, где они тоже служат поводом для жалоб на ущемление прав журналистов. Однако нужно различать вопрос денежный и вопрос политический — даже если они тесно связаны. «Говори что хочешь, только не на мои деньги» — это имеет право потребовать каждый.
На данный момент я не вижу в «оппозиционной прессе» ничего оппозиционного. Если у «Коммерсанта» есть какая-то антипутинская позиция, то она никаким образом не аргументируется, а просто подразумевается по умолчанию. Или в виде стёба. «Ну мы же с вами умные люди…»
Власть между тем слишком часто становится козлом отпущения. Скандал вокруг газеты «Московские новости», который происходил именно тогда, когда я работала в ее английской редакции, выглядел как демонстрация этого феномена. В специальном выпуске газеты «без Евгения Киселева», в котором содержалось открытое письмо уволенных журналистов Михаилу Ходорковскому, журналисты хотя и признавали, что «это не интрига Кремля», не удержались от того, чтобы заявить, что скандал Кремлю на руку[25]. После этого совладелец «Московских новостей» Леонид Невзлин, который и нанял Киселева, чтобы придать газете новое лицо, заявил, что он не желает финансировать неприбыльную газету. И снова виновата во всем оказалась власть — британская «The Guardian» тут же приписала Кремлю большую роль в создании таких условий, при которых рекламодатели не желают размещать свою рекламу в оппозиционных газетах. «Рекламодатели <…> предпочитают пропутинскую бизнес-элиту»; «Коллапс либеральной прессы [отражает] частично коллапс ее политического эквивалента»[26].
Вернемся, однако, к практической проблеме поисков информации — ведь нельзя отрицать, что объективное отсутствие доступа к первоисточнику тоже повинно в неточностях статьи «Коммерсанта» и соответственно стало одной из причин иска. Чиновники действительно отказываются предоставлять информацию, давать комментарии и разъяснения. Существует риск незаконных репрессий за добытую информацию.
Я не утверждаю, что Кремль здесь ни при чем. Возможно, он очень даже при чем, и его вмешательство даже больше, чем подозревают журналисты. Но проблема в том, что читатель об этом никогда не узнает что-либо достоверное, по крайней мере пока с ним разговаривают так, словно уже априорно известно, что власть, за которую он, по всей вероятности, голосовал, криминальна. Когда человеку постоянно кричат «волк», он очень скоро научается фильтровать подобные вопли как шум и подхватывать только новую и интересную для него информацию.
Ситуация, достигнутая в США, где местные чиновники действительно хоть сколько-то боятся прессы, формировалась десятками лет — а то и целым веком — назойливости репортеров, которым платили отнюдь не за блестящий стиль, а за добывание информации, за так называемый scoop. В России же, где эта проблема стоит еще острей, очевидно, такая назойливость должна быть намного сильнее. И возможно, через поколение это действительно станет зачатком того самого гражданского общества, о котором газеты так любят говорить.
Сейчас же, когда подразумевается, что нынешняя власть «грязная и криминальная», когда журналисту не хочется мараться, говоря с чиновниками, которых он, возможно оправданно, считает ниже себя, печатные СМИ попадают в замкнутый круг, способствующий отрыву «власти» от «народа» и культивирующий это представление в массовом сознании.
Про инцидент с «Коммерсантом» вышеупомянутая Соня Соколова добавила следующее соображение: «Если газета выходит с пустыми страницами, это может значить только одно: у нее кончились аргументы, ей нечего сказать».
Неутолимый информационный голод, или О чем хочет читать читатель?
По наблюдениям, которыми поделился со мной опять-таки Дмитрий Быков, «сегодня читательский запрос, как показывают рейтинги, предусматривает и некие политические материалы, и познавательные материалы, читатель любит, чтобы было интересно. А менеджеры заставляют писать о марках автомобилей, о том, что они называют рекламоемкими материалами. Им в голову не приходит, что рекламоемкий материал — это тот, который будет интересно читать».
В Америке, как я уже писала, коммерческая сила в журналистике определилась уже более ста лет назад и за это время выдрессировала не только информантов, чиновников и даже само государство. Коммерция выдрессировала журналистов, чтобы они писали так, как больше всего нравится читателям. Вышла этакая дарвиновская межвидовая борьба, когда рекламщики боролись за читаемость, а журналисты боролись за достоинство. Получилось примерно и то и другое в таких ведущих газетах, как «The New York Times». В России же коммерческая сила появилась в журналистике менее двух десятков лет тому назад. Этим отчасти объясняется вопиющая оторванность от читателя.
Обратная связь потребителя с изданием сильнее в Америке, где рейтинги, читаемость и посещаемость решают все. Медиабизнес опирается на информационный голод читателя, и западные рекламодатели, прекрасно обходясь без научной теории СМИ, очень хорошо понимают свойства этого голода.
Дело в том, что читателю газеты, даже самому образованному и вовлеченному в общественную жизнь, гораздо интересней узнать о том, что произойдет, если все население земли одновременно подпрыгнет, чем то, что обсуждалось на саммите между Путиным и Шираком. При отсутствии «вкусной» новости о подпрыгивании, новом размере груди куклы Барби (одним из самых популярных репортажей газеты «The Wall Street Journal» был именно эксклюзив об этом) или появлении на свет крылатого кота потребителю придется утолять свою жажду «шпинатом» обсуждений двустороннего сотрудничества в сфере борьбы с терроризмом. Результаты электронных СМИ показательны: на нашем новостном сайте две самые популярные новости касались крылатого кота и полового члена Распутина.
Всегда интересно читать о сексе, об ужасах и о здоровье. Американская пресса это хорошо освоила. Медицинская рубрика всегда пользуется огромным успехом — что отмечают даже медиакритики. Профессор Колумбийского университета Ричард Буллиет (Richard Bulliet) в разговоре со мной упомянул, что обмен между медицинскими экспертами и журналистами давно хорошо налажен: почти у каждого уважающего себя издания — будь то «The New York Times» или «Time Magazine» — есть практикующий врач-колумнист.
Здесь и таится ответ на вопрос о степени допустимости мнения в журналистике. Почему читателю интересно читать новую, желательно неангажированную информацию? Потому что таким образом он находится в некотором движении, в процессе, если хотите, поисков «истины». Он читает газеты и смотрит телевизор, желая познать мир самостоятельно, хотя не всегда подозревая о том. Чтение газет остается еще и развлечением, и не стоит нашей прессе, какой бы интеллигентной она ни была, об этом забывать.
Но для журналистов, обдумывающих, какого читателя они хотели бы привлечь, существует только абстрактная масса, расцениваемая с точки зрения позиции и идеологии. И в результате журналисту незачем разыскивать информацию, анализ и обобщение которой приводят к формированию позиции, вместо этого журналист пишет памфлет, в котором информация служит только подтверждению уже давно известной ему «истины».
В США многие публицисты обвиняют культ объективности в том, что он сковывает естественные демократические процессы цензурой принудительного релятивизма[27]. У нас нет культа объективности, но потрясающая бездейственность и ангажированность в духе середины 90-х подтачивают эти демократические процессы куда сильней.
[1]«Только гламур — и никаких смыслов. На смерть русского „Нью-Йоркера”». — «GlobalRus.ru», 2005, 13 января <http://globalrus.ru/comments/139630/>.
[2]«New Yorker Clone Closed». — «The Moscow Times», 2005, 14 февраля.
[3]Березин В. Виталий Третьяков как зеркало русской журналистики. — «Книжное обозрение», 2004, 3 декабря.
[4]Осколков-Ценципер И. Делать умный журнал — этим стоит заняться всерьез. — «Полит.ру», 2005, 25 января <http://www.polit.ru/analytics/2005/01/25/newyork.html>.
[5]Засурский Иван. Ре-конструкция России. Массмедиа и политика в России девяностых. — «Русский Журнал», 2000, № 12 <http://www.russ.ru/politics/20001114.html#12>.
[6]Так называется первый том книги журналиста газеты «Коммерсантъ» Андрея Колесникова. Книга состоит, в частности, из кремлевских репортажей для этой газеты.
[7]Панюшкин В. Киевская грусть. ЦИК вывел Украину на площадь. — «Коммерсантъ», 2004, 23 ноября.
[8]«Об ИД „Коммерсантъ”» <http://www.kommersant.ru/about.html>.
[9]«Первый саммит — на фоне конфликтов». — «Независимая газета», 2004, 24 мая.
[10]«Катарских узников возвращают на родину». — «Коммерсантъ», 2004, 4 ноября.
[11]Из «Пособия по использованию неназванных источников газеты USA „Today”» (USA «Today’s Guidelines for Using Unnamed Sources»<http://slate.msn.com/id/2114930/#Guidelines>):
«Использование неназванных источников подтачивает доверие и должно избегаться. Когда нет другого способа получить информацию, необходимую для того, чтобы читатель понял событие, используются следующие руководящие принципы:
1) Имя неназванного источника должно сообщаться выпускающему редактору и одобряться перед публикацией. Выпускающий редактор должен быть уверен, что информация, предоставляемая читателю, верна <...> Обычно это требует подтверждения от второго источника или документального свидетельства <...>;
3) Анонимные источники могут быть использованы только как крайнее средство. Редактор должен быть уверен, что нет лучшего способа сообщить информацию и что информация достаточно важна, чтобы оправдать опасность потери доверия читателя <...>;
5) <...> Источники должны понимать, что, если выяснится, что их информация неправдива, их анонимность может быть раскрыта. <...>»
[12]Аська, или ICQ — компьютерная программа, позволяющая обмениваться текстовыми сообщениями в режиме реального времени через Интернет. ЖЖ-комьюнити папарацци — интернет-сообщество профессиональных журналистов <http://www.livejournal.com/community/paparazzi/>.
[13]Ольшанский Дмитрий. Как победить компость. — «Русский Журнал», 2005, 9 марта <http://www.russ.ru/culture/20050309_olsh.html>.
[14]«Приговор тяжелый, но не смертный» — «Время новостей», 2004, 25 мая.
[15]«Два неизвестных в „деле Пуманэ”» — «Газета», 2004, 11 октября.
[16]«Касьянов готовится стать Ющенко?» — «Комсомольская правда», 2005, 24 февраля.
[17]Тимофеевский Александр. «А вы говорите — New Yorker…». — «Критическая масса», 2004, № 4.
[18]Для журналиста газеты «The New York Times» Мэлколма Брауна началом «постоянного состояния конфронтации» между репортерами и официальными лицами стал известный инцидент во время войны во Вьетнаме, когда госдепартамент США и посольство США во Вьетнаме прислали противоречащие пресс-релизы о ходе одного сражения. Газета, последолгихвнутреннихпереговоров, решилаопубликоватьобасообщениявпередовице (Brown Malcolm W. The Fighting Words of Homer Bigart: A War Correspondent is Never a Cheerleader. — «New York Times Book Review», 1993, April 11, p. 13).
[19]Smith Ron F. Groping for Ethics in Journalism. Iowa University Press, 1999, p. 49.
[20]«A Strict Separation». — «The Washington Post», 2004, October 27.
[21]«A Strict Separation». — «The Washington Post», 2004, October 27.
[22]«The New York Times Ethical Journalism Guidebook» (пособие по этической журналистике) опубликовано в Интернете по адресу <http://www.nytco.com/pdf/NYT_Ethical_Journalism_0904.pdf>.
[23]«Re-thinking Objectivity». — «Columbia Journalism Review», 2003, vol. 4.
[24]«What if Everything Changed for American Journalists on September 11th? My Speculations», PressThink. — «Блог» Джея Розена, запись от 19 августа 2004 года <http://journalism.nyu.edu/pubzone/weblogs/pressthink/2004/08/19/911_react.html>.
[25]Открытое письмо журналистов «Московских новостей» Михаилу Ходорковскому. — «Московские новости Без Евгения Киселева (специальный выпуск)», 2005, 18 марта.
[26]«The Last Stand for Russia’s Free Press». — «The Guardian», 2005, April 11.
[27]См.: Арутюнян А. Стеклянный занавес Америки. — «Новый мир», 2003, № 6.