Кабинет
Юлия Ушакова

Атипичная религиозность в постсоветской России

Ушакова Юлия Вячеславовна — лингвист, педагог, церковный публицист. Окончила Воронежский педагогический институт; кандидат филологических наук. В настоящее время преподает сектоведение и сравнительное богословие в Воронежской духовной семинарии; выступает со статьями в журналах “Альфа и Омега”, “Новая Европа”, “Исторический вестник” и др. изданиях.
Атипичная религиозность в постсоветской России

До недавнего времени наше общество имело весьма смутное представление о сектах. Когда речь шла о русском дореволюционном сектантстве, понятие “секта” прилагалось к религиозным группам, которые некогда откололись от Православной Церкви, что с точки зрения ее догматики является “ересью” — учениями, расходящимися с церковным Преданием. Логично было бы предположить, что для коммунистической идеологии “опиум народа” одинаково вреден в любой упаковке: будь то ортодоксия (Православие) или ересь. Однако отношение к сектантам за семьдесят лет советской власти резко колебалось вместе с колебаниями линии партии. Эта кривая линия вычерчивалась не по доктринальному принципу, а по беспринципному постулату “цель оправдывает средства”.

О печальном романе большевиков с сектантами в 20-е годы сегодня широкая публика слабо осведомлена. Совершим краткий экскурс в прошлое. Сектантство на территории России возникло давно: уже в XII веке в Киевской Руси известна секта богомилов, в XIV — стригольников, в XV веке в Новгороде появляется так называемая “ересь жидовствующих”, но относительно заметным явлением русской жизни сектантство становится в конце XVII — начале XVIII века, когда из среды раскольников выделились две секты, отличающиеся ярко выраженным асоциальным и изуверским характером, — хлысты и скопцы. Затем стали появляться и другие секты. Длительное время имперское правительство пыталось “локализовать” и изолировать это болезненное явление народной жизни, прибегая к жестким репрессиям по отношению к сектантам (аресты, ссылки). Логика действий правительства в отношении сект диктовалась преимущественно прагматическими соображениями. Так, импер­ская элита могла одновременно ассимилировать “наиновейшие” идеи, идущие с Запада (вольтерьянство, масонство) и жестко поддерживать вероисповедную однородность на территориях, заселенных православными[1].

Начиная со второй половины XIX века позиция правительства в отношении сект становится дифференцированной, определяясь степенью лояльности последних по отношению к государству и обществу. Дело в том, что для значительной части русских сект был характерен религиозный нигилизм, то есть отвержение государства, общества, светских законов и даже религиозных заповедей как утративших силу для тех, кто имеет “личное озарение”. Вот что, к примеру, заявляли сектанты-духоборы: “Никакой земной власти не признаем… Всякую организацию, установленную насилием, почитаем незаконною; такова власть земная и человеческие установления, законы; повиноваться им не желаем, они учат людей убийству… Земля — Божия; она создана для всех равно... У христиан все должно быть общее, ни у кого своего ничего нет… Отечества на земле не знаем… стремимся к отечеству небесному, а земным не дорожим и охранять его не хотим”[2].

Подобные установки делали сектантов естественными союзниками революционеров всех мастей (народников, анархистов, социалистов). К этому альянсу частично примыкали и сектанты, не исповедующие радикально нигилистические верования: баптисты, штундисты, адвентисты седьмого дня (послед­ние появились в России с 90-х годов XIX века). Эти сектанты надеялись, что смена государственно-политической системы позволит им расширить сферу своего влияния и вытеснить в конечном итоге Православную Церковь на обочину общественной жизни. Соблазн был велик, но соблазнитель был намного умнее и сильнее в закулисных играх. Ленин в своей известной книге “Что делать?” обращал внимание на то, что сектантами необходимо воспользоваться — как их настроениями, так и фактами их преследования со стороны властей. Воспользовались умело. На II съезде РСДРП была принята специальная, написанная Ульяновым-Лениным, резолюция о необходимости социал-демократической работы среди “вольнолюбивого” сектантства, а вскоре стал издаваться особый “социал-демократический листок для сектантов” — “Рассвет”.

Точную численность сектантов дореволюционной России установить трудно. Согласно данным переписи 1897 года, общее число раскольников и сектантов составило 2 137 738 человек. Радикалы считали, что в России не менее 6 миллионов только одних сектантов[3]. Цифра, очевидно, весьма завышена, но если учесть значительный прирост баптистов после правительственного манифеста 1905 года, организационное оформление адвентистов седьмого дня (Всероссийский Союз с централизованным управлением), появление пятидесятников (“христиан веры евангельской”), то можно предположить, что число сектантов (за исключением старообрядцев) могло превышать миллион. Израильский советолог Михаил Агурский отмечает, что русские сектанты внесли “свою лепту в процесс разрушения „старого мира”, носивший для них мистический характер”[4].

О своих революционных заслугах сектанты напомнили большевикам в 1925 году. В газете “Безбожник” (!) было опубликовано открытое письмо под названием “Социально-революционная роль сектантства”[5]. Письмо подписали руководители крупнейших сектантских общин России, и адресовано оно было ВЦИК, на предмет получения от большевистской власти льгот для сектантов.

Придя к власти, большевики использовали сектантство прежде всего в борьбе с Православной Церковью. По замечанию того же Агурского, “гонения на церковь, начавшиеся после Октября, нельзя списывать на одних лишь большевиков, которые были их инициаторами. В них проявлялась также долго удерживаемая ненависть сектантской России к Православию”[6].

Секты, практиковавшие общинную жизнь, в начале 20-х годов были включены в план “социализации села”. При Наркомземе была создана даже специальная комиссия для устройства сельхозкоммун и образцовых колхозов из числа­ сектантов — “Оргкомсект”. Религиозные радикалы демонстрируют большевикам-атеистам свое полное одобрение. Так, члены молоканской коммуны “Новая жизнь” пишут в Центральный Совет секты в марте 1925 года: “Коммуна просит, чтобы Советскую власть поддерживали всеми силами и средствами… Ибо власть Советов поставлена и утверждена самим Богом. Партию большевиков-коммунистов считать благословенной Богом, члены их верные служители Божии; это верно, аминь! Мировая революция быстро приближается и исчисляется не годами, а месяцами, Бог ускоряет Свое дело”[7].

Мировая революция не состоялась, и большевики, упрочив свой режим, с конца 20-х годов стали освобождаться от попутчиков. Открытые массовые репрессии против сектантов начались в эпоху коллективизации, когда уничтожалась одна сектантская коммуна за другой. “Умеренные” сектанты: баптисты, евангелисты (“пашковцы”), адвентисты, вероучение которых не включало радикальных социальных идей, рисовались Агитпропом как скопище “буржуазных”, “антисоветских”, “антисоциалистических” элементов. Новая власть прошлась по сектантам таким катком, что к знаменательному историческому моменту “гласности и перестройки” о них практически забыли.

Изо всех дореволюционных сект только баптистам удалось частично выжить и даже легализовать свое существование в 1944 году в качестве религиозной организации “Союз евангельских христиан-баптистов СССР”. Под свое крыло баптисты приняли поредевший (впрочем, и до сталинских репрессий сравнительно малочисленный) отряд пятидесятников при условии, что послед­ние откажутся от практики “говорения на языках” (глоссолалии)[8].

Узаконенное существование сопровождалось жестким прессингом власти, и баптисты оказались в своеобразной резервации, о них много писали “научные атеисты”, сами баптисты вынуждены были молчать, “миссия” (распространение своего учения), что вменяется в обязанность каждому члену баптистской общины, каралась по действующему закону о религиозных объединениях от 1929 года.

Сектанты изначально составляли замкнутую референтную группу, стоящую в оппозиции к исторической России, к ее культурной традиции. Историко-культурная беспочвенность русского сектантства облегчала использование его в политических интересах. И большевики здесь не исключение. Гитлер в годы войны, по свидетельству его собеседника Г. Пикера, рассчитывал воспользоваться сектантством для расчленения и дезинтеграции России: “В любом случае следует избегать создания единых церквей на более или менее обширных русских землях. В наших же интересах, чтобы в каждой деревне была своя собственная секта со своими представлениями о боге. Даже если таким образом жители отдельных деревень станут, подобно неграм или индейцам, приверженцами магических культов, мы это можем только приветствовать, поскольку тем самым разъединяющие тенденции в русском пространстве еще более усилятся”[9]. Такое вот неожиданное предвосхищение стратегии “религиозного плюрализма”.

 

Распад СССР и смена политической системы в одночасье изменили не только привычные для большинства социальные устои, но и основательно перепахали ниву “научного атеизма”.

Обнаружилось, что, несмотря на все старания идеологической машины, нива эта не принесла запланированного урожая. Убежденные материалисты составляли отнюдь не “подавляющее большинство” советского общества. Стоило “руководящей и направляющей силе” (ст. 6 Конституции СССР) сдать свои позиции, как атеизм вышел из моды, а табуированное слово “духовность” вернулось в наш лексикон — с исключительно положительной коннотацией, но с весьма размытым значением. Массовое стремление к неопределенной “духовности” за пять-шесть лет радикально изменяет ситуацию на постсовет­ском пространстве. В истории русского сектантства наступает “новая эра”.

Старорусские секты, точнее, те осколки, что уцелели в подполье за годы советской власти, возродиться уже не смогли. За 12 лет действия нового закона “О свободе совести” не объявились ни молокане, ни духоборы (до революции значительные по численности). Место сибирских хлыстов стараниями запад­ных миссионеров заняли “харизматики”. Старые “локальные секты” сегодня являют собой замкнутые маргинальные группы в пределах своей исторической “малой родины”. Например, “федоровцы” и “субботники” в трех селах­ Воронежской области. Короче, старые русские ереси оказались неконкурентоспособными и невостребованными в постсоветском обществе — не тот менталитет, не те финансовые и организационные возможности.

Возродились и значительно приумножили свои ряды лишь секты, принадлежащие к международным организациям с зарубежными центрами управления: баптисты, адвентисты седьмого дня, пятидесятники. Но изменилось наполнение понятия “секта”. Если в дореволюционной литературе слово “секта” употреблялось в том значении, в котором оно вошло в обиход на Западе с XIII века[10], то в сегодняшней России секты (известные, малоизвестные и ранее неизвестные) пополняются и формируются преимущественно за счет бывших “условных атеистов”, что возвращает слову секта его изначальную этимологию: сектой в античном мире назывались последователи нетрадиционных (не вписывающихся в культурную парадигму) философских учений.

Выбор — на любой вкус. По численности лидируют секты (де-юре — “религиозные организации”), которые можно было бы объединить под маркой “made in USA”, — заокеанский экспорт “духовности”. В 1992 году на территории СНГ высадился первый десант американских миссионеров, за первой волной “евангелизаторов” последовали представители тех религиозных организаций, которые на их исторической родине — США — именуются “культами” (что соответствует по смыслу нашему понятию секты). Самый большой успех выпал на долю “свидетелей Иеговы”, второе место делят между собой адвентисты седьмого дня и “харизматики” (неопятидесятники). Бостонское движение, возникшее в США в 70-е годы, “Церковь Христа”, работает исключительно в молодежной среде, но, очевидно по этой причине, оно достигло меньшего, чем вышеназванные культы. В наших либеральных СМИ иногда утверждается, что членами различных сект стали 2 миллиона молодых людей. Кто вбросил эту цифру, неизвестно, но она высосана из пальца. При всех стараниях “западных культов” их улов в молодежной среде невелик. Молодое поколение — от шестнадцати до двадцати — воспитано телеэкраном, у него сформировались свои представления о “свободном мире” и “правах человека”, в духовном плане ценностную ориентацию значительной части нашей сегодняшней молодежи можно было бы выразить одной фразой: “Не в правде Бог, а в силе” — прискорбный перифраз слов св. князя Александра Невского. Это для наших предков правда Божия была одна на всех, а в “плюралистическом обществе” правда у каждого своя, зато сила — понятие универсальное. Поэтому подростки и молодые люди устремились в восточные единоборства, припудренные дзэн-буддизмом, в оккультные сообщества — от “Нового акрополя” для “высоколобых” до сатанинских культов для “узколобых”.

Западные культы притягивают по преимуществу “тех, кому за тридцать” (в меньшей степени тех, кто еще не достиг тридцати). Стало быть, приверженцы западных сект вошли в постсоветскую историю не в детском возрасте.

Ситуация с нашествием западных, преимущественно американских, миссионеров и небезуспешная, надо признать, их деятельность в постсоветской России имеет ряд черт, сходных с историей рационалистических религиозных движений на Юге России во второй половине XIX века: с историей южнорусской штунды и баптизма. Тогда немецкие миссионеры не имели успеха у своих бывших соотечественников — “русских немцев”.

Из немецких колоний (Екатеринославской, Таврической, Павлодарской, Киевской губерний) проповедников нетрадиционной веры выдворяли незамедлительно, духовный урожай они собирали на ниве крестьянства окрестных селений.

Церковные авторы, исследовавшие эту волну сектантства, единодушно утверждали, что “штундо-баптизм” был средством германизации русского населения.

Маловероятно, что германские власти планировали “идеологическую диверсию”. В те времена такими приемами еще не пользовались, не было понятия об “информационных войнах” или “духовной агрессии”. Но то, что на первых порах распространения баптизма руководителями общин, проповедниками и учителями были немцы, исторический факт. И то, что обращенные в новую веру с большим пиететом относились к “немецкому образу жизни”, к самой Германии, тоже факт[11].

Похожее явление мы наблюдаем и в сегодняшних западных сектах. Религиозная доктрина, соединяясь с жизненными установками заокеанских проповедников, приводит к убеждению, что “свет пришел с Запада”. И далее новообращенные проповедники из русских не только используют заученные приемы агитации за “истинную веру”, но и внешне подражают своим учителям. Конечно, комично слышать русскую речь с американским акцентом у молодых людей из “Церкви Христа”, которые вообще не говорят по-английски (с иностранными языками и в новой России дела обстоят не лучше, чем в старой). Или читать приглашение на лекции, организуемые “Заокской духовной академией”, кою малосведущие люди принимают (по аналогии с Московской Духовной акаде­мией) за православную: “У вас не ладится семейная жизнь? Вы хотите добиться успе­ха в делах? Сложные отношения с детьми? — Приходите к нам, вы узнаете, как можно разрешить ваши проблемы. Есть удивительная книга, в которой вы найдете ответы на ваши вопросы”. Это типичная реклама адвентистов седьмого дня — не только по стилю, но и по образу мысли. В жизни все должно быть о’key, “книга” (Библия) поможет снять все проблемы. “Успех в делах” получает религиозную санкцию — кальвинистская закваска американского образа жизни. Нашим неофитам хочется если не стать американцами (что удается не многим), то хотя бы в этом походить на заокеанских собратьев по вере.

Не будем наивно полагать, что на исходе XX века религиозная жизнь стоит вне политики. Приписываемая Гитлеру идея насаждения конфессионального плюрализма в России многим пришлась по вкусу.

Деятельность миссионеров в России сегодня поддерживается США на государственном уровне. Это не обвинение “в идеологической диверсии” — знакомое нам клише с советских времен. Но политический интерес в религиозной “плюрализации” российского общества налицо (причем объектом “евангелизации” стали русские; в регионах с традиционно исламской ориентацией активной деятельности зарубежных “евангелизаторов” не наблюдается).

Пусть читатель поразмыслит, с какой целью создана комиссия по соблюдению свободы совести, отчет которой заслушивает Конгресс США (соответственно и финансирует ее деятельность). Речь идет не о защите прав американских граждан. Цель комиссии — наблюдать за положением дел в других странах, однако и тут объекты наблюдения избираются по весьма странному принципу: в центре внимания Россия (с большой осторожностью упоминается Китай), но Саудовская Аравия, Пакистан, Израиль остаются вне поля зрения борцов за свободу совести, то есть стратегические союзники США, как жена Цезаря, “вне подозрений”. Такие мелочи, как запрет открыто исповедовать христианство или отказ в гражданстве “выкрестам”, не следует принимать в расчет, когда речь идет о национальных интересах Америки. Воспитание же в россиянах “толерантности” к иноземным религиозным учениям — задача, очевидно, первостепенной важности. В 2002 году вышеуказанная комиссия рекомендовала Конгрессу учредить специальный фонд для поддержки российских журналистов, которые отстаивают права религиозных меньшинств и способствуют развитию толерантности в общественном сознании[12].

О каких правах идет речь? По новому российскому закону юридически уравниваются все религиозные организации: формально нет различий между Русской Православной Церковью и другими организациями, будь то “свидетели Иеговы”, адвентисты седьмого дня или “харизматики” (неопятидесятники). Никого, слава Богу, не преследуют: по улицам бегают, останавливая прохожих, “свидетели Иеговы”, “Заокская духовная академия” (адвентисты седьмого дня) арендует бывшие дома культуры, приглашая всех желающих прослушать цикл лекций “о семейном воспитании детей”, “о том, как добиться успеха в делах и счастья в личной жизни”; раздают комиксы на сюжет, каким плохим я был раньше и какой я стал хороший, когда начал изучать Библию и убедился, что вот-вот наступит конец света и единственное спасение — примкнуть к “истинной церкви” (к адвентистам) или незамедлительно вступить “в организацию Бога” (“Свидетели Иеговы”), — каждый рекламирует свой товар, вкладывая в рекламу, по нашим меркам, огромные деньги.

Так в чем же дело? Ради чего Мадлен Олбрайт, в бытность свою госсекретарем, во время официального визита в Москву встречается с Патриархом Алексием II? Главою государственной Церкви, как английский монарх, она не является, что же привело г-жу Олбрайт в патриаршую резиденцию? Из информированного источника доподлинно известно, что г-жа Олбрайт настойчиво призывала Патриарха соблюдать права религиозных новообразований. Напрасно ей пытались объяснить, что Православная Церковь от государства отделена и по закону имеет статус “религиозной организации” наравне с другими. Но госсекретарь, казалось, не слышала слов собеседника. Она продолжала настаивать: “Вы должны предоставить (?!) всем равные права”. О каких правах говорила Олбрайт? Очевидно, о праве на равное общественное признание.

На пике “евангелизации” России, в 1994 году, диакон Андрей Кураев писал об опасности “духовной катастрофы в России”, которую “перестраивают на американско-протестантский лад”. По словам Кураева, “если это удастся, это будет другая страна, не имеющая уже ничего общего со своей тысячелетней историей”[13].

Однако ко времени визита г-жи Олбрайт дело забуксовало. Приток неофитов в западные секты сокращается, общественного признания миссия “евангелизаторов” не получает, несмотря на информационную поддержку либеральной прессы. Напрасно г-жа Олбрайт усмотрела в этом происки Московской Патриархии. У Православной Церкви не было ни опыта, ни фондов, которыми располагают американские антикультовые центры и миссии, публикующие ежегодно десятки изданий против “культов”, по тем или иным причинам не вписавшихся в традиционный истеблишмент протестантских конфессий США: это “свидетели Иеговы”, адвентисты, “церковь Христа”, “харизматики”, мормоны и проч. (мы упоминаем лишь те культы, которые в России лидируют по активности, численности миссионеров и новобранцев).

“Крестовый поход” (так называлась одна из миссий американских “евангелизаторов”) не нашел поддержки в достаточно широких кругах российского общества. Западные культы привлекли к себе лишь ограниченное число тех людей (далеко, кстати, не худших) из определенного социокультурного слоя, которых в прежнее время именовали “простой советский человек”. Попытки западных социологов проанализировать первоначальные успехи зарубежных миссионеров на постсоветском пространстве не проясняют сути дела и ведут к ошибочным прогнозам. Так, не оправдалась надежда Айлин Баркер на “толерантное” поведение лидеров-миссионеров с Запада, которые на собственном отечественном опыте знают некоторые опасности и заблуждения, связанные с членством в религиозных меньшинствах, и будут стараться их избегать. По мнению Баркер, “они, скорее, будут советовать местным обращенным поддерживать отношения со своими семьями, чем порывать с ними… Разграничение между членами движения и остальными людьми навряд ли будет столь резким, каким оно было на заре движения”[14]. В постсоветской России об этом прогнозе можно сказать: сбылся с точностью до наоборот.

Если в пореформенной России XIX века распространение штундо-баптизма в крестьянской среде раскалывало сельскую общину, но никогда — семью, то сегодня религиозные новинки часто становятся причиной расторжения семейных и родственных связей. И это вполне объяснимо. При патриархальном укладе жизни (не только в крестьянской, но и в мещанской, и в купеческой среде) все обстояло просто: если “сам” менял веру, то перед домочадцами вопрос о свободе совести не вставал. А вот на исходе XX века в постсоветской России этот вопрос стоит — и очень остро, вплоть до полного разрыва с семьей. Что касается разграничения между членами американских (по происхождению) религиозных группировок и остальными людьми, то оно в России принимает не менее, а более резкий характер, чем на заре этих движений на их родине, в США. Здесь речь не идет только о вере и неверии. И в советскую эпоху зачастую жены офицеров потихоньку захаживали в церковь, а матери партработников тайком крестили внуков, однако различное отношение к религии по преиму­ществу не вызывало острейших семейных конфликтов и трагических коллизий. Если на партийно-государственном уровне атеизм был обязательным показателем “советскости”, то в домашнем кругу присутствовала толерантность.

Семейная свобода совести интерпретировалась официально как “пережиток прошлого”, но все-таки допускалась. Во всяком случае, такое положение вещей установилось с Отечественной войны, когда идея классовой солидарности пролетариата оказалась нежизнеспособной, а национально-историческая память востребованной. Вера и неверие могли уживаться под крышей одного дома, потому что это был свой дом, с привычным укладом жизни и ценностными ориентирами. Но совсем иное дело — иноземные гости, которые появляются у вас в доме и начинают внушать вашим близким, что у вас все не так, как у людей, и что все надо менять — и лицо, и мысли, и чувства.

Если новообращенного сектанта ранее связывали с семьей теплые отношения, он/она поначалу стремится привлечь родных к своей вере и ввести в свое новое “духовное братство”. Семья же действует в противоположном направлении. За ценой не стоит ни та, ни другая сторона. И здесь ситуацию можно прокомментировать словами Л. Н. Толстого: каждая несчастная семья несчаст­на по-своему. Волею судеб мне часто приходилось быть вовлеченной в семейные коллизии, когда кто-нибудь из домочадцев попадал в ту или иную секту. В финале бывает: либо победа, либо поражение. Победа, если удается перетянуть семью на свою сторону. Поражение, если не удается. С такой развязкой я столкнулась дважды.

 

Как-то к нам в Воронежскую семинарию пришла женщина и попросила поговорить с ее дочерью, примкнувшей к “свидетелям Иеговы”. Мать со слезами на глазах объясняла, что ее дочь была “такая верующая, никогда в праздники не занималась домашними делами и матери не позволяла”. Показательны доводы матери, которая пыталась убедить дочь не менять веру. “Как же так, — говорила она, — ведь это все чужое. Все равно, как у тебя взяли бы твоего ребенка и дали другого”. Как выяснилось, ни мамаша, ни ее “очень верующая дочь” не были, что называется, “церковными людьми”. Принадлежность к православным ограничивалась соблюдением праздников, освящением куличей на Пасху и, конечно, походом в Церковь за крещенской водой, но тем не менее для матери все это было свое, а “свидетели” — чужое, уводящее дочь и маленькую внучку не только от нее, но и от всей родни. Наша богословская дискуссия с новообращенной закончилась ничем. Дочку не смутило, что присутствовавшие при разговоре “свидетели” не могли объяснить ни одного из тех библейских текстов, которые они “не проходили” по номерам их журнала “Сторожевая башня”. Аргументы братьев по вере: “Мы не пьем, не курим, не блудим, не воюем” — ее вполне удовлетворяли. А муж ее прямо заявил: “Мне это все (ссылки на Писание) ни к чему. Они люди порядочные, плохому не учат, предложили мне хорошую работу, а мать ее (теща) пусть к нам не лезет”. Финал истории по-русски прост: зять спустил тещу с крыльца, на этом родственные отношения прервались.

Сюжет другой истории гораздо сложнее. Участницы — опять мать и дочь, обе с высшим образованием: мать — экономист, дочь — врач, замужем за офицером, двое детей, живет в Подмосковье. С матерью я познакомилась в Воронежской областной думе на слушаниях о деятельности так называемых деструктивных культов. Из зала поднялась женщина и обратилась к депутатам с вопросом: “Почему не запрещают организацию „Свидетели Иеговы”?” Объяснить тому, кто привык мыслить категориями советского общества, что времена уже не те и что у нас, дескать, свобода совести, было нелегко. “Какая совесть, — гневно вопрошала женщина, — если моя дочь три года трудилась, чтобы скопить деньги на репетиторов для поступления в мединститут, сама (в смысле без протекций) поступила, стала врачом, хорошо работала, а теперь ушла с работы, потому что эти мракобесы запрещают переливание крови, с мужем раздор, свою дочку-третьеклассницу не пускает на школьные утренники, отвадила всех ее подруг...” Заметим, что свою работу новообращенная “свидетельница” оставила вполне благоразумно. Будучи врачом-гинекологом в роддоме, она понимала: если роженица по ее вине погибнет от потери крови, никто не станет вникать в религиозные убеждения врача и она окажется на скамье подсудимых. С мужем отношения складывались не очень счастливо еще до того, как она прибилась к секте. Возможно, будь молодая женщина счастлива в браке, не было бы нужды в поисках “иной правды”.

Я встретилась с Людой-иеговисткой (фамилию, естественно, не называю), когда она вскоре после думских слушаний приехала к родителям. Сама неофитка, ожидая очередной “разборки”, была, что называется, комок нервов. Но мне удалось ее разговорить. Видя, что никто не собирается обличать ее в ереси, Люда первая коснулась болезненной темы. “Вам интересно, как я пришла к “свидетелям Иеговы”?” (Мне это было действительно интересно, так как я уже несколько лет занималась исследованием мотивации выбора в открывшемся “супермаркете” религиозных новинок.) “Я всегда верила в Бога, — продолжала моя собеседница, — иногда ходила с матерью в церковь, и мне хотелось знать, есть ли где-нибудь люди, которые живут по-божески”. Я не удержалась от провокационного вопроса: “А почему вам не приходила мысль начать с себя?” Провокация не удалась, вопрос остался без ответа. Далее последовал рассказ о случайно услышанном разговоре у железнодорожной кассы. Ее не агитировали, она сама включилась в беседу двух женщин и от них узнала, где найти людей, которые живут по-божески, “по Библии”. Логические неувязки в религиозной доктрине “свидетелей Иеговы” ее нимало не беспокоили. Характерная черта новообращенных “свидетелей”. Я коснулась лишь вопроса о переливании крови, того, что понудило ее уйти с работы и, как мне кажется, более всего настраивало мать против единоверцев дочери. На мой вопрос, откуда такой запрет, Люда ссылается на Библию (Лев. 17: 10). Я пытаюсь обратить внимание собеседницы на то, что речь там идет о крови животных, мясо которых разрешено употреблять в пищу (Завет с Ноем, Быт. 9). И религиозный смысл запрета “есть кровь” ясно выражен в библейском тексте: плоть животных дана в пищу человеку, потому что первородный грех огрубил человече­скую телесность, не может она насытиться “плодами и злаками”, как то было заповедано в Раю; но в крови душа тела, “душа” же в древнееврейском тексте означает жизнь, а жизнь дана Богом и принадлежит Ему. Какое отношение эта библейская заповедь имеет к переливанию крови? Ответ привел меня в изумление: “А человек тоже животное”. С точки зрения материалистической теории эволюции это так, но, говорю ей, голубушка, вы же “свидетельница Иеговы”, как же быть с библейским сказанием, что Бог сотворил человека по образу Своему?! Моя реплика была пропущена мимо ушей, разговор на библейскую тему исчерпался. Каждый раз, когда приходится полемизировать с сектантами, становится очевидным, что выбор новой веры идет не от ума, а от психологического настроя. Что можно жить “по-божески” и не в специфиче­ской группе, моей собеседнице на ум не приходило. Личный опыт нравственного самоопределения не вписывался в общий “коллективистский” настрой советского воспитания. Эта ориентация на “коллектив” унаследована не только старшим поколением, но и многими, кому к моменту революционного слома устоев “советского образа жизни” было за тридцать (или, как моей героине, около тридцати). Новообращенная “свидетельница” обрела то, к чему подсознательно стремилась: малый коллектив, члены которого, как они сами утверждают, “живут по Библии” и служат Богу, а все остальные, сами того не подозревая, — дьяволу. Степень возникшего отчуждения между новоиспеченной “праведницей” и остальными членами семьи определялась их отношением к ее секте (в терминах социальной психологии — к ее референтной группе).

Муж к религиозным убеждениям жены интереса не проявлял, но, когда она бросила по этим убеждениям работу, наложил “экономические санкции”: стал выдавать ей весьма скромное ежедневное довольствие на пропитание детей (что страшно возмущало мать Люды). Отец смотрел на дочь как на “ненормальную”, брат сказал мне, что разговаривать с сестрой бесполезно, она “фанатичка”. Не смирилась только мать, которая считала дочь “невинной жертвой коварной секты”, винила зятя, который своим равнодушием как бы подтолкнул туда жену, а теперь только углубляет семейный разлад и тем самым “играет на руку сектантам”. Может быть, доля истины в этом и была. (Во всяком случае, я дважды встречалась с благополучными семейными парами, в которых жены увлекались “изучением Библии”, но угроза развода быстро охлаждала их пыл.) Дальнейшие события разворачивались как психодрама с детективным сюжетом.

Через месяц после нашей встречи мне позвонила мать Люды и сказала, что дочь устраивается на работу в женскую консультацию по месту жительства. Собрания “свидетелей” дочь посещает уже не так часто: домашние заботы, дети, муж — до Москвы на электричке больше часа езды; а когда начнет работать, времени на встречи с московскими сектантами будет еще меньше. По тону матери я могла заключить, что пик напряженности в отношениях с дочерью преодолен. Но гром грянул, как говорится, среди ясного неба. Приехав повидаться с родителями, “жерт­ва” нанесла такой сокрушительный удар по родительскому дому, что трудно было даже предположить, что эта простушка с виду способна раскрутить интригу, которой позавидовал бы Талейран. Каким образом ей удалось раскопать историю двадцатилетней давности о любовной интрижке своего родителя (о чем мать и не подозревала), остается тайной. Но как бы то ни было, Люда изобличила отца, естественно, в присутствии матери в грехе прелюбодеяния и при этом так приперла его к стенке подробностями и неопровержимыми доказательствами, что родитель “раскололся”, хлопнув дверью перед носом ошарашенной жены и обличительницы дочки. И бросив под занавес: “Что же мне теперь — повеситься?” Мать только и могла спросить: “Зачем ты мне все это рассказала, когда прошло столько лет и мы состарились?” Ответ дочери был ей непонятен: “Чтобы ты знала”. К вечеру отец так и не вернулся, утром встревоженная мать позвонила старшему сыну и поведала ему о том, что произошло, повторяя все тот же вопрос: “Зачем она это сделала?” Сын, не вдаваясь в психологические тонкости поступка своей сестры, рассудил по-своему: “Скажи этой мерзавке, что, если с отцом что-то случится, я сверну ей шею”. С отцом, к счастью, ничего не случилось. (Самоубийства, разумеется, ни­кто не предполагал, но инфаркт по состоянию сердца не исключали.) Родитель явился не домой, а к сыну, твердо заявив, что видеть свою дочь больше не желает; отношения ее с отцом и братом были разорваны окончательно. А мать так и не смогла постичь, зачем дочери понадобилось вбить клин между родителями и зачем она еще и мужа своего посвятила в эту историю. К душевной боли прибавилось чувство женской униженности. Когда мать напомнила Люде известное евангельское изречение о грешнике, который видит сучок в чужом глазу, а в своем бревна не замечает, дочка, не смутившись, парировала: “А я покаялась”. Подробности происшествия я узнала от матери через два дня после того, как Люда, оставив внучку бабушке, с чувством исполненного долга покинула родительский дом. Снова и снова потрясенная мать задавала все тот же вопрос: зачем? Ее поразила не столько давняя измена мужа, сколько необъяснимый поступок дочери, омрачивший отношения между пожилыми супругами. Главную вину женщина возложила на “американскую секту”. В чем-то она права. Психология сектантства в большей или меньшей степени (в зависимости от религиозной доктрины) порождает двойной этиче­ский стандарт: библейские заповеди в отношениях с “внешними” не работают, у сектантов формируется сознание своей избранности ко спасению, отсюда возникает эмоциональная тупость в контактах со всеми, кто не входит в их группу. Если не удается вовлечь родных в свою организацию, семейный союз обречен.

Но не надо быть ученым-психологом, чтобы понять, зачем иеговистка Людочка попыталась разрушить отношения между родителями. Чтобы увести за собой самого близкого ей человека — мать. Зачем посвятила мужа в семейный скандал? Очевидно, подтекст был таков: “Все вы, мужчины, одним миром мазаны, добродетельными становятся только в нашем братстве”.

 

Нет, не всегда новообращенный разрывает отношения с семьей. Но всегда изменяется характер этих отношений: близкие становятся для сектантов “дальними”, а сам новообращенный, если он по житейским обстоятельствам не может, как Авраам, “пойти из земли своей, от родства своего и из дома отца своего” (Быт. 12), уходит во внутреннюю эмиграцию. И таких “эмигрантов” за десять последних лет в каждом регионе набралось немало. Однако динамика роста­ западных сект к концу 90-х, как уже говорилось, пошла на спад. Они подобрали всех, кого смогли, и на сегодня их задача — удержать завоеванные позиции и вписаться в российское общество. Последняя цель, судя по общественному настроению, в обозримом будущем вряд ли достижима. Я намеренно употребляю слово “секта” (не в уничижительном значении!) для разделения двух понятий, оформившихся в сознании нашего общества: это “религиозные меньшинства” и секты. Религиозными меньшинствами в Центральной России считают мусульман, иудеев, а все религиозные новообразования (независимо от их типа и времени появления на мировой сцене) у нас воспринимаются как “секты”, стоящие вне культурно-исторической традиции. По сути — этоконтр­культура, но не молодежная, из которой выходят по мере взросления, а духовная, меняющая систему мировосприятия и ценностей.

Первоначальный успех западных миссионеров определялся не уровнем их богословского образования и методической подготовки, как полагают не только западные социологи (та же Баркер), но и некоторые наши публицисты, а психологическим настроем и ментальностью аудитории. Ментальность же аудитории была вполне адекватна ментальности миссионеров — обе стороны, мягко выражаясь, чужды какой бы то ни было умственной рефлексии; на том же уровне нахо­дится общегуманитарное образование; обе стороны существуют вне историче­ских границ православной духовной традиции: миссионеры — будучи американцами, аудитория — по причине религиозного одичания простого советского человека (и в этом аспекте принципиального различия между бывшими атеистами и теми, кто в душе верил в существование “неведомого Бога”, нет).

Психологический настрой у примкнувших к западным сектам определяется “групповым инстинктом” (неизбывная потребность к существованию в коллективе, унаследованная от советского прошлого). А также — потребность в “руководящей и направляющей силе”, я бы сказала, в отвращении к само­определению (исключение — лидеры сект). “Религиозный бум” в постсовет­ской России многие объясняют “духовным голодом” эпохи “научного атеизма”. Возможно, это и так, но, заметим, рекрутируются те, кто привык к тому, чтобы кормили его с ложки разжеванной снедью. В секте (узкой референтной группе) под руководством старшины (или пастора) человек чувствует себя комфортно, уверенно — никаких “проклятых” вопросов, никакого “самокопания”, никаких заоблачных высот.

 

Однако выбор не ограничивается западными сектами, так же как нельзя подвести всех бывших граждан РСФСР под единый тип “простого советского человека”.

Как-никак в советские времена мы имели самого “массового читателя”. Наших начитанных сограждан не возьмешь описанным выше тактическим приемом, стандартным для большинства западных миссионеров (и их русских учеников): “Раньше я был плохим, вел нездоровый образ жизни, поэтому и в семье, и на работе не ладилось. А теперь я стал верующим, и жизнь у меня изменилась: в семье мир, по службе повышение, здоровье отличное” и т. п.

Начитанный человек убежден, что он и так неплох, журналы “Сторожевая башня”, “Пробудитесь”, комиксы адвентистов — не для него. Благо стала до­ступной ранее не допускавшаяся литература о “древней мудрости Востока”, о “духовных практиках”, которые пробуждают таинственные способности, делая человека сверхчеловеком.

“Мудрость Востока” пришла в Россию с Запада, где с 60-х годов начинается широкомасштабная кампания индийских гуру. Почему именно Новый Свет стал плацдармом индийской духовной экспансии? Думается, стратегия была верной. Лидер западного мира, США исторически никогда не несли “бремя белого человека” в Индии, и американскому обществу были в новинку религиозные идеи этого рода, особенно молодежи, не остывшей от протестного настроения.

Мода на восточную мистику быстро перебрасывается в Старый Свет, и потомки белых “сагибов” устремляются в Ауровиль — “город будущего”, основанный француженкой Мари Ришар, подругой популярнейшего теоретика неоиндуизма (интегральной веданты) Ауробиндо Гхоша, поклоняются “верховному Гуру шивантов западных стран” Шивайе Субрамуниясвами, становятся “возлюбленными Кришны” в лоне Международного общества Сознания Кришны, основанного Абхаем Чараном Де (скромно именовавшим себя “Его Божественная милость” Свами Бхактиведанта Шрила Прабхупада, что означает “господин — тот, у чьих ног [сидят все] могучие”, то есть учители). Выбор все расширяется, так как гуруизм становится очень прибыльным бизнесом.

В России первые ласточки восточных культов появились еще в 70-е годы, но свободная деятельность “посвященных” миссионеров начинается с 1989-го. В таком мегаполисе, как Москва, труднее проследить процесс “приливов” и “отливов” той или иной восточной “духовности”. В провинции волнообразное движение индуистской (или псевдоиндуистской) экспансии бросается в глаза. Первыми на авансцене появились кришнаиты. Приглашения на их собрания были расклеены практически во всех высших учебных заведениях, по улицам бродили стайки бритоголовых молодых людей, завернутых в простыни, с бубенчиками на ногах, распевающих “харе Кришна”, их сопровождали миловидные (не бритоголовые!) девушки с бубнами. На улицах красовались цветные расклеенные плакаты: “Бхагават-гита как она есть” с изображением Кришны на боевой колеснице.

Надо отметить, что кришнаиты (Международное общество Сознания Кришны) были единственной организацией, которая зарегистрировалась как религиозная, — все остальные восточные культы выступали под вывеской “общественных”, как-то: “духовно-просветительных”, “экологических”, “миро­творческих” и т. п. Мода на кришнаизм продлилась до 1996 года, адептов “Господа Кришны” набралось в два-три раза меньше, чем в любой из западных сект, но поначалу они по активности не уступали самым деятельным запад­никам — “свидетелям Иеговы”. Однако через три года кришнаиты сворачивают публичную деятельность и потихоньку сходят со сцены. Учение Прабхупады, надо полагать, не отвечало честолюбивым амбициям молодых людей: каждый стремился попасть если уж не в когорту русских гуру, то в касту “брахманов” непременно. Ходить долго в учениках и на сто процентов быть уверенным, “что он должен отдавать духовному учителю все, что у него есть, и быть при этом очень смиренным”[15], — не та установка, которая влечет молодых людей к “мудрости Востока”. Общество Сознания Кришны — жест­кая тоталитарная секта (по американской терминологии — деструктивный культ). “Свидетелей Иеговы” тоже относят к тоталитарным организациям, но по своему характеру тоталитаризм “свидетелей” очень напоминает привычную простому советскому человеку КПСС: их собрания — партячейку, старосты собраний — секретарей местных парторганизаций, а Бруклинская Правящая Корпорация — Политбюро. И секретарь партячейки — это все-таки не гуру, который, по учению Прабхупады, “является воплощением энергии Господа Кришны”.

Зависимость от своей референтной группы обнаруживает каждый сектант, но полное порабощение ума и воли одному конкретному “учителю” — это уже иной тип зависимости, и он скорее относится к области психиатрии, чем религиозной психологии. Очевидно, среди молодых людей очень немногие склонны к такой всецелой зависимости от лидера группы, и через какое-то время увлечение кришнаизмом стало проходить.

Более стойкими оказались другие направления гуруизма, где отсутствует иерархическая вертикаль; хотя зависимость от обожествляемого гуру и здесь налицо, но поскольку этот гуру находится далече, то адепты его учения составляют группу с более “демократичными” отношениями. Главное отличие от кришнаизма в таких группах — акцент на самообожение (“самореализацию”) через “духовную практику”, которую открыла “примитивным” европейцам древняя мудрость Востока.

Служение какому-либо божеству (культ в религиозном смысле) в таких учениях отсутствует. Все “просвещенные” учением очередного гуру заняты проблемой, как перекачать духовную энергию “кундалини” из области копчика по “чакрам” (невидимым для анатома спецканалам) в голову. И тогда наступает просветление, или “реализация”, — в зависимости от принятой терминологии; просветленный обретает сверхзнания, сверхмудрость, способность влиять на окру­жающий мир, духовная энергия, исходящая от него, прямо-таки творит чудеса. Таковы заманчивые обещания “Сахаджи-Йоги” (учение Нирмалы Шривасты, включившее в себя элементы гностицизма). Вербовка происходит следующим образом. Дама с европейским образованием использует перетолкованный евангельский сюжет, усыпляя бдительность тех, кто причисляет себя к православной традиции, но хочет “развить свои духовные способ­ности”. Те, кто потом сумел разобраться в сути дела, рассказывали, что сначала были уверены: “Сахаджа-Йога” — это “метанаука”, а не религиозный новострой. “Как же, — недоумевали мои собеседницы, — мы же там призывали имя Христа!” Стало быть, им, преподавателям и музыкантам, не приходило в голову, что, коллективно медитируя перед портретом Нирмалы, призывать Христа не стоит.

Но слова “метанаука”, “энергетика” сбивают с толку очень многих, что и обеспечивает приток в секты восточных толков. Таковы Общество Шри Чинмоя (“бегущего гуру”, как его назвали в США, поскольку чинмоевцы медитируют на бегу, умиротворяя окружающих своей духовной энергией, что способствует укреп­лению мира и доброжелательности между народами), Трансцендентальная медитация (ТМ) Махариши, Медитация Раджнеша, или культ Радж­неша, организация Сатьи Саи Бабы. Несколько особняком стоит Рэйки (кадуцей) — орден “эзотериков-целителей” японского происхождения, а также “тантра-сангха”, осно­ванная русским “гуру” Сергеем Владимировичем (1968 года рождения), который в 1989 году получил в Индии посвящение одной из парампар тантриче­ского шиваизма “левой руки”. После посвящения Сергей Владимирович стал гуру Шрипада Садашивачарья Ананданатха. Это те восточные культы, что известны в Центральном Черноземном регионе. Тяготеют они преимущественно к крупным промышленным центрам: Воронеж, Липецк, Курск.

Если судить по численности этих групп, то можно заключить, что индийские гуру собрали под свои знамена не так уж много адептов. Так, в Воронеже Международное общество Сознания Кришны насчитывало на пике подъ­ема не более шестидесяти человек, “Сахаджа-Йога” — около восьмидесяти, культ Сатьи Саи Бабы — двадцать пять; ТМ и культ Раджнеша на статус юридического лица не претендовали, просто время от времени появлялись объявления, приглашавшие на лекцию по ТМ или на медитирующих по Раджнешу. Культ Шри Чинмоя привлек тридцать человек в Воронеже и около сорока в Липецке. Это те культы, которые прошли перерегистрацию как “общественные организации”. Судить о численности незарегистрированных групп трудно, но с уверенностью можно сказать, что организованных “неоиндуистов” у нас мало, во всяком случае, в Центрально-Черноземном регионе и в Придонье ашрамы не сколачивались. Однако псевдоиндуистские[16] секты берут не числом, а уменьем быстро и капитально перестраивать сознание новообращенных на свой лад.

 

Даже те, кому удалось покинуть группу, не могут изжить суеверных представлений, усвоенных ими в секте. Два года тому назад ко мне обратилась молодая женщина, которая в течение пяти лет была ревностной поклонницей Шри Чинмоя. Воронежских чинмоевцев она оставила после самоубийства молодого человека, входившего в группу. Возможно, это самоубийство глубоко задело ее лично. Женщина умная, интересная, с двумя высшими образованиями, уйдя из организации Шри Чинмоя, возвращается, как нынче принято говорить, “к вере отцов”, в православие, причем радикальным образом — принимает твердое решение уйти в монастырь. Попытки убедить ее повременить с этим решением не увенчались успехом. Она оставила мне письмо для передачи в газету, заявление в Генпрокуратуру, отосланное год назад, отписку из канцелярии генпрокурора, полученную ею через полгода. Генпрокуратура предлагала ей обратиться в местную прокуратуру по поводу “деятельности воронежского отделения общественной организации Шри Чинмоя”. Обращение же ее в Генпрокуратуру было попыткой доказать, что культ Шри Чинмоя — деструктивная тоталитарная секта, а не общественная организация. Самоубийство в Воронеже — не единственное в истории этого культа. Подобный случай имел место в Германии (к заявлению прокурору прилагалась вырезка из немецкой газеты, а также подробности самоубийства молодого воронежца). Но я не стала бы торопиться с обвинением Генпрокуратуры в халатности. Надзор за соответствием деятельности организации с ее уставом по закону возложен на прокуратуру, это так, но прокурорский надзор практически не осуществляется из-за отсутствия соответствующих структур. Однако не менее важно вот что: в материалах заявительницы присутствовал момент, который мог свести на нет все ее аргументы против Шри Чинмоя. Справедливо доказывая, что организация Шри Чинмоя является религиозной по сути, она обвиняла гуру в том, что он “способен физически уничтожать своих противников”. Не думайте, что речь шла о вульгарном “заказе”. Несчастная женщина уверовала и продолжала верить в мистическую энергетику Чинмоя, который, сидя в Америке, контролировал мысли своих адептов и мог на расстоянии повергнуть неугодных в депрессию и даже понудить к самоубийству. Как должен был отнестись к такому обвинению чиновник Генпрокуратуры, если сам он еще не уверовал в магическую силу различных гуру?

 

Восточные секты, несмотря на свою относительную малочисленность, оказали значительное влияние на окружающих. Во-первых, они распространили большое количество сочинений своих “божественных гуру”. Спрос на “таинственные” учения, открывающие человеку “новые возможности”, подогревался СМИ. Возможно, для газетчиков и тележурналистов это было только погоней за сомнительными сенсациями, но присутствовал здесь и элемент протестного поведения: если советская власть это запрещала, значит, мы станем широко информировать о не познанных наукой, но известных древним чудесных способностях йогов, прорицателей и шаманов.

Одним словом, появившиеся восточные культы если не преуспели в умножении своих последователей, то способствовали приобщению широких масс к “древней мудрости Востока”. Слова “карма”, “энергетика”, “реинкарнация” вошли в наш обиход вместе с понятиями, которые они обозначают. Понятия приспособились к нашей действительности, и сегодня кто только не вспоминает, кем он был в прошлой жизни (преимущественно персоной значительной), “диагностика кармы” претендует на законное место в медицине, раскрытие в себе “духовной энергетики” стало массовым явлением.

В сентябре 1995 года в Институте им. Сербского прошла научно-практическая конференция, участники которой обратились с письмом к правительству. Пресса в целом проигнорировала это событие, хотя содержание письма заслуживало серьезного внимания[17]. Психиатры, собравшиеся на конференцию, выразили озабоченность “поворотом общественного сознания к мистике, что таит опасность возникновения коллективных психозов”.

О массовых психозах говорить пока преждевременно, но то, что восточные культы всколыхнули мутные воды оккультизма, магии, языческих суеверий, получивших как бы законную санкцию “древней мудрости”, — неоспоримый факт. То, что мы наблюдаем, можно назвать “Нью Эйдж по-русски”, где всегда бытовавшая на селе вера “в порчу” и “сглаз” сплетается с “кармой”, “духовной энергией”, “колдовство” — с “эзотерикой”, с мифическими “велесовыми книгами” древних славян. Откровенные шарлатаны делают моду на оккультизм доходным бизнесом, а те, кто клюет на эту приманку, нередко теряют разум. Вот одно из типичных объявлений, которое появилось 20 марта 2003 года в Воронеже: “Доктор нетрадиционной медицины, профессор Белой магии, член-корреспондент общества ведической культуры г. Санкт-Петербурга в Центре раковой профилактики г-н Чужков Митрофан Игнатьевич”. Исцеляет профессор Белой магии, естественно, от всех болезней, а также от бесплодия, венца безбрачия (?!), фригидности. Происходит все это контактным путем “в кабинете Белой магии и Психоэнергокоррекции”. Кроме того, “предлагается пройти курс оздоровительно-профилактического исцеления от рака и очистки души в течение пяти-семиразовых целебных сеансов с помощью ритуалов священной магии на основе древнеславянских текстов (?), молитв и древнеиндийских мантр на санскрите”.

Почем “снятие венца безбрачия” — не знаю, а вот таксу за “очищение души” г-н Чужков сообщил (разговор шел по телефону) — 400 руб. за сеанс. Без гонораров “профессор Белой магии” не остается. Из пятнадцати телефонных номеров под объявлением четырнадцать было оторвано. И еще важно подчеркнуть, что наши чиновники, возможно, не слишком различают, что есть медицина, а что — магия. Объявление г-на Чужкова завершает ссылка на свидетельство № 16-297213002, выданное городской администрацией.

Мода на мистицизм порождает не только массовое шарлатанство, теснящее медицину, но открывает широкие возможности для изобретателей новейших религиозных гибридов.

“Ноу-хау” заимствовано опять же с Запада, из США. Там появилась дианетика Рона Хаббарда и его “Церковь сайентологии”, там же раскручивали “преподобного” Сан Мен Муна, основателя “Движения объединения”[18].

“Преподобный” Мун стал известен в Москве еще в эпоху “перестройки и гласности”. Пик активности мунизма пришелся на 1994 — 1995 годы. Сайентология появляется в России с начала 90-х годов как “новая научно-философская дисциплина”. Первые шаги мунизма и сайентологии были многообещающими: в 1995 году по мунистскому учебнику[19]преподавали более чем в двух тысячах российских школ, в начале 90-х в России была издана “Дианетика” и прошла очень шумная презентация ее в Кремлевском Дворце съездов, далее сайентология начала обосновываться в медицине (в психотерапии) и в науке управления (Хаббард-колледж). Эти две модели нового “религиозного” творчества были очень быстро заимствованы нашими отечественными умельцами, и в жесткой конкурентной борьбе отечественное производство новых культов оттеснило и мунитов, и сайентологов. Рынок есть рынок.

“Преподобный Мун” привязывал свое учение к христианству, объявляя себя новым мессией, кому надлежит принести людям “царство Божие”, объ­единив всех в качестве детей под эгидой истинных духовных родителей — Муна и его третьей жены. Дальше фантазия Муна не шла. Но в противовес Муну появляется нашумевшее “Белое братство”, где в роли мессии выступает бывшая комсомольская активистка, член КПСС Марина Цвигун, в которой, как выясняется, воплощается вначале Богородица, но затем она становится Богом Отцом, Богом Сыном и Богом Святым Духом по имени Мария Дэви Христос. Затея принадлежала Юрию Кривоногову, кандидату технических наук, сотруднику киевского Института неврологии и психиатрии. Как видим, человек небесталанный и начитанный. Сначала он попытался прибрать к рукам кришнаитов, но предпочел организовать собственное дело — “Великое Белое братство”. Название заимствовано у Рерихов, кое-что — из теософии, — все варится в одном горшке, по принципу испанской кухни. О гастрономиче­ских вкусах, как известно, не спорят, но в сфере религиозной соединение взаимоисключающих понятий образует в горшке (в голове неофита) гремучую смесь, которая раньше или позже неизбежно взорвется (либо по персональному, либо по коллективному приказу, что имело место в Киеве, когда “Белое братство” готовилось к кульминации мировой истории).

Чуть утихла буря, поднятая “Белым братством”, как на авансцену вышел новый “мессия” — Виссарион. “Слово Виссариона” (Сергея Торопова), обращенное к соотечественникам, строилось по той же кривоноговской модели; Виссарион, правда, оказался скромнее — объявил себя реинкарнацией только Иисуса Христа. Но с коммерческой стороны “Церковь Третьего Завета” стала предприятием куда более доходным, чем “Белое братство”. Идея спасаться вокруг Сухой горы в тайге под Минусинском принесла группе, раскрутившей Виссариона, очень солидные барыши. Деньги от продажи квартир и всего имущества новообращенные виссарионовцы отдавали “мессии”, на содержание таежных коммунаров уходили крохи, поскольку питаться они должны были только корнеплодами. Команда Виссариона получила от красноярских властей 200 гектаров леса под строительство “Города Солнца” на Сухой горе. Дело ограничилось возведением четырех коттеджей для Виссариона и его ближайшего окружения, остальные виссарионовцы снимают каморки в прилегающих деревнях; на отведенном лесном массиве организована лесоразработка (рабсила, естественно, дармовая, из числа спасающихся), “левый” сбыт древесины приносит дополнительный доход команде Виссариона. Инициированное депутатами Госдумы расследование после гибели, при неясных обстоятельствах, депутата Савицкого было тихо свернуто. Единственным положительным его результатом стало послабление агрессивного вегетарианства для детей (до четырнадцати лет разрешено вкушение молока) и согласие на регистрацию новорожденных (до этого младенцы появлялись на свет в бане как бы “инкогнито”, факт рождения нового человека в актах гражданского состояния отсутствовал). В настоящее время руководство секты ужесточило режим изоляции сектантов от внешнего мира. Переписка с родственниками строго контролируется: родные могут писать только по указанному адресу в Минусинске, откуда по усмотрению руководства письма доходят либо не доходят до адресата. Коммунарам предложили самим изыскивать себе пропитание, не рассчитывая больше на “общак”, последнее нововведение в секте — свободная любовь между братьями и сестрами. Поскольку братьев меньше, чем сестер, верующие сестры должны делиться своими мужьями или сожителями. И никакой ревности — это эгоизм несовершенной веры[20]. Приток в “Церковь Третьего Завета” иссяк к концу 90-х; экологическая катастрофа не наступает, конец света все еще не просматривается; негативные публикации о секте тоже сделали свое дело. Я не удивлюсь, если в недалеком будущем Виссарион “вознесется к отцу своему небесному”, прихватив ближайших апостолов, а в таежных деревнях Красноярского края останутся выброшенные из жизни люди, многим из которых некуда возвращаться. Можно, конечно, сослаться на свободу сделанного ими выбора, но как быть с детьми, которым обезумевшие мамаши выбора не оставили?

Место гибридных сект занимают сегодня ориентированные на языческий натурализм отечественные движения. Изобретательность и коммерческий талант организаторов массовых мистификаций превосходят всю “древнюю мудрость Востока”.

Речь идет о публикации серии книг под псевдонимом Мегре (Пузаков). Первая, “Анастасия”, стала буквально бестселлером. Примечательно, что сюжет автор позаимствовал у Куприна — из повести “Олеся”, приправив его космиче­ской мистикой. Очевидно, что к 2000 году Россия перестала быть “самой читающей страной”. Плохую беллетристику приняли за реальные события. Далее все шло по плану. Свое сочинение Мегре-Пузаков начал с описания “звенящих кедров”, которые за 500 лет накапливают “положительную энергетику” и по этой причине не только звенят, но и обладают целительной силой. Вскоре по­сле выхода в свет “Анастасии” появилась общественная организация “Звенящие кедры” со своим печатным органом под тем же названием. Стали продаваться амулеты из кедра (звенящего), кедровое масло, кедровые орехи — продукция рекламировалась как чудодейственное средство от всех недугов, телесных и душевных. Затем дошел черед и до Анастасии. Живущая в тайге чудотворица почему-то стала обзванивать всех по телефону и приглашать к себе на поселение — в сибирскую тайгу, к “звенящим кедрам” (не знаю, как дело обстояло в других городах, но в Воронеже это происходило именно так). Культ Анастасии распространился во многих областях, в 2002 году в Москве прошел всероссий­ский слет анастасиевцев. Интерес подогревался серией книг, которые Пузаков выпускал одну за другой, переходя от лирического романа Мегре с Анастасией к мистическим откровениям о таинственных силах земли и неба. Что же привлекает молодых людей к “Анастасии”? На эту приманку улавливаются простодушные мечтатели, по-своему протестующие против “телевизионного” воспитания и ценностей шоу-бизнеса. Не все стремятся на “фабрику звезд” и “балдеют” от ток-шоу “Большая стирка”. Приток молодежи в “Анастасию” (появилась еще и “Лада”), бегство к мунитам можно считать протестным поведением: не нравится этим молодым искателям “жить играючи”, неодухотворенно. Но поскольку они “без роду, без племени”, не укоренены в русской культурно-историче­ской традиции, религиозно невежественны, то с легкостью принимают дешевую поделку за “духовное вбедение”. Наши отечественные “крысоловы” оказались умнее своих западных коллег, потому что лучше понимают психологию тех, кого можно заполучить в ловушку, и лучше знают, на какой дудочке сыграть, чтобы увести людей из реальности в утопию. Потому-то отечественные “мистики” обошли зарубежных изобретателей новых религий.

Сайентология тоже не выдержала в России долгой конкуренции. У них сайентология, а у нас “белые экологи” “духовного учителя” Владимира Иванова, у них Ширли Мак-Лейн, а у нас Евдокия Марченко с “Радастеей”. Причем наша Дуся, в отличие от американки, не какая-то там актриса, а закончила Уральский университет по специальности астрофизика да еще пятнадцать лет проработала вольнонаемной в ракетных войсках стратегического назначения. После увольнения Дуся стала “ученым философом”, учредителем очередной общественной организации “Радастея”. “Ученый философ” Евдокия Марченко открыла новый путь к интеллектуальному совершенству — “ритмологию”, что превосходит хаббардовский “клиринг” по силе “промывки мозгов”. Поведение, целевые установки, мировоззрение радастейцев определяются “ритмами”, которые Дуся заготовила на все случаи жизни. Ритмы — это такое рифмоплетство, где нет явного смысла, но есть терминологическое обобщение космиче­ских откровений Марченко. Радастейцы должны все время твердить Дусины ритмы (принцип нейролингвистического программирования). В истории “Радастеи” много темных пятен, как-то: на каком основании Марченко по указанию из Москвы откупила за 7 миллионов у оборонного предприятия детский лагерь, стартовая цена которого на аукционе была 40 миллионов?[21] Хотя Марченко издала сорок книг и брошюр в своем собственном издательском комплексе (на территории приобретенного детского лагеря), вряд ли доходы от продажи этой письменной продукции могут покрыть все расходы “Радастеи”: форумы (радасты), представительства за рубежом, выездные конференции в Венгрии, Бразилии. Все не ближний свет. Из-за Уральского хребта “Радастея” достигла и наших краев. Где уж тут удержаться “дианетике”, когда высадился “космический десант” — так Марченко именует своих последователей.

Итак, “наши” потеснили новые религии, пришедшие с Запада. Но это обстоятельство не вызывает у меня прилива патриотических чувств. Отечественный “Нью Эйдж” во всех его проявлениях преследует ту же цель, что и западный: вытеснение христианства, в России — православия, на обочину истории.

В упомянутой статье Айлин Баркер утверждает, что неправомерно связывать национальную самобытность исключительно с какой-то одной религией, а другие верования рассматривать не как альтернативные религии, вносящие свой вклад в богатство культуры нации, а “как вероломные идеологии”[22], отсюда можно ожидать “предубежденной дискриминации” и прочих неприятностей. У английского социолога весьма своеобразный взгляд на природу национальной культуры. Какой вклад в нее следует ожидать от темного мистицизма, древних языческих суеверий и “плюрализма” деструктивных культов? Ничего, кроме одичания, интеллектуальной и культурной деградации. Если я не права, пусть мне назовут хотя бы одно имя ученого, значительного писателя, композитора из числа кришнаитов, “свидетелей Иеговы”, виссарионовцев и тому подобных. Если говорить о гражданском мире и согласии, то агрессивны по отношению к окружающим, к отечественной истории, культуре, религии именно новые культы.

“Кто победит?” Было бы отрадно надеяться на здравый смысл, который подвигнул бы наших чиновников серьезно подумать о концепции национального и общегуманитарного образования. Незнание, непонимание своей духовной традиции, религиозное невежество, по сути, лишают молодого человека свободы выбора. Свободным ведь может быть только осознанный выбор.

Подогревать же нездоровое любопытство к оккультизму и магии ради торжества либеральной идеи — о других мотивах умолчу — дело неблагородное и неблагодарное. В своем кратком перечне совершенно новых для России сект я не упомянула сатанистов. Где гарантия, что кто-либо из защитников “плюрализма” без границ или кто-то из их близких не станет ритуальной жертвой таковых?

Вера, по словам Антония Великого, “есть свободное убеждение души”. Психологическое порабощение группой или одним лицом лишает сектанта именно этого необходимого признака веры — “свободного убеждения души”.

Воронеж.

[1]К чему приводит утрата этой однородности при единой этнической основе, демонстрируют недавние события в бывшей Югославии, где сербы-мусульмане и сербы-православные взаимно истребляли друг друга, и перспектива на их мирное сосуществование пока не просматривается.

[2] Цит. по кн.: Бонч-Бруевич В. Д. Избранные сочинения. Т. 1. М., 1959, стр. 171 — 172.

[3] Там же, стр. 174 — 175.

[4] Агурский М. Идеология национал-большевизма. Париж, 1980, стр. 27.

“Безбожник”, 1925, № 49 (150)-50 (151); републиковано в альманахе “Воронежская беседа”, Воронеж, 1995, стр. 136 — 139.

[6] Агурский М. Указ. соч., стр. 27.

[7] Цит. по кн.: Клибанов А. И. Религиозное сектантство и современность. М., 1969, стр. 244.

[8] “Говорение на языках” — отличительная черта пятидесятников (“христиан веры евангельской”), утверждающих, что во время молитвенного экстаза на них (как на апостолов в день Пятидесятницы) сходит Святой Дух, видимым доказательством чего является дар говорения “ангельскими языками” — непонятными звукосочетаниями (глоссолалия).

[9] Пикер Г. Застольные разговоры Гитлера. Смоленск, 1993, стр. 198.

[10] Повторюсь: секта — группа, исповедующая учение, не согласное с церковным Преданием, и отделившаяся от Церкви по этой причине.

[11] См., например: Алексий (Дородницын), еп. Религиозно-рационалистические движения на юге России во второй половине XIX столетия. Казань, 1909.

[12] Филип Уолтерс. Фактор внешней политики. — “НГ-Религии”, 2000, 17 мая.

[13] Диакон Андрей Кураев. Все ли равно, как верить? Сборник статей по сравнительному богословию. Клин, “Братство свт. Тихона”, 1994, стр. 9 — 10.

[14] См. ее статью “Кто же победит? Национальные религии и религиозные меньшинства в посткоммунистическом обществе”, перевод которой опубликован в издании Библейско-богословского института св. апостола Андрея — “Страницы” (2000, т. 5, вып. 1, стр. 105 — 136).

[15] “Прабхупада-сумухасам”. Вып. 1. М., 1997, стр. 19, 35, 36, 40.

[16] К традиционному индуизму неоиндуистские культы относятся примерно так же, как фруктовая вода “Груша” к натуральному вкусу груши дюшес.

[17] “Труд”, 1995, 6 октября.

[18] Официальное название — Ассоциация Святого Духа за объединение мирового христианства.

[19] “Мой мир и я. Пути любви”. М., 1994.

[20] Я пользуюсь информацией из первых рук — от тещи “главного священника” Редькина (бывшего участника воронежской рок-группы).

[21] Лихачев С. Площадка для зомби. — “Челябинский рабочий”, 2002, 5 декабря.

[22] Баркер А. Кто же победит? — “Страницы”, 2000, № 5, стр. 135.


Вход в личный кабинет

Забыли пароль? | Регистрация