* *
*
Какое время живет в наших домах —
настоящее, прошедшее, будущее?
Плюсквамперфектные лестницы
в Коломне — с зияющими провалами
лесчатки, но пахнущие пирогами
с визигой, щами, антоновкой и
довоенной, той, до 14 года, жизнью,
ведут вниз и наверх уже не выводят.
Лестничные площадки с недобитыми
витражами в высоких окнах — равно
не помнят гимназистов, реалистов,
фэзэушников, лишенцев, орденоносцев…
Разве что гвоздем выцарапанную фразу:
“Забыл ключ — ушел гулять. Вернусь поздно!”
Памятник ушедшей эпохи, ушедшей жизни.
Наши слова разлетелись по ветру, наши
старания выучить “темный язык” — тщетны.
В комнатах — пахнет пылью, старостью,
предсмертным потом — и сквозняки
холодного лета не могут вытеснить
этот тяжелый комнатный дух,
он один — наше настоящее. Он уйдет
вместе с нами коридорами вечности,
лестницами давнопрошедшего — в подвал,
где пахнет сырыми дровами,
в неразделимой братской участи
сваленными грудой на каменном,
известняковыми плитами выложенном полу…
Останется ключ от двери, тень от окна
на давно облупившейся стене, рубиновый блеск
витражного осколка, широкий подоконник
с консервной банкой для окурков, почтовый ящик,
кнопка звонка… И гвоздем выцарапанная на стене
надпись: “Сейчас вернусь. Подожди…”
Июнь 2001.
* *
*
Не побрезгуй — поживи!
Выдохни и охни —
что ж мы, Господи, одни?
Сдохли все? Оглохли?
Только снег да черный мрак —
мука расстоянья,
и не видит Божий зрак
глубины отчаянья.
И такая нагота
сердца, и такое
жа-ло-ст-ли-во-е
нутро, что не успокоить,
белым снегом не застлать,
не заспать, не скинуть,
разве что забыть, как звать,
в белом поле сгинуть…
3.1.2002.
* *
*
Снег картонный,
воздух жесткий,
наждаком дерет
гортань.
Смех гортанный,
возглас хлесткий,
нож на кой берет
в карман?
Дух железный,
нож карманный,
жаркий выдох —
выход — вот!
Вот те на!
Нарочно, что ли?
Дверь раззявлена,
как рот!
Выйди вон —
а там такое,
что душа
не разберет
слово Господа
простое
и прозрачное,
как лед…
7.1.2002.
* *
*
Елкой больше
не пахнет,
и к веткам
орехи в фольге,
мандарины
и крымские
яблоки ниткой
никто не привяжет.
Остались игрушки,
еще довоенные, —
вата, фольга,
остов из проволоки,
картонные дирижабли,
летчики, парашютисты,
стеклянные бусы…
Шар серебряный.
Шар золотой.
Елкой не пахнет…
9.1.2002.
* *
*
Пахнет гнилью, и солью, и йодом
под чухонским застиранным сводом,
где тебе равно наплевать —
ять вернуть или ё потерять.
Ах ты Господи! Тянет теплом.
С жизнью вечной — похоже — облом…
А стишком ли, балладой ли, одой
ты родня — бузине, огороду,
дядьке в Киеве, прочему сброду
да Маркизовой луже, где броду
сроду не было. Чуешь породу?
Пахнет йодом, и гнилью, и солью —
как в больнице — смертью и болью,
как на кладбище — жизни тщетой,
за оградой ее — нищетой.
Под белесым, залатанным сводом
пахнет потом, и кровью, и медом.
Пахнет морем, и рыбой, и гнилью —
человеческой малою былью.
Под застиранным, латаным сводом
пахнет гнилью, и солью, и йодом!
Апрель 2001.
* *
*
Человек
как рука
пятипал,
пятиост,
голова
в небесах,
ноги
чуют погост,
на все стороны
крест —
ост ли, зюйд,
норд ли, вест,
но прошедшие
ГОСТ
лягут здесь
в полный рост.