Впечатления
1. В “Вольфиле”
Маленькая комнатка, 8 рядов стульев, стол посредине, на нем свеча, —
дальше комнатка с мягким ковром, с кушеткой и тремя большими креслами — там темно.
Это петербургская “Вольфила” — Вольное Философское Общество — любимое место Андрея Белого, Блока. Первое место, с которого послышалось огненное благовествование о “12-ти”.
Основатели этого общества — А. Белый, Блок, Штейнберг, Иванов-Разумник, Константин Эрберг. Каждый понедельник устраиваются здесь собрания.
Первый понедельник, как я приходил, был посвящен Григорьеву. Кудластая толстая фигура с очками, лицо добродушное, ворчливое в губах, — это тот, кто на каждом понедельнике ругает докладчиков.
Выручали Блока за “12” там же. Это самый старый член “Вольфилы”.
“„Вольфила” идет!” — всегда встречает его Иванов-Разумник.
Григорьев читал новый роман Бурже и разбирал его так беспорядочно, таким скрипучим голосом, что почти нельзя ничего разобрать.
Добродушно улыбались члены и слушали — что-то улавливая.
Бледный молодой человек с черно-огненными глазами сел около меня. Сидел неподвижно, только тихая рука подносила ко рту папироску — и опускала огонек. Это был Арон Захарович Штейнберг. У меня как раз было приглашение к нему от “Передвиж<ного> театра” на открытие зимнего сезона. Я сунул ему в руку пригласительный билет. Шепотом мы объяснились, и в шепоте нежно он закрепил встречу крепким пожатием руки.
“Вы попали к нам так неудачно, — сказал он, — докладчик-то не очень...”
В следующий понедельник читал я и поэтесса Елизавета Полонская, — она читала о новом романе Эренбурга — выдержки из него. Председательствует — Иванов-Разумник. Роман Эренбурга недавно вышел в Берлине — это интересный роман приключений. Герой романа — Хоти Хоути — играет своей волей. Он хочет доказать ненормальность положения современности всей своей жизнью — увеличивая эту ненормальность до предела всеобщей катастрофы. Имеет ряд последовательных учеников.
Этот роман вызвал оживленный обмен мнениями, многие осуждали этот роман за его бульварность. Иванов-Разумник сказал, что он с большим интересом прочитал его, но по прочтении почувствовал тошноту. В авторе чувствуется наполненная ядом душа. Ко всему этот человек живет разрушением. Много в его душе болезненности, непримиримости с человеком.
Беседовал с председателем “Вольфилы” Пинусом о внутренней работе.
2. У серапионовцев
“Серапионовы братья” — это один из ценных литературных кружков Петербурга, который безусловно оставит яркий след в литературе.
Всех серапионовцев 8 человек, из них выдвинулись своей яркой талантливостью В. Иванов, Конст. Федин, Ник. Никитин, Елизавета Полонская.
Беседовал с Фединым. Он подчеркнул, что новое в их работе — это техническое совершенствование стиля, чтобы ни одного лишнего слова не было в стиле.
М. Горький руководит их работой, он пишет им: “Работать очень трудно, но нужно всегда работать, стараться делать, чтобы было все труднее и труднее! В этом литературная яркость жизни — всегда стремитесь к этому”.
Все “Серапионовы братья” спаяны между собой. Собираются каждую субботу у Саломирского, читают свои произведения, рассказывают о жизненных приключениях, обсуждают недостатки своей работы. Маленькая дружеская попойка — и расходятся.
Конст. Федин весь ушел в игру технической красоты стиля. Он вдохновенно роется в книгах А. Белого, любуется переливами его слов. В восторге от Шмелева. Вот его не поймаешь ни на одном слове, все имеет свою ценность, все гармонично у него.
Федин весь в Петербурге — он любит его.
3. Ник. Никитин
Ник. Никитин весь в искании словечек, выражающих быт провинции, человека земли. Он колеблется в споре о технике слога, хотя и отстаивает его просто, может быть, из братственных чувств к своим. На его лице что-то набросано недоделанное: мальчик в семействе и выпрыгнувший из путешествия, куда-то мучительно собирающийся человек. Человек этот постоянно теряет записные книжечки. Эти книжечки — его произведения: рассказы Ник. Никитина.
В будущем он даст гениальнейшие ноты литературы, по которым кто-то сыграет. На чистом лице очкавятся думающие глаза, рот — жабы.
Он любит провинцию, интересуется ею. Часто покидает Петербург, чтобы работать в деревне.
Вспоминаю, как переписывались, его интерес к Дому нар<одного> творчества. Говорит, как он хотел бросить Петербург в то время и ехать в Симбирск работать в ДНТ со мной.
4. Вс. Иванов
Вс. Иванов — добродушный, хитрый, себе на уме паренек. Он весь пропитан жизнью Сибири, весь в звоне и мире тайги, больших дорог, пропитан холодом и яркостью солнца. Очень сдержанный. Посмеиваясь, мурлычет себе под нос танку да посматривает на все серебристо из щелок глаз на блинном лице, посасывая трубку. В нем чувствуется смех, этот смех тихо щекочет сердце, хочется приблизиться к этому толстому человеку, сидящему на кругленькой подогнутой ноге, и поесть существующее.
Все серапионовцы интересуются провинцией. Мечтают летом прокатиться по волжским городам и давать литературные вечера.
5. В журналах и изданиях
Книжные магазины переполнены книгами стихов. Владельцы книжных магазинов жалуются, что стихов никто не покупает. Отказываются брать. Устраивалась выставка пролетарской поэзии с 1919 г. по 22 г. Есть любители, которые собирают исключительно поэзию всякую — только чтобы были стихи, — составляют словари поэтов и поэтесс.
6. Пролетарские поэты
Пролетарскими поэтами выпускается большой журнал по типу “Красной Нови”. Собираются материалы. Некоторые пролетарские поэты мне говорят, что у них свой кружок, состоящий из нескольких человек.
Я сижу в чайной с пролетарскими писателями.
7. Театры
Из всех театров Петербурга, которые влачат жалкое существование, где творчество своим творческим “нужно” совершенно отсутствует, — выделяются “Передвижной театр” Гайдебурова и Скарской, “Театр юного зрителя”, “Студия Шимановского” при Политпросвете и студия “Живого слова” Веселовского. Театр Гайдебурова и Скарской выделяется среди других своим творческим пафосом, какой-то художественной религиозностью пропитана вся игра артистов, в истинном смысле творцов. Играют без суфлера. Коллективная работа над пьесой вырисовывает не только художественную ценность работы, но и научную.
“Театр юного зрителя” дает много восторженных, непосредственно свежих впечатлений о сказочном мире. Об этом театре много говорят в “Передвижном”.
Обмен мнений студийцев раздается щебетанием во время обеда.
Основатель этого театра — Брянский, артист театра Гайдебурова и Скарской. Павел Павлович Гайдебуров не все принимает в этом театре, много театрального в нем, нужно побольше интимности. Я сказал ему:
“Нужно, Павел Павлович, чтобы дети сами создавали сцену”.
“У нас, — сказал он, — несколько раз предпринимались такие детские постановки. Артист сходил со сцены к детям и вместе с детьми играл”.
“Студия Шимановского” при Политпросвете, руководит ею Шимановский. Сцены нет. Просто зрители, и на возвышении игра артистов. Декорация условная. Артисты — все молодежь. Живые радостные лица, создаются импровизации. Сами артисты драматурги.
8. Мих<аил> Алекс<еевич> Кузьмин*
Оживленный человек, с большой головой, где только прядка волос, полуседая, на голом черепе. Большие глаза с поволокой и мягкое, изящное затягивание папироской.
В нем много женственного, изящного и простого детского. Он любит пить чай, всегда покупает массу сладостей.
“Многому научила нас революция, — говорит он, — привыкли к суровой жизни, углубились как-то...”
Кузьмин говорит о Блоке:
“А. А. был уж очень серьезный человек, он все воспринимал трагически — нельзя же так”.
9. Юркун
Вместе с Кузьминым в одной комнате живет Юркун, автор романа “Шведские перчатки” и др. Молодой человек с бледным лицом Оскара Уайльда.
“Вы, пожалуйста, — говорит он мне, — не считайте меня писателем, пожалуйста. Я не писатель, просто рассказываю о жизни”. Сейчас он работает над большим романом, работает среди чая, разговора. Попишет немного, потом говорит, пьет чай. Очень интересно, работа на виду.
10. Ган
Колючий старик. Много в нем насмешки, ненависти к людям. Говорил мне: “Пишите фельетоны о провинции — сейчас фельетоны нужны — быт. Вы там Пильнякам подражаете, все Пильняки, а что Пильняк — косматый писатель — да-с”.
...Пришел в “Вольфилу”, говорить с Ивановым-Разумником.
“Хочу почитать у вас об измерении чертей”.
“Как?”
“О реализации первобытной религии, об измерении чертей”.
После его ухода мы долго смеялись.
11. Замятин Евгений
Высокий, лицо огурцом, розовое. Что-то деревенское настежено на нем.
Руки длинные, большие, красные, обросшие волосами, жилистые. Заведует издательством “Иностранной литературы”. У него почти каждый день собираются “Серапионовы братья”, Ахматова и др. Много у него времени проводят в своей работе над литературной формой серапионовцы, особенно Николай Никитин.
12. Анна Ахматова
Прежде всего бросается в глаза — это женское на виду: женское любопытство, потом утомление до страдания.
“Какой ваш любимый поэт?”
“Вяч. Иванов!”
“Ах, как мы сходимся! Мой любимый поэт тоже В. Иванов”.
“Где он теперь?”
“В Баку, он там уже год, учительствует”.
“А как вы представляли меня?”
Она полулежит на кушетке. Я вижу — тень утомления целует ее лицо с челкой, глаза расплываются жуткой чернотой, уста кривятся пьяностью...
13. Чайные
Я хожу по чайным. Русский человек всегда познается в чайных. Чайные — это живая газета — там складывается новый быт.
Там разгорается душа, плачет о человеке.
“Хожу и записываю, как встречаться с моим человеком, что сделал человек”.
Плеснулось Достоевским.
Что положительного вынес я из впечатлений о Петербурге?
Интерес среди писателей к провинциальной жизни.
Искание новых форм в театре.
Театр даст великие творческие возможности.
Короткие, словно “вспышки магния” фотографа-любителя, и (как, вероятно, заметит внимательный читатель, знаток литературного Петрограда начала 20-х годов) весьма курьезные мемориальные портреты и заметки некоего Н. Нилли на самом деле представляют немалый интерес:
во-первых, как своеобразный документ эпохи;
во-вторых, тем, какие причудливые формы подчас принимает так называемая аберрация памяти;
и далее:
по стилю, я бы сказал — “розановскому”, этих “впечатлений”;
по буквально нарочитой путанице в именах писателей и в названиях их произведений, которые в ту литературную пору были на виду и на слуху не только на тогдашнем петроградском литературном и театральном Олимпе;
по причудливой, подчас иронической и тонкой словесной подаче их внешнего вида (“тихая рука” Арона Штейнберга[1]; “очкавятся глаза” и “рот жабы” Никитина[2]; “волосатые руки” и “лицо огурцом” Евгения Замятина; “блинное” лицо бормочущего “танку” Всеволода Иванова; “ворчливое в губах” лицо Григорьева; “птичье щебетание студийцев” Шимановского за обедом и фамильярно выполненный словесный портрет Ахматовой;
наконец, по раритетному печатному источнику (ибо вышел в свет лишь один-единственный номер симбирского журнала “Синбир” (1923), учрежденного Симбирским губисполкомом).
Это не говоря уже о судьбе самого автора — Николая Николаевича Ильина (петроградско-симбирского провинциального поэта, философа и доморощенного театрала-любителя, выбравшего себе незатейливый псевдоним “Н. Нилли”, за которым, если прочесть это слово справа налево, легко угадывается его настоящая фамилия). Он публично и дерзко спорил с Дмитрием Философовым, доверительно знавался с Ивановым-Разумником и Ароном Штейнбергом, его принимал на Офицерской Александр Блок, о нем писал сам В. В. Розанов в 1914 году в своей книге “Среди художников”: “Вдруг он мне сделался необыкновенно мил. Сам разносит свою газету! Хромой!! Сам ее всю „пишет”...”
Отметим сразу же некоторые образцы этой самой нарочитой аберрации памяти автора и допущенные им курьезные вольности:
Анна Ахматова сильно слукавила, если действительно сказала гостю, что Вячеслав Иванов ее любимый поэт;
“Серапионовы братья” собирались не у некоего “Саломирского”, а в известном “обезьяннике”, то есть в угловой комнате на третьем этаже по черной лестнице — на задворках Дома Искусств (Мойка, 59); “в трюме” так называемого “Сумасшедшего корабля” (см. известный роман О. Д. Форш), то бишь легендарного “Елисеевского” дома, у Михаила Леонидовича Слонимского и его молодой жены Иды Исаковны (урожденной Каган);
“Театр юного зрителя”, основанный Брянским, — это “Ленинградский театр юных зрителей”, основанный в 1921 году А. А. Брянцевым;
“настежно” одетый (деревенское словцо — благо он из близкой сердцу Н. Нилли провинции, из глухой Лебедяни родом) Евгений Иванович Замятин, в то время “синдик” и “штурман” серапионов, служил всего лишь редактором переводов английского отдела в знаменитом издательстве “Всемирная литература”, (а не “Иностранная”), заведующим же издательством был Максим Горький;
героя первого романа Ильи Эренбурга звали Хулио Хуренито, а отнюдь не Хоти Хоути;
“председатель „Вольфилы”[3] Пинус” — это один из ее членов-организаторов Д. М. Пинес, а одним из председателей ее был избран Андрей Белый;
среди выдвинувшихся “яркой талантливостью” серапионов странным образом не помянуты ни Лев Лунц, ни Михаил Зощенко, ни Вениамин Каверин и Михаил Слонимский, ни поэт Николай Тихонов; не может быть, чтобы никто из собеседников-знакомцев Н. Нилли в ту пору — ни Федин, ни Никитин, ни Всеволод Иванов — не назвали их имена в первую голову;
не было в окружении “Вольфилы” никакого такого “колючего” старика по фамилии “Ган”, правда, в журналистской братии Петрограда мелькала в это время парочка мелких публицистов “Ганов” — это А. Гутман и Б. Гриннбаум, — подписывающих свои труды этим именем (см. 4-й том “Словаря псевдонимов” И. Масанова), однако на самом деле этим “странным” посетителем “Вольфилы” был не кто иной, как серьезнейший и известнейший в Петрограде ученый муж, профессор-антрополог Владимир Тан-Богораз (подсказано В. Г. Белоусом4), вполне возможно, не любивший “косматого” Бориса Пильняка и предложивший “Вольфиле” антропологический доклад на тему “об измерении чертей...”. (Ради курьеза — в стиле Н. Нилли — добавим, что в те годы в Петрограде жили и служили науке, музыке и врачеванию еще двое Ганов и один Гун: ученый-химик и преподаватель, профессор Николай Дмитриевич Ган, известный царскосельский фотограф и музыкант Константин Ган, написавший несколько камерных произведений на стихи Ахматовой, и известнейший в Петрограде детский врач-ортопед Боткинской больницы, но по фамилии Гун, Николай Федорович, год рождения — 1857-й, одна из работ которого по детской медицине так и называлась: “Об измерении горбов!”);
наконец, вызывает некоторые сомнения, что Михаил Кузмин (да еще с ошибочным мягким знаком посредине фамилии) даже и в частной беседе (за морковным чаем с бисквитами из ржаной муки и сахарина) столь странно и холодно отозвался о трагически умершем Блоке!
Что же до сходства Юрия Юркуна с Оскаром Уайльдом (и оно, упрямо культивировавшееся, как известно, самим Юркуном, было не только чисто внешним) — это подмечено точно, равно как и все, что касается изображения жизни гайдебуровского “Передвижного театра”, брянцевского ТЮЗа, молодежной студии артиста В. Шимановского (наш автор, как видно из текста, да и на самом деле человек, явно близкий к “Передвижному театру”), а также “пролет-чайных” и “пролет-книжных магазинов”, лавок и киосков...
По справочным книгам Петрограда тех лет, в городе насчитывалось около полутора сотен частных и иных питейно-закусочных заведений для самого простого, деревенского, фабричного, разночинного и беженского “достоевского” люда. На одной Гончарной и в Перекупном переулке близ Николаевского вокзала их было с добрую пару дюжин с хвостиком (“плеснулось Достоевским”). Да и книжных лавок, летучих редакций и издательских контор, где возможно было приткнуться деревенскому поэту или лаптежному дервишу-пролетарию с котомкою самодельных стихов за плечами, было предостаточно...
Короче, наряду с приведенными выше курьезами, промахами и неловкостями в этом тексте проблескивают (на фоне общеизвестных событий и лиц) яркие крупицы новых фактов и фактиков культурного быта Петрограда... Из всего этого наиболее ценными (на наш взгляд) являются описания двух понедельников “Вольфилы” в Мариинском дворце 1922 года, на которых лично присутствовал автор. Ибо они ранее не были учтены исследователями (см. тщательно, с любовью и знанием источников составленную и откомментированную А. В. Лавровым и Джоном Мальмстадом переписку Андрея Белого и Иванова-Разумника (Белый Андрей, Иванов-Разумник Разумник Васильевич. Переписка. 1910 — 1920-е годы. СПб., “Atheneum-Феникс”, 1998), а также весьма подробную публикацию Е. В. Ивановой “Вольная Философская Ассоциация. Труды и дни” — “Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского дома на 1992 год”. СПб., 1996). Правда, Е. В. Иванова отметила, что как раз “Хроника...” жизни “Вольфилы” за 1922 — 1923 годы — этого последнего глотка “вольной” и свободной мысли в большевистской России — ввиду отсутствия пока полного комплекта “протоколов заседаний” страдает неполнотой и лакунами.
Первый из понедельников — это тот, на котором некий “кудластый критик” Григорьев читал какой-то роман Поля Бурже...
И вслед за ним — второй, где выступали сам Н. Нилли со стихами и поэтесса Елизавета Полонская, представившая фрагменты нового романа Ильи Эренбурга “Хулио Хуренито” с последующим обсуждением романа собравшимися.
Итак — Григорьев! Кто этот незнакомец, чье имя ни разу не упоминалось среди участников и гостей “Вольфилы” за все годы ее существования? Можно было бы предположить, что это Рафаил Григорьевич Григорьев (псевдоним критика и публициста Крахмальникова; 1889 — 1968). Григорьев-Крахмальников — друг, соратник и единомышленник Горького и Короленко, знакомец Евгения Замятина. После 1917 года активно сотрудничал во “Всемирной литературе”, возможно привлеченный туда Максимом Горьким, где Григорьевым были составлены предисловия к изданным той самой “Всемиркой” собраниям сочинений Лили Браун, Г. Д’Аннунцио, О. Мирбо, Г. де Мопассана, Г. Уэллса и других (см. статью о нем А. В. Ратнера во 2-м томе биографического словаря “Русские писатели. 1800 — 1917”; тут же “очкавистый и с шевелюрой” портрет Р. Г., весьма схожий со словесным портретом в публикации).
Правда, серьезное сомнение в достоверности имени предложенного персонажа вызывает весьма далекая от истины аттестация, данная в тексте Григорьеву Ивановым-Разумником: “Самый старый член и постоянный критик „Вольфилы””. Но, учитывая, что Нилли расположен к преувеличениям и даже к мистификациям, этот “кандидат в Григорьевы” представляется вполне возможным. Дело в том, что Рафаил Григорьев был известен в близких “Вольфиле” кругах и как задиристый оппонент самого Евгения Трубецкого, и как критик и публицист народнического и эсеровского толка, не чуждого тогда Горькому. В пользу нашего предположения мог бы служить и тот факт, что именно на этом “понедельничном” заседании “Вольфилы” и именно Григорьевым, знатоком, в частности, французской литературы (как видно из его “послужного списка” публикаций в указанной выше словарной статье), вполне могли быть зачитаны и представлены для обсуждения фрагменты и главы из романа Поля Бурже.
О том же, что Елизавета Григорьевна Полонская действительно представляла в “Вольфиле” новый роман И. Г. Эренбурга “Необыкновенные похождения Хулио Хуренито и его учеников” (Берлин, “Геликон”, 1922), давно и хорошо известно (см. вступительную статью петербургского исследователя творчества писателя Б. Я. Фрезинского к 1-му тому собрания сочинений И. Г. Эренбурга (М., 1997), где он ссылается на недатированное письмо Е. Г. Полонской к Ю. Н. Тынянову).
Теперь можно, во-первых, подтвердить этот факт; во-вторых, приблизительно обозначить дату чтения Полонской, а именно не позднее декабря 1922 года (на что уверенно указывает дата 29 ноября — день отъезда из Петрограда в Берлин Арона Захаровича Штейнберга (см. письмо Андрея Белого Иванову-Разумнику от 16 января 1919 года, примеч. 7 — Указ. изд., стр. 170), который, по абсолютно достоверному свидетельству Н. Нилли, присутствовал на предыдущем “григорьевском” заседании “Вольфилы”; а в-третьих, познакомиться с отношением к роману Эренбурга Р. И. Иванова-Разумника. Заметим, что Андрей Белый, в те годы во многом сходившийся в оценках людей и в творческих пристрастиях с Ивановым-Разумником, тоже не любил Эренбурга как писателя (см. письмо Андрея Белого от 18 ноября 1923 года в указанном издании, стр. 256)... И, быть может, роман Эренбурга Разумник Иванович получил по оказии из Берлина (скажем, от тамошних членов “Вольфилы”) чуть раньше, чем Елизавета Григорьевна Полонская от самого писателя (см.: Попов В., Фрезинский Б. Илья Эренбург. Хроника жизни и творчества. Т. 1. 1891 — 1923 гг. СПб., 1993), и успел его прочитать до нее.
Однако все точки над “i” относительно мнимого “Григорьева” расставил исследователь судьбы “Вольфилы” и ее членов Владимир Григорьевич Белоус. Он любезно сообщил нам, что в Архиве Иванова-Разумника (ИРЛИ, ф. 79, оп. 5, № 8, л. 45) сохранилось рукописное объявление, которое анонсирует “понедельничные” заседания Вольного Философского Общества на октябрь 1922 года по адресу Фонтанка, 50 б, кв. 25. В частности, на 2 октября был запланирован доклад А. А. Чебышева-Дмитриева “Строители и разрушители” по поводу романа Поля Бурже “L’бetape” (Алексей Александрович Чебышев-Дмитриев (? — 1942) — преподаватель математики, постоянный участник заседаний “Вольфилы”, руководитель кружка “Введение в философию математики” — см. о нем в издании переписки Белого с Ивановым-Разумником, стр. 226), а на 23 октября — выступление Елизаветы Полонской о романе И. Эренберга (так!) “Хулио Хуренито”.
Теперь наступила пора кратко поведать о самом авторе публикуемого очерка — Николае Николаевиче Ильине (1886 — 1944). Сразу же отсылаем читателя ко 2-му тому биографического словаря “Русские писатели. 1800 — 1917” (М., 1988), где нашему автору посвящены два столбца убористым шрифтом (автор — С. В. Сучков), с портретом (куда-то вдаль смотрит вдумчивый, кроткий человек с бородкой клинышком, в косоворотке, на голове — смятая, чуть приземистая дорожная шляпа).
Из статьи следует, что Н. Н. Ильин, “прозаик, поэт, публицист, издатель”, был весьма заметной общественной фигурой в Симбирске в среде писателей-самоучек, народных учителей и доморощенных философов, много и разнообразно печатался, даже выпускал тоненькие философские брошюрки (“Крик жизни”, “Живая жизнь”, “Слова жизни”, “Жизнь. О творчестве женщины” — прочитав эту книжицу в Публичке, я понял, откуда у Нилли получился такой “женский портрет” Анны Андреевны Ахматовой) и, часто наезжая в Петербург, был с 1915 года, так сказать, культурным проводником между Невой и провинцией, состоял в давней дружбе с Николаем Никитиным по Уралу и Всеволодом Ивановым по Сибири.
Как уже упоминалось, Н. Нилли был в самом начале 20-х годов в гостях у Александра Блока. Сам поэт этого визита, похоже, не приметил (быть может и так, что сведения об этом оказались среди уничтоженных им самим или утраченных писем, бумаг и дневниковых записей). Но осталось восторженное стихотворение Н. Нилли, посвященное Александру Блоку. Оно называется “Встреча”. В 1922 году Ильин выпустил в Симбирске на гектографе самодеятельный поэтический сборничек под названием (взятым из Гейне) “Глаза, обращенные к солнцу” (сейчас этот сборничек — превеликая библиографическая редкость). В нем среди прочих было и это стихотворение. О его поэтическом качестве не приходится говорить, важен сам факт, ранее блоковедам неизвестный. Стихотворение начинается строками: “С губами красными, с глазами ясной дали / Блок проходил в застывшем сюртуке...” И далее: “Курчавостью своих волос во тьму / Он уходил, овеянный страданьем, / И кто-то пел о счастии ему”. И наконец: “А я читал его стихи ему, и бережно до солнца, до рассвета трудилась музыка его души к нему”.
Напоследок об источнике — симбирском журнальчике “Синбир”, 1923 года (название это восходит к первому имени Симбирска-Ульяновска, крепости Синбирск, основанной в 1648 году и прославленной разбойничьими набегами Стеньки Разина). Журнале “литературы, искусства и культуры”, как объявлено в подзаголовке. В нем все дышит историей “новой России”. Перед нами большая тетрадь (in folio) в почти 50 страниц (стоимостью 350 рублей серебром). Серая дешевая оберточная бумага с неровными краями. Вступительное слово (самый настоящий манифест) набрано жирнейшим шрифтом и “уложено” в вытянутый во всю страницу футуристический ромб. “Читатель, — говорится в нем в частности, — если у тебя есть общественные и культурные запросы, если у тебя есть интерес к знанию, — хочешь постичь или ты сам силен, что можешь поделиться своими достижениями с другими, — дерзай, приходи, помоги, и „Синбир” будет жить и свои задачи выполнит. Нет???!!! — пусть и „Синбир” постигнет участь многих славно почивших. Не жалко!!! Значит, „Синбир” никому не нужен, не наступило еще для Симбирска время иметь свой журнал... Видимо... А может, потребность есть, но „Синбир” не может попасть в точку. Может, бездарно груб „Синбир”, что не уловил биение твоего сердца, не удовлетворил твои запросы, то скажи, еще есть возможность исправиться... В узкой скорлупе симбирской жизни „Синбир” хочет сделать маленькое дело. Но знай, что это дело требует много усилий, много труда. И если это делать дальше не стоит, скажи! „Синбир” хочет жить! „Синбир” может жить! „Синбир” должен жить! Ради Тебя!”
Открывался “Синбир” большим графическим портретом Ильи Николаевича Ульянова, сделанным в модной “угловато-лучистой” манере (в духе Ю. Анненкова). Рядом — скромный рисуночек скучно вытянутого по линии улочки одноэтажного домика семьи Ульяновых, с небольшой пристройкой в два приземленных окошечка, палисадничком и самодельным заборчиком. Подписи под картинками — краткие, спокойные, без подобострастия. “Наш Симбирск — весь потонувший в зелени садов, захолустный, сонный — является родиной выдающихся людей России в различных областях деятельности... Достоевский (?!), Карамзин, Гончаров, Григорович, Анненков, Языков, проф. Богданов (?), Минаев... В 1870 г. род. вождь революции, самый популярный гражданин РСФСР — В. И. Ульянов (Ленин)”.
Что же до собственно содержания “Синбира” — стихов, прозы, публицистики, — имена авторов мало что скажут современному литературному старателю (разве что — симбирским краеведам).
Отметим лишь, что вослед петроградскому литературному очерку “впечатлительного” Н. Нилли “Синбир” старался держать своих первых читателей в курсе всех новинок тогдашней литературы. Вот красноречивый пример из раздела “Книжная полка”: “„Словарь революционных писателей”. М. А. Булгаков работает над составлением словаря русских писателей — современников великой русской революции. В словарь войдут биографии и освещение литературной работы, в особенности за годы 1917 — 1922, современных беллетристов, поэтов и критиков по всем городам республики”. Нынешним булгаковедам этот факт биографии Михаила Афанасьевича хорошо известен, но сама редакция текста “объявления” новая...
Подготовка текста, публикация и послесловие Е. Б. БЕЛОДУБРОВСКОГО.
*Sic! — Е. Б.
[1] Штейнберг Арон Захарович (1891 — 1973) — философ и общественный деятель; был в числе членов-учредителей “Вольфилы” и секретарем ее совета; главная книга, написанная уже в эмиграции, — “Система свободы Достоевского” (Берлин, 1923). (Примеч. ред.)
[2] Никитин Николай Николаевич (1895 — 1963) — плодовитый прозаик и сценарист. (Примеч. ред.)
[3] “Вольфила” — Вольная Философская Ассоциация в Петрограде-Ленинграде (1919 — 1924), созданная по инициативе Р. В. Иванова-Разумника и членов его группы “Скифы” с целью исследования и пропаганды философских вопросов культуры. См. соотв. статью Т. В. Воронцовой в “Литературной энциклопедии терминов и понятий” (М., 2001, стр. 137 — 139). (Примеч. ред.)
4 См. также: Белоус В. Г. Петроградская Вольная Философская Ассоциация (1919 — 1924) — антитоталитарный эксперимент в коммунистической стране. М., 1997.