Рабинович Вадим Львович родился в Киеве в 1935 году. Окончил Московский химико-технологический институт им. Менделеева и Литературный институт им. А. М. Горького (семинар Ильи Сельвинского). Профессор МГУ. Автор трех поэтических сборников.
Пользуясь случаем, поздравляем поэта с семидесятилетием.
Между Собакой и Волком
С присвистом и перещелком
Лепечу и лопочу.
Меж Собакою и Волком
Изловчусь и проскочу.
Синий Сириус — Собака,
Красная Венера — Волк.
А меж ними — мой, однако,
Пересвист и перещелк.
Но не очень громкий голос
Заглушит ли вой и лай?
В щелку толщиною с волос —
Время есть еще — влетай!
Просквози по краю бездны,
И, пока еще не ночь,
Истончись, почти исчезни,
Чтобы тяжесть превозмочь!
Не выходит... Кто поможет?
Тьмы кромешные грядут...
Лай и вой мне сердце гложет.
Ведьму ль замуж выдают?
Ночи черные чернила
Симпатически светлы.
Что уж было, то уж было:
Речка, тополь, две ветлы.
В это чудное мгновенье
Сумраки у той реки
Разошлись по мановенью
Именно твоей руки.
Только почему-то очи
Именно твои в тоске...
Между вечером и ночью.
На краю. На волоске.
Этот мир
Отношенья ко мне не имея
И меня не волнуя пока,
В предвечернем огне пламенея,
Нижет ласточка облака.
Но когда эта чуткая птица
Черным вычернит лет перелет,
Значит, что-то такое случится
И под чем-то черту подведет.
Неужели под жизнью моею,
В гулких трубах, стенаниях лир,
И под тем, что я нынче имею, —
Этой птицы безмолвный пунктир?
Но веселие глаз моих светлых,
Но взыграние резвой плотвы,
Но листание в кленах и ветлах
Все еще шелестящей листвы —
Все восстанет в своем изначалье,
Разорвет этот черный пунктир
В дымке мреющей тихой печали
Под бессмертным названием Мир.
Мое доброе, мое злое
И навеки любимая — Ты,
Мое рыжее и золотое
У моей — у последней — черты.
Последний переход
Памяти Евгения Винокурова.
Последний переход — не есть уход.
Не выход он, а переход куда-то.
А вот куда он, этот переход?
Фантазия моя здесь бедновата.
Она сводима к райским кущам лишь
Да к сковородкам, добела нагретым.
На сковородку, если нашалишь.
Не нашалишь, то в рай со всем приветом.
А может быть, дорога в пустоту
Мне выпала в тот переход последний?
Но как отринуть жуткую тщету
Пред пустотою в мой остаток дневный?
Но лучше, если он — уход в себя?
И этого не знаю: лучше, хуже...
Обдумываю, тяжело сопя,
Проблему эту. А проход все уже.
А есть она, последняя черта,
Как меж водой и сушею, у плеса?..
Не знать, не знать об этом ни черта
И быть не в курсе этого вопроса!
О душе
Нейдут словесные клише
Из головы. Черствы, как крабы...
Пора подумать о душе,
Подумать о душе пора бы.
Но как подумать о душе
Иначе как самой душою?!
И рассыпаются клише
Безжизненною шелухою.
В ночь отворю мое окно:
“О Месяц, высветь путь-дорогу!..”
Пора душе подумать о...
Но только вот о чем, ей-богу?!
Или о ком?.. Вознесена,
Она сама собой счастлива,
Неслышимая, не видна,
Невидимая, молчалива.
Но как волна, вольна душа
И восхитительна по-детски...
Стихия. Солнце. Антраша.
По-айседорски, по-плисецки.
Старинный романс
Я никто, потому что погиб отец,
И мать моя умерла,
И любимая с другим пошла под венец,
А прежняя жена не пришла.
И теперь я пуст, как лопнувший шар,
Обездушен, сморщен и смят,
Седой, как пепел, когда отгулял пожар,
Заскорузл, как больной сад.
Я никто среди многолюдия площадей,
Потому что я слабый что-то перерешить...
Ямщик, не гони, пожалуйста, лошадей,
Виноват, но мне некуда больше спешить.
Чужой романс допел никому,
А свой — кому — не сложил.
Приехали... И потому —
Как не жил.