Космос. Пришельцы
Удушливый тарковский “Солярис”: астронавт Крис Кельвин бежит с орбиты, чтобы приземлиться в уютную затхлость, в свое дождливое земное поместье, в тоску. Судя по всему, и затхлость, и тоска бывшему астронавту по душе. Кто придумал, что это хорошее кино, что это искусство?! Стоячее болото, вода. Претенциозные позы, помещицкий уклад, обломовщина. При чем тут Станислав Лем? Рыхлый, одутловатый астронавт не выдерживает напряженной космической неизвестности с технологиями, бежит туда, где попроще, — в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов.
Мне, впрочем, могут возразить: дескать, у Тарковского Кельвин никуда не возвращается. Дескать, Земля, ландшафт, поместье, финальная, стилизованная в духе Рембрандта встреча Кельвина с отцом — все это не физическая реальность, а набор образов, позаимствованных Океаном из подкорки астронавта и теперь на потребу этому астронавту материализованных. Тем лучше, отвечу я, тем показательнее! Значит, вот они какие — самые дорогие, самые неотчуждаемые образы астронавтовой души! Океан считал и материализовал его заветное, его святое, и мы вправе делать отсюда решительные социокультурные выводы.
“Солярис”, равно как и “Зеркало”, — злокачественные подсказки, сформировавшие коллективное воображаемое советской элиты. От этих вредно-нелепых картин — всего полшага до социального развала 90-х, когда восторжествовала архаическая идея атомарности, когда все расползлись по поместьям, по углам: у кого-то это были убогие шесть соток и скудные хрущевки, у кого-то многоэтажные виллы, все равно. Даже квартиры превратились из ячеек худо-бедно существовавшего, зачаточного гражданско-городского общества — в автономные хутора, на которых теперь живут угрюмые, растерянные, завистливые бирюки с бирючихами. Кажется, была такая советская книжка — “Хуторок в степи”. Вот что такое современная Россия: хутора из стекла и бетона, не иначе.
“Заживем как люди!” В России “как люди” — значит, по-помещичьи. Других влиятельных культурных образцов отечественное массовое сознание не знает. Манифестация провинциальности, поэтизация стремительно оформлявшегося застоя. Застоя, который не кончился по сей день, которому не видно конца. Тарковский — идеолог этого застоя, его трибун, его агитатор, один из горланов-главарей. Советская интеллигенция замирала, опознавая в тарковских фильмах терпкую духовность. Интеллигенции дюже хотелось расселиться по дачам, по усадьбам. Мечталось о Творчестве под сенью вековых лип и дубов. В сущности — и это пора признать и осмыслить, — у нее не было никаких альтернативных проектов, никаких оригинальных идей! Хуже того — никакой цели Творчества. Никакого адекватного представления о надвигающемся реальном будущем. Крис Кельвин, было завоевавший Космос, приобщившийся к технологиям, преодолевший земное притяжение, достигший кондиции небожителя, полубога, — внезапно возвращается в свой занюханный урюпинск, чтобы уютно там побарствовать. Не желает неожиданных сюрпризов подсознания, которыми одаривала его космическая орбита. Боится самого себя. Теперь станет выращивать помидоры. Естественно, с помощью традиционных расейских холопов, которые, чтобы не оскорбить утонченного интеллигентского вкуса, в фильме не показаны. Будет качаться в гамаке с томиком Пушкина или Пастернака и, старея, мочиться под себя. Бывший астронавт Крис Кельвин — трус, если не подлец. Подлец, если не злоумышленник. Сделает то, чего не удалось даже фашистам: пресечет витальность, легализует мертвое.
Пересматривайте донельзя откровенный “Солярис”, сличайте с текущей печальной действительностью. Осознаете ли вы, насколько реализовалась эта канонизированная элитами образная система, в параметрах которой космос, то бишь выход в новое измерение, отвратителен, а движение — ничто?! Барствовать, властвовать если не над ровесниками, то над собственными детьми; умиляться, упиваться Бахом, стилизовать свою пластику под Рембрандта — вот чего хотели, вот что приближали. Теперь-то хорошо видно, насколько совпадали кокетливо имитировавшие вражду советские либералы с советскими же почвенниками! Все они одинаково страстно хотели урюпинска. Вот теперь получите, распишитесь, обживайте. Ваша страна — не моя. Уважаю целенаправленность старших, не уважаю непоследовательность. Чего им теперь не нравится?! Никаких алогизмов и случайностей: что спроектировали, то и на выходе. Я, например, живу ровно в той же ситуации (даже бытовой!), что и 35 лет назад, что и 15. Ровно в той же!! То есть где-то поскитался, помотался, но, потеряв здоровье с надеждами, вернулся на ненавистный хутор. Господи, но ведь это не мой выбор. Я-то хочу куда-нибудь на орбиту. Ненавижу саму идею затхлого русского поместья. Это все Крис Кельвин! Это все Андрей Тарковский! Это грамотные, делающие жизнь не по ситуации, а по старым-престарым русским книжкам. Образцово-показательная консервация.
Договорились: образная система предшествует социальной реальности. Предположим: сегодня основной вклад в дело формирования образных систем вносит кинематограф.
(2) “Периодика” (2005, № 6) содержит любопытнейшую реплику кинопродюсера Сергея Сельянова: “Есть такая мысль, с которой я согласен: высшей и конечной точкой развития отечественной культуры был полет Гагарина. В космос его запустили люди, которые стояли на плечах гигантов XIX века. Когда слова не только „писатель”, но и „инженер” звучали с больших букв. Я ощущаю прямую связь между Гагариным и Достоевским”. Я тоже.
Что такое концепт “гагарин” в историческом контексте? Концепт “гагарин” тесно связан с такими концептами, как “коммунизм”, “хрущев” или “застой”. Кто это, интересно, прыгал 12 апреля 1961 года до небес? Кто кричал от счастья, торжествовал, гордился Родиной, даже если ненавидел ее текущее большевистское измерение? Те, кто в недалеком будущем — да уже на следующее после полета утро — принялись эту Родину подмораживать. Недавно предлагалось объявить 12 апреля едва ли не Днем Отечества. Очень символично, показательно, браво. Полет Гагарина манифестирует саму идею успеха. Их успеха. Не столько демонстрирует технологическую мощь, сколько предъявляет символическую силу. Их силу. 12 апреля — это поколенческий праздник. Это день их социалистического Отечества, не моего. Сельянов — последний из тех, кто успел прорваться, закрепиться, попользоваться. В конечном счете — пожить. И когда в различных интервью он трубит о своих антисоциалистических взглядах, то тем самым лишний раз маскирует свое социалистическое по происхождению социальное тело! Оговорочка по Фрейду. К примеру, мне социализм по барабану — ну и зачем мне на него ругаться? Тем более публично. Социализм — ведь это способ относительно благополучного существования одного, максимум двух поколений. За счет поколений предшествующих и последующих.
Сельянов правильно квалифицирует Гагарина как явление культуры, правильно выводит железо из литературы, из расейской идеологии. За неимением других национально укорененных культурных образцов Советская Страна в конечном счете была вынуждена обратиться к идее поместья и к идее обломовщины. Трагический парадокс: опираясь на достижения утонченной дворянской культуры и — одновременно — жестоко подавляя и эксплуатируя социальные низы, крестьянство, страна напряглась, создала грандиозную индустрию, науку, нацелилась на Космос, но так и не сумела двинуться дальше, извлечь из своих жестокостей и своих побед социально значимую пользу. А попросту не было запасено никакого маршрута движения! Крис Кельвин возвращается в урюпинское поместье — небожителем. С качественно новым символическим капиталом. Теперь ему подвластно все: “Я преодолел силу земного тяготения. Теперь хочу быть не крестьянкой, но столбовою дворянкой!” Ладно, будь, только следи за хозяйством! Но он уже не умеет. Он же летал, он бессмертный, и он выше хозяйства. Он разорвал связь с почвой, но сохранил романтические иллюзии.
Опять я посетил места,
Где жизнь невинна и чиста.
Где мой гамак.
И где мой пастернак.
В символическом смысле запуск первого спутника и полет Гагарина — лжепобеды, дезориентировавшие спесивое полуграмотное общество. Потрубили, погордились. Как водится, выпили. Предельная мощь? “О да”, — согласились и правоверные совки, и диссиденты. Мне кажется, в то, что и на Марсе будут яблони цвести, одинаково верили все. Гагаринский триумф с неизбежностью должен был привести к застою и отмиранию. Уже тогда полет обещал полный крах! Совок попросту не справился с метафорой. Выход человека за пределы Земли, отрыв от почвы, рождение полубога — это важнейший символический акт, с которым нужно было правильно, ювелирно точно работать. Но, повторюсь, спесивый советский дурак не превозмог собственной радости.
Я напрямую вывожу нашу нынешнюю социокультурную ситуацию из 12 апреля. Я склонен считать эту дату — днем величайшего национального поражения, кошмаром. 12 апреля абсурд получил все права, стал легитимным, а спесь была возведена в ранг государственной политики. Бессмыслица, никчемная, в сущности, акция была всенародно опознана в качестве смыслообразующего события!! Более того, даже диссиденты не противопоставили дури никаких альтернативных проектов. Не высмеяли дурь, не завалили черный интеллектуальный рынок романами, стихами, апокрифами, частушками, понижающими Полет, дезавуирующими Пилота. Антисоветчики ничего не поняли и тоже промолчали. Какие они, к черту, антисоветчики?
И когда Сельянов считает необходимым лишний раз заявить о грандиозном значении приснопамятного полета, и когда своекорыстные думцы норовят проголосовать за объявление 12 апреля всенародным праздником, осуществляется борьба за власть, за продление полномочий. Они хотят, чтобы их права признавались с новой силой, чтобы их значение и статус неуклонно повышались. Клянутся его именем потому, что Гагарин — их племенной божок.
Знаете, каким он парнем был?
Нет, не был! Ведь смерть он победил!
Несмотря на успехи науки и цивилизации, несмотря на прогресс, в чем-то самом главном современные люди синхронны со своими архаическими предками. Будьте внимательны.
(3) Внимание: Гагарин не наука, не технология, не “наш героический современник”. Ни в коем случае не парень из соседнего двора, как уверяли пропагандисты. Гагарин — это родоплеменная религия. Кроме шуток. Кроме шуток.
Он сказал: “Поехали!”
Он взмахнул руко-ой...
А страна, наоборот, остановилась. Может быть, навсегда.
(4) Я выбрал три свежие западные картины о Космосе. Я хочу посмотреть, как они устроены, что манифестируют. Какой тип сознания проектируют.
Что означает перенос действия в Космос? Какова психологическая подоплека такого переноса? Мы удаляемся от Земли настолько далеко, что данная нам в ощущении территория с географией перестают различаться, перестают быть сложноустроенными. Пространство становится однородным, ландшафт теряет актуальный смысл. Вместо ландшафтов и сопутствующей ландшафтам метафизики — точечный объект, шарик, планета Земля, соотносимая теперь с другими, тоже однородными шариками, разбросанными по Галактике.
Одновременно растут в цене акции времени. Припомним “Солярис”: в контексте отечественной истории возвращение астронавта Криса Кельвина с космической орбиты на Землю, в поместье — как раз и означало, и манифестировало уничтожение времени, пресловутый застой. Сон разума. В каждом поместном цветке подобные Кельвину расейские обломовы с легкостью различают споры и семена духовности. Но, повторюсь, преувеличение ландшафта привело к закономерному тридцатипятилетнему застою и тотальной асоциальности уже постсоветского периода. Американцы же, выпуская один за другим фильмы на космическую тему, актуализируют категорию времени. Торопятся жить. Не собираются умирать, как бы ни спешили похоронить их цивилизацию наши завистливые злопыхатели.
Когда-нибудь Америка задохнется на дистанции, когда-нибудь ее сердце разорвется от напряжения?! Но это будут высокое поражение и красивая смерть. Легенды сохранят для потомков величественный образ стремительной Америки. А вот над нашим обломовым будут брезгливо смеяться. Представляете, что останется от нынешней России через столетия, какая такая образность? Я представляю, и мне заранее неловко. Хочется проорать, чтобы потомки услышали, чтобы обязательно приняли во внимание: Манцов — отдельно! Я не имею к этой стране никакого отношения. Я здесь случайно. Скорее всего, я — инопланетянин. Скорее всего.
Достаточно смешная и качественная картина “The Hitchhiker’s Guide to the Galaxy”, переименованная нашими прокатчиками в “Автостопом по Галактике” (режиссер Гарт Дженнингс), бессознательно, но тем более убедительно полемизирует с “Солярисом”. Герой фильма, одинокий обыватель Артур Дент, припеваючи живет в собственном уютном особнячке. Как вдруг ему становятся известны планы некой автодорожной корпорации: особнячок встал на пути будущей трассы и посему подлежит уничтожению. В один прекрасный день бульдозеры и полсотни рабочих в ярких комбинезонах подступают к особнячку, принимаясь за дело. Артур Дент визгливо протестует, даже бросается под бульдозер. Он, кстати, поразительно похож и на Баниониса из “Соляриса”, и на Табакова из “Обломова”! Тот же самый тип: одутловатый лежебока, ленивый сентиментальный рантье. Итак, парень протестует, но ему разъясняют, что утвержденные властями планы автотрассы висят в местном муниципалитете вот уже целый год. И Артуру давно следовало с этими планами ознакомиться, следовало смириться с тем, что дорога будет построена все равно. Потому как идея движения — актуальнее идеи позорного потребительского покоя.
В этот момент появляется темнокожий приятель Дента, жизнерадостный чудак, на поверку оказавшийся осведомленным инопланетянином. Приятель вытаскивает Артура из-под бульдозера, предлагает расслабиться в ближайшей пивной и между прочим сообщает, что через пятнадцать минут “все будет кончено”. Что им обоим пора сматываться. “Откуда и куда?!” — недоумевает Артур. “С Земли — в Космос!” — поясняет инопланетный чудак. Оказывается, планы Межгалактического Правительства предусматривают обустройство космического пространства, в котором расположилась планета Земля, скоростной трассой для звездолетов. Поэтому пресловутая Земля подлежит полному и безоговорочному уничтожению. Сносу. Вот насколько, господа, актуальны, с западной точки зрения, время с движением, насколько неактуальны ландшафт с покоем (кстати, покой ведь всегда за чужой счет — за счет холопов, рабов; по-другому ведь не бывает — в согласии с законом сохранения энергии). Вот какие важные идеологемы ненавязчиво транслирует эта будто бы потешная, будто бы развлекательная космическая одиссея!
Догадываюсь, предложенный авторами сюжетный поворот может решительно не понравиться. Например, существуют патриоты Земли — так называемые приверженцы общечеловеческих ценностей. Эти сытые хитрецы, скорее всего, возмутились бы. Зато я искренне возликовал, рассмеялся и полюбил отчетный фильм самой неистовой любовью! Ведь Земля нравится мне все меньше. Жизнь прекрасна, без вопросов, но Земля определенно неудачна. Ошибка в проекте, кошмар. Я мысленно поаплодировал, я немного попереживал: а вдруг не снесут? Вдруг протесты прогрессивной общественности или нерешительность Межгалактического Строительного Треста? Не дай Бог неудачная медленная Земля станет помехой для быстротекущего галактического времени! Переживал зря. Снесли, и самым эффективным образом. Поскольку никто ничего не успел заметить, можно сказать, что никто и не пострадал. Все-таки идеи гуманизма проникли в нас слишком глубоко, так или иначе приходится с ними сверяться. Но по мне, лучше быть не гуманистом, а гуманоидом.
(5) “Советский премьер-министр заявил в начале января этого года о русской космической ракете: мы первые в мире, кто проложил путь по небу от Земли до Луны. По этому поводу одна из больших западногерманских газет заметила в первой же фразе своей передовой: „Никто не в состоянии опровергнуть хвастливые слова Никиты Хрущева о том, что Советскому Союзу первому удалось проложить путь по небу от Земли к Луне”.
Автор передовицы прав, когда говорит, что „опровергнуть” такие слова „не способен никто”. Однако при чем тут опровержение? Для начала мы обязаны продумать заявление Никиты Хрущева, имея в виду то положение вещей, о котором не думает он сам: таких „Земли” и „Неба” не бывает в смысле творчески-поэтического жительствования человека на этой земле. Ракетой достигается лишь одно — техническое осуществление того самого, что в течение трех столетий со все большей решительностью и исключительностью составлялось в качестве природы, такой-то природы, и что теперь поставляется как всемирный, межзвездный постав. Траектория ракеты предает забвению „Небо” и „Землю”. То, между чем она движется, — и ни то, и ни другое. И передовица должна была бы начинаться так: лишь немногие — а те лишены власти — были бы в наши дни в состоянии и не возражали бы против того, чтобы мыслить, а мысля, постигать то, что с этим изменением мира не „начинается новая эпоха”, а, напротив, эпоха уже существующая загоняется в самый крайний угол своего завершения.
...Однако теперь хотят управлять всем...” (М. Хайдеггер, “Записки из мастерской”, 1959).
Я полагаю, в свое время многоумный Запад дошел до логического предела, дискредитировал свои базовые ценности, уперся в стену. Я уверен, хитроумный Запад сознательно позволил одному весьма спесивому восточному соседу слегка вырваться вперед, пофасонить. Позволил завершить “эпоху уже существующую” вместо него, Запада. Чтобы не рискуя посмотреть на социокультурные последствия. Чтобы подстраховаться. Недалекий сосед с готовностью вырвался вперед, полетел, вышел на орбиту, примерил титул небожителя, возликовал, загордился и закономерно загнал себя в угол, предав забвению, окончательно потеряв и “Небо”, и “Землю”. Запад же, сделав выводы из страшного чужого поражения, получил предметный урок и стал беречь Небо с Землею. Заосторожничал.
Восточный сосед до сих пор чванливо хвастается будто бы великой победой. “Однако теперь хотят управлять всем”, — это же словно про нашего культурного типа, типчика, помещичка. То есть я вижу в истории советского технологического триумфа совсем не тот смысл, который принято обсуждать, а другой. Страшненький. Практически теологический.
В телевизоре прошла информация: в одном нашем научном городке и сегодня моделируют полет к Марсу, никак не успокоятся. Интернациональная компания пилотов месяцами томится в замкнутом помещении. Они будто бы летят, будто бы штурмуют звездные дали. Крутят штурвалы. Отслеживают на мониторах звездную пыль. Думают — полубоги.
Словно в назидание с потешными небожителями приключилась классическая земная история: два наших мужика смертельно рассорились из-за симпатичной канадской астронавтки. На почве ревности. Готовы были друг дружку убить, разорвать, выбросить в иллюминатор! А как же Марс? Как же звездные дали и героика? О высоком телерепортеры умолчали. Уютная теплокровная канадка — она надежнее, ближе, прекраснее.
Вот это кино. Вот это история. Если бы кинопродюсером был я, то запустил бы в производство комплект картин из жизни наших космонавтов: прошлых, нынешних и грядущих. Я бы устроил на месте байконура — цусиму с хиросимой. Конечно, в сугубо символическом смысле. Конечно.
(6) “The Chronicles of Riddick”, “Хроники Риддика” (режиссер Дэвид Туи), вышли в прокат на полгода раньше вышеупомянутой истории из жизни космических автостопщиков. Однако Вселенная Риддика словно наследует Галактике автостопщиков, из которой, как я показал выше, предусмотрительно изъяли одно неудачно расположенное небесное тело. Именно: во Вселенной Риддика нет так называемой Земли. То, что нет Земли Хайдеггера, понятное дело. Но ведь и Земли Хрущева, злосчастного шарика, — нет тоже. Зато есть бесчисленная россыпь других обитаемых планет, каждая из которых однородна, маркирована каким-нибудь определенным свойством.
Во-первых, Геликон Прайм, где живут злобные некромонгеры, продающие соседним планетам свет и намеренные силой приобщить этих соседей к своей некрорелигии. Неужели смелая аллюзия? Неужели наше РАО ЕС?! Очень может быть, американцы — они осведомленные, ушлые.
Во-вторых, Фурия, родина воинственных фурианцев, которые, согласно пророчеству, призваны были победить некромонгеров и посему были этими самыми некромонгерами предусмотрительно уничтожены. Чудом сохранился только могучий Риддик.
В-третьих, планета Четырех Стихий, где живут элементалы — скорее бесплотные духи, нежели осязаемые гуманоиды.
В-четвертых, невыносимая Крематория, где дневная температура достигает 700 градусов по Цельсию, а жизнь возможна только в бетонированном подземном убежище. Там же в подземелье расположилась наиболее авторитетная во Вселенной тюрьма. Коренных “крематорцев” нет и в помине. Сторожат тюрьму русские мафиози, среди которых выделяется некий Anatoliy, угрюмый парень с нечеловеческим слухом. Кстати, забавно: все прочие космические расы — новодел, и только русским сохранили национальную идентичность. Что это, комплимент или сарказм? Честно говоря, так и не решил. В определенный момент “наши” теряются в хитросплетениях туповатого сюжета. Может, спаслись? Неприятные, зато свои. Я им немножечко сочувствовал. Русские на Крематории, романтики! Что они знают про Гагарина? Помнят ли Терешкову? Поют ли, подобно советским космонавтам, “Траву у дома”? Не дают ответа. Мычат по-английски что-то невразумительное, грязно ругаются. Э-эх, парни!
Итак, в чем смысл исходной расстановки сил? В том, что Земной ландшафт и сопутствующая этнопсихологическая сложность — предъявлены дискретно. Каждая планета однородна и специфична, порождает у своих обитателей строго определенные способности, свойства. Разнокачественные планеты, окруженные космической пустотой, которую бороздят звездолеты, манифестируют идеологию различия. Если угодно, еще и политкорректную терпимость. Ведь даже некромонгеры с фурианцами воюют не по злобе, а по велению Судьбы. А в галактическом масштабе Судьба — это не что иное, как новоевропейский историзм, предписывающий политическим субъектам исполнить свое предназначение: допустим, пролетарию — завершить историю, а фурианцу — истребить некромонгеров!
У того же Хайдеггера тело смертного рассматривается как пассивный передаточный механизм в сопряжении языка и земли. А на чем держится благоразумно презираемая нашим культурным сообществом американская жанровая “поделка”? По сути, ровно на том же. В некотором смысле “Хроники Риддика” — это адаптация ключевых западных идеологем и философем к языку среднего человека, западного обывателя. Хитрющий Запад находит способы воспроизводить свою идентичность даже в ситуации массового общества и всеобщей вульгаризации знания!
Кстати, отчетный фильм не ограничивается перечисленными идеями, идет дальше и умничает по-крупному. В фильме многократно звучит реплика: “Никто не знает Будущего!” И это уже полемика с историзмом, его опровержение. В финале фурианец Риддик убивает лорда-маршала некромонгеров. Но по закону последних добыча принадлежит победителю! Уголовник Риддик становится, таким образом, очередным лордом-маршалом, повелителем присягнувших ему некромонгеров. Сарказм Дэвида Туи в том, что на протяжении всей картины Риддик декларировал нежелание покориться, нежелание сменить веру и расу, чего некромонгеры требовали ото всех побежденных соседей. Риддик презрительно отказывал своим записным врагам в сотрудничестве. Не мытьем, так катаньем: враги ассимилировали непокорного, коварно проиграв ему, покорившись! Теперь честолюбивый Риддик становится одним из них. Значит, последний фурианец — реальная угроза существованию беспринципных некромонгеров — исчезает.
Смотрите: американцы работают с Космосом, а думают про Небо и про Землю. Они — простые, они не уверены в себе, боятся ошибиться. В их многочисленных космических опусах я нахожу тревогу, ответственность, заботу о Будущем, которого, да, никто не знает, но на которое все-таки нужно попытаться повлиять. В свою пользу. Чтобы потом не было мучительно стыдно перед потомками.
(7) Невеликая, но честная работа: “The Forgotten”, “Забытое”, с Джулианной Мур в главной роли. Четырнадцать месяцев назад ее героиня потеряла в авиакатастрофе сына-подростка. Отчаявшаяся женщина доживает в скорби. Часами вглядывается в его фотографии, крутит видеозаписи, ощупывает вещи. Внезапно начинаются неприятности: из альбома исчезают снимки, с кассет записи, из шкафа вещи, а в довершение всего муж заявляет, что никакого сына у них не было и что в свое время зачатие обернулось выкидышем. Соседи тоже не помнят никакого ребенка. Родители, чьи отпрыски летели в том злополучном самолете, утверждают, что никогда детей не имели. Из архивных газет загадочным образом исчезают сообщения о катастрофе. С этим новым положением вещей не согласна только героиня, которая помнит сына наперекор общественности и отказываться от него — даже мертвого — не намерена. Более того, она осмеливается утверждать, что дети похищены. Кем же? Например, инопланетянами. Между прочим, дебильное предположение оказывается верным. Самое ценное в фильме — способ, посредством которого рационализируется жанровая глупость.
Ближе к финалу героиня встречается лицом к лицу с мужчиной средних лет. Стертое лицо, костюмчик, ничего особенного. Разве что пули не оставляют на теле никакого следа. Короче, тот самый внеземной разум, что погрузил ребятишек в самолет и депортировал в соседнюю галактику для экспериментов. Хотели уяснить механизм внутренней связи между Земными родителями и детьми. Можно ли сделать так, чтобы родители забыли про детенышей навсегда? Выяснилось — можно. Забыли все, кроме Джулианны Мур. Это обстоятельство, этот единичный прокол и это нарушение отчетности — страшно травмируют инопланетного бюрократа. Он возглавляет соответствующий научный сектор, он отвечает за конечный результат. Беднягу поджимают сроки, на него давит инопланетное начальство.
Вот оно что, тут обыкновенная производственная драма! “Я обязан выполнить задание в срок, а вы срываете график, мешаете!” — жестко пеняет кроткий исполнительный чиновник героине. А ведь все мы знаем, что это такое — ответственное задание! Оно ведь и в Галактиках остается ответственным заданием, ни больше и ни меньше. В сущности, этот гуманоид не желает ей зла. Если честно, я ему немного сочувствую. Где-то в Галактиках у него тоже дети, семья. После сеанса догадываешься, что типовой тоталитарный проект ХХ века — не помпезный миф и не гибель богов, а вот такая повседневная текучка. Производственная необходимость.
Я бы сделал римейк этой картины, перенеся действие в современную Россию. Однако на роль протагониста назначил бы не самоотверженную Земную мать, а не менее самоотверженного гуманоида-отца. Вот он прибыл на треклятую Землю в командировку, радикально поменял внешность, внедрился в иррациональное расейское общество, а после намучился с полоумной расейской же теткой. Между тем где-то на альфа-центавре остались заложниками его сложных производственных обстоятельств — дочка, сынок, жена, родители. О, они совсем не такие уродливые, как эти, чужие, земляне! Любимые родственники гуманоида иные: слизистые, многопалые, утонченные. Если земная тетка не поддастся внушению и не позабудет то, что ей предписано забыть, его космическим родственникам, скорее всего, отрубят ряд конечностей. Или их слегка подсушат. Или заблокируют детям поступление в престижный звездный колледж. Да мало ли что!
Такой бюрократ определенно удался бы Михалкову. Но только в случае, если бы Никита Сергеевич захотел немного поработать над собой. Если бы по-настоящему постарался. Не так, как в провальном “Статском советнике” или в необходимых, но недостаточных “Жмурках”!
(8) Сама постановка вопроса об инопланетном разуме напрямую связана с категориями “успех” и “власть”. Общество, которое распределяет успех и власть на более-менее конкурсной основе, склонно к тому, чтобы моделировать свои проблемы посредством космических сюжетов. Прочие — держатся Земли, которая, в силу ландшафтной неопределенности, провоцирует иррациональность, безответственность, мелкопоместную корысть. Которая подменяет единый Закон — набором противоречащих друг другу социальных диалектов. Не случайно склонные к кастовой организации Индия, Бразилия и Мексика специализируются на популярных в теперешней России сюжетах про фазенды и родоплеменные склоки. Допустим, Индия и Бразилия даже летают в космос, то есть технологически вполне состоятельны. Однако это нисколько не прибавляет им социальной динамики.
Но у них хотя бы не было Гагарина. У них все-таки почтенные религиозные традиции, поэтому остается надежда и на равновесие, и на возрождение.
(9) Весьма удачная “Война миров” Стивена Спилберга (см. о фильме мою колонку в “Русском Журнале” от 7 июля с. г.) воскресила в памяти давнюю, еще середины 90-х, заявку на сценарий. Инопланетяне таки погостили на Земле: набедокурили, но, как и у Спилберга, рассосались. Однако Земля теперь обречена, скорый Конец Света очевиден даже атеистам, доказан. Остается ждать. Доживать. Резко, в несколько дней меняется социальный расклад. Деморализованные здоровые с легкостью отдают власть безнадежно больным. Последние, в свою очередь, объявляют здоровых существами второго сорта и даже подводят под свой внезапный расизм бесспорную научную платформу. Отныне именно здоровые считаются больными, изгоями.
Исходная ситуация провоцирует множество симпатичных ходов и поворотов. Например, хорошая кожа теперь осуждается. Кремы и лосьоны тоннами вывозятся на помойку. Зато приветствуются сыпь и угри. Главная героиня, подросток лет пятнадцати, — гадкий утенок. Но в соответствии с новыми стандартами она становится королевой красоты, теперь перед ней заискивают. При этом девчонка — из тех немногих, кто сомневается в близком Конце Света, в праве больных именоваться здоровыми и властвовать.
Допустим, она влюблена в красавца, который пытается изменить внешность в страшно популярной клинике по пластическому обезображиванию. Она отговаривает: “Зачем? Ты же красивый! Ты мне очень нравишься, не делай глупостей!” А он: “Издеваешься, да? Можешь себе позволить, теперь ваша власть!” И тут же прикусывает от страха язычок.
Идут месяц за месяцем, Конец Света обещается, но не случается. Больные укрепляются на вершине власти, сыпь, угри и фурункулы становятся нормой жизни. Здоровые начинают реально болеть, человечество мутирует. Между тем героиня стремительно хорошеет: оттого ли, что взрослеет, оттого ли, что ее перестали унижать, как это было в прежние, дореволюционные, времена. Изменение внешности пугает ее родителей и парня, у которого поменялись критерии красоты, но который через силу не может не восхищаться ее новыми качествами, ее архаичной прекрасностью.
Ее уговаривают: “Гляди, антикрем. Смотри, грим „Безобразие”. Накладки „Суперцеллюлит”. Не хочешь калечиться, так хотя бы маскируйся!” Она: “Если Конец Света доказан, чего же вы все боитесь?” В старой, еще вгиковской тетрадочке, где я обнаружил заявку, нет финала. Десять лет назад я не знал, чем закончить, куда зарулить. Зато теперь знаю. Укрепившиеся безнадежно больные почувствовали вкус к жизни, размечтались, захотели жить долго и счастливо. Расселились по поместьям, воскресили старинный барский уклад. Какое-то время у них получалось. Но Конец Света все-таки наступил. В самый неподходящий момент. Как ему и положено. Согласно предписанию Межгалактического Строительного Треста.
Кстати, в фильме Гарта Дженнингса уничтоженную Землю отстроили заново. Просто изменились галактические маршруты. Просто люди и техника не должны простаивать. Никогда ничего не решено окончательно. Даже в случае такого громоздкого и трудоемкого объекта, как Земля.