ЗАРУБЕЖНАЯ КНИГА О РОССИИ

ПОНЯТЬ РОССИЮ?

WOLFGANG KASACK. Christus in der Russischen Literatur. Ein Gang durch die Literaturgeschichte von ihren Anfдngen bis zum Ende des 20. Jahrhunderts. Wissenschaftliche Ausgabe mit Anthologie in russischer Sprache. / “Arbeiten und Texte zur Slawistik”. Hrsg. von Wolfgang Kasack. Bd. 67. Mьnchen, “Otto Sagner”, 2000, 295 S.

ALEXANDER LITSCHEV. RuЯland verstehen. Schlьssel zum russischen Wesen / “Russische Literatur im Grupello Verlag Reihe Chamдleon” (russisch/deutsch). Heraus­gegeben und ьbertragen von Alexander Nitzberg, Dьsseldorf, “Grupello”, 2001, 133 S.

Вольфганг Казак. Христос в русской литературе.

Александр Личев. Понять Россию.

Разные книги о России издаются на иностранных языках в последние десятилетия. Все более анахронично смотрятся конъюнктурные опусы, выстроенные вокруг еще недавно сверхпопулярных тем: посттоталитаризм, perestroika, Gorby и т. д. и т. п. Сохраняют научную респектабельность серьезные штудии, отражающие долгосрочные геополитические интересы государств по обе стороны Атлантики. Поскольку, вопреки многим мрачным прогнозам, времена “железного занавеса” не вернулись, а российские границы по-прежнему открыты, издаются также все новые толстые и тонкие книги в жанре более или менее поверхностных “культурных путеводителей”, посвященных России — ее истории, искусству, “постсоветской антропологии”.

Самые разнообразные издания, посвященные России, можно адекватно сопоставить, задавшись простым вопросом: на какого читателя рассчитана та или иная книга либо книжная серия. Скажем, в масштабном проекте “Россия и Германия во взаимных отражениях”, которым долгие годы руководил ныне покойный Лев Копелев^[1], участвовали ученые, литераторы, деятели культуры обеих стран. Работали они как для российских, так и для немецких интеллектуалов, поскольку в книгах “копелевской серии” реализованы два параллельных подхода к единой культурной проблеме: русские и немцы в их исторических взаимоотношениях.

Иначе устроена, например, известная польская серия “Идеи в России”^[2], выходящая под редакцией А. Лазари. Эти книги рассчитаны все-таки на описание и осознание российского культурного пространства преимущественно с польской точки зрения. Об этом говорит даже само название серии, содержащее если не скрытую иронию, то по крайней мере отчетливый нейтрально-описательный перифраз известной идеологемы: не единая “Русская идея” и даже не “Русские идеи”, а именно “Идеи в России”.

Обе рецензируемые книги также имеют отношение к специализированным издательским сериям. Более академичная серия “Исследования и тексты по славистике” долгие годы издается под редакцией известного кёльнского русиста Вольфганга Казака, автора “Лексикона русской литературы XX века”^[3]. Другая серия, посвященная главным образом русской литературе, выходит в Дюссельдорфе под редакцией Александра Нитцберга и включает в основном переводные книги русских авторов двадцатого века: от классиков (сборники Ахматовой, Гумилева, футуристов) до современников (Елена Шварц, современные поэты из круга журнала “Арион”).

Книга Казака “Христос в русской литературе. От истоков до конца XX века” адресована сразу двум читательским аудиториям и соответственно ориентирована на решение двух весьма разных задач. Одна из них — информационная, популяризаторская. Автор знакомит немецкого читателя с историей воплощения в русской литературе образа Христа на широком культурном фоне (религия, философия, быт, политическая история). С другой стороны, монография рассчитана на профессиональных литературоведов-русистов, причем не только в Германии, но и в России.

Совместить академический и популяризаторский подходы в рамках одной работы — дело нелегкое, более того, почти невозможное. Любой из двух адресатов (как любознательный немецкий читатель, так и въедливый российский гуманитарий) легко мог бы предъявить автору книги обширный список претензий. Так, с точки зрения академической бросаются в глаза многие упрощенные формулировки, особенно в предисловии, где Казак стремится лапидарно, почти формульно обозначить именно российскую специфику воплощения образа Христа в искусстве. Специфика эта, по мнению автора книги, в решающей мере обусловлена тем обстоятельством, что Библия была переведена не на русский язык, а на “староболгарский” (Altbulgarische), то есть “староцерковнославянский” (Altkirchen­slawische). Ясно, что  этот тезис либо поверхностен, либо тривиален — во-первых, ввиду необъятности обозначенной проблемы, а во-вторых, потому, что нетождественность бытового наречия и богослужебного языка отнюдь не является уникальной особенностью российской культуры — достаточно вспомнить о многовековом бытовании церковной и университетской латыни на фоне национальных языков в европейском (католическом) Средневековье.

Столь же прямолинейным кажется и сформулированное буквально в одном абзаце положение об особой родственной близости образов страдающего Христа и жертвенной, выстрадавшей в муках истину Святой Руси. Эта идея, по Казаку, развивается на протяжении столетий и в XIX веке соединяется с “русским мессианизмом и патриотизмом”. Спорить с этим трудно, да и не стоит: подобные высказывания не претендуют на яркое своеобразие хотя бы потому, что рассчитаны на читателя, имеющего о России весьма отдаленное представление. При чтении книги время от времени возникает впечатление, что история представлений о Христе в русской литературе служит лишь фоном для изложения российской истории, причем не более чем конспективного. Вот, скажем, картина Петровской эпохи: “С одной­ стороны, массы крестьян, а также купцов и ремесленников, которые оста­вались верны церкви и вере, с другой, лишенная корней знать, потерявшая связь с традицией”.

И все-таки основное внимание в книге уделено не сентенциям на историче­ские темы, а обширному и подробному обзору упоминаний о Христе в отечественной словесности с первых веков ее существования и до наших дней. Казак предлагает вниманию читателя не теоретический трактат, а некий компендиум сведений о литературных воплощениях Христа. Том завершается своеобразной хрестоматией литературных цитат, имеющих отношение к теме, причем стихотворные тексты, как правило, приводятся целиком. Особенно ценны заключительные разделы книги, посвященные литературе только что завершившегося столетия. Здесь присутствуют данные об упоминаниях Христа не только в произведениях признанных классиков, но также, например, В. Нарбута, И. Наживина, Ю. Нагибина, Н. Панченко, Б. Чичибабина, Я. Сатуновского, С. Стратановского, Д. Бобышева, Н. Садур, В. Шарова и многих других прозаиков и поэтов.

Именно на материале литературы двадцатого века в книге сделаны обобщения и выводы, недостаток которых порою ощущается в иных разделах. Автор выделяет и специально анализирует универсальные темы, типологические комплексы художественных и духовных смыслов, связанные с образом Христа в литературе: “Христос и Антихрист” (Блок, Мережковский); “Христос и советская действительность” (Ахматова, Саша Соколов); “воскрешение христианства в советское время” (Пастернак, Паустовский); “переживание Распятия как духовный опыт” (Ремизов, Волошин); “духовные встречи с Христом” (Есенин, Шмелев).

С отдельными положениями монографии Казака можно (и, вероятно, даже должно) не соглашаться, полемизировать. Можно, повторюсь, сетовать на разрыв между просветительской установкой книги, написанной по-немецки и предназначенной в первую очередь для немецкого читателя (отсюда упрощенное изложение перипетий русской истории), и академической дотошностью, подробнейшими анализами конкретного материала, интересными прежде всего читателю не просто русскоязычному, но еще и филологически образованному. Однако нельзя не признать того очевидного факта, что среди немалого количества вышедших в послед­ние десятилетия по-русски работ, посвященных сходной тематике^[4], отсутствует сколько-нибудь систематический свод литературных упоминаний о Христе. Именно труд Казака может и должен послужить основой для дальнейших исследований темы, выходящих за пределы подбора фактов и классифицирования.

Если слависту из Кёльна удалось, как мне кажется, пройти по зыбкой грани между жанрами популярного путеводителя по иностранной культуре и монографического исследования, то Александру Личеву так и не посчастливилось в книге “Понять Россию. Ключ к русской сущности” нащупать верную тональность разговора. Здесь нет ни малейших признаков личной, биографической заинтересованности автора в прояснении обсуждаемых проблем^[5], нет также ни академической обстоятельности, ни эссеистической яркости и парадоксальности изложения^[6]. Полноте, да что же есть-то? — спросит заинтригованный читатель. Ничего, ничего, молчание... На четвертой странице багряной обложки книги Личева всем, кто уже успел посетить Россию лично либо убедиться в ее загадочности заочно, обещают некий “концентрат факторов, оказавших решающее влияние на формирование духовности этой страны и ее людей”. Дело ясное: после чтения книги любой желающий сможет приблизиться к пониманию “загадки России”. В предисловии Л. Гельдзетцера, тоже дюссельдорфского профессора, логика “не бойтесь русского медведя” получает дальнейшее развитие: “нерусские смогут прийти к утешительному заключению о том, что русские тоже люди, они имеют с каждым из нас столько общего, что к ним уже на основании этой общности возможно отнестись с симпатией”.

Трудно возражать против риторики толерантности как таковой, не стоит искать и негативный подтекст в легкой иронии авторов предисловия и аннотации. Речь вовсе не об обиде за державу. Только уж больно простенько все эти проблемы изложены в самой книжке Личева, перечисляющего во вступительном разделе распространенные клише, посредством которых обычно описываются русские. Они, дескать, дружелюбны и доверчивы, любители плотно поесть, обильно выпить, да при этом еще и песню спеть. Или, если угодно, в ином стиле: русские обладают “биполярным менталитетом” (кавычки принадлежат автору книги), который только и способен объединить в себе противоречивейшие движения “загадочной русской души”, и т. д. и т. п.

После столь содержательного зачина мы вправе рассчитывать хотя бы на то, что неосведомленному читателю в дальнейшем помогут обрести свежий способ восприятия и понимания стершихся от времени стандартных представлений, однако не тут-то было. Автор вязнет в замшелых сентенциях о том, что люди Запада, дескать, много столетий задавались вопросом, “является ли Россия Европой, Азией­ или вещью в себе”, — и далее в том же духе. Можно ли вообще задаваться проблемой понимания иных культур, их классифицированием? — вопрошает автор рецензируемого сочинения. Далее, разумеется, следует культовый пассаж тридцатилетней давности — первая фраза предисловия к “Словам и вещам” Мишеля Фуко, в которой французский властитель дум цитирует Борхеса, в свою очередь цитирующего некую китайскую классификацию животных^[7]. И что же? Вывод автора предельно лаконичен: “Вопрос о сущности России остается открытым”.

Личеву не удается ни на шаг приблизиться к выяснению этой самой сущности, несмотря на многообещающие названия глав (“Русская идея”, “Русское мировоззрение”, “Русский характер”, “Русская цивилизация” и тому подобное). Автор предлагает не путь к познанию России, но поминутно излагает схематичные результаты собственных умственных усилий, предъявляя читателю то “три исторических типа мыслителей” (“восточные”, “западные” и “русские”), то подлинно русские воззрения на “человека, Бога и историю” и прочие открытия.

Стремясь к хладнокровной “объективности”, Личев даже не пытается занять какую-либо позицию по отношению к тем или иным максимам и рефлексиям. Вот, скажем, упоминаются в главе о “русской идее” сформулированные профессором истории из Вологды “шесть принципов русскости”. И что это, по мнению нашего автора: истина в последней инстанции? культурное самоописание, служащее объектом “деконструирования”? подлежащая осуждению националистическая декларация? Остается втайне. Впрочем, при чтении книги нередко возникает чувство, что тайна была бы приятнее и полезнее скороспелых прозрений. Или уж на самом деле умом Россию не понять?

^[1]См., например: Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht ([Bd.]3). 19. Jahrhundert: Von der Jahrhundertwende bis zu den Reformen Alexanders II / West-цstliche Spiegelungen. Hrsg. von Lew Kopelew. Reihe B, Bd. 3., Mьnchen, «Wilhelm Fink», 1998, 1071 S.

^[2] См. одну из последних книг серии, принадлежащую перу известного краковского русиста: Щукин В. Г. Русское западничество. Генезис — сущность — историческая роль. — «Idee w Rosji», ёуdџ, «Ibidem», 2001. Впрочем, имеются и примеры совместных российско-польских работ, подобных упомянутому выше «копелевскому» проекту, хоть и не столь фундаментальных и всеобъемлющих (см.: «Поляки и русские: взаимопонимание и взаимонепонимание». Составители А. В. Липатов и И. О. Шайтанов. М., «Индрик», 2000, 238 стр.).

^[3]См.: Kasack Wolfgang. Lexikon der russischen Literatur der 20. Jahrhunderts bis zum Ende der Sowjetдra, 2. Aufl., Verlag «Otto Sagner», 1992. Ср. русский перевод: Казак Вольф­­ганг. Лексикон русской литературы XX века. М., РИК «Культура», 1996.

^[4] Укажем хотя бы на следующие: «Христианство и русская литература». Сб. статей. Отв. ред. В. А. Котельников. СПб., «Наука», 1994; «Христианство и русская литература». Сб. 2. Отв. ред. В. А. Котельников. СПб., «Наука», 1996; Олливье С. Полемика между Полем Клоделем и Андре Жидом по поводу образа Иисуса Христа в творчестве Достоевского. — В кн.: «Евангельский текст в русской литературе XVIII — XX веков. Цитата, реминисценция, мотив, сюжет, жанр». Сб. научных трудов. Петрозаводск, Изд-во Петрозаводского ун-та, 1994, стр. 210 — 221.

^[5] Между тем биография автора прелюбопытна. Родившийся и окончивший университет в Болгарии, А. Личев четверть века работал в Институте философии Болгарской академии наук, цитадели продолжателя «ленинской теории отражения» Тодора Павлова, от необъятных трудов которого до сих пор бросает в дрожь отечественных студентов-философов поколения семидесятых. В 1991 году автор краткого курса понимания России перебрался в Дюссельдорф и со знанием дела стал писать о «восточноевропейской философии», в частности, был одним из редакторов сборника «Прощание с марксизмом. Советская философия на переломе» (1992).

^[6] Здесь уместно вспомнить об известной книге американца о немцах: Craig Gordon. The Germans (1982), см. русский перевод: Крейг Гордон. Немцы. М., «Ладомир», 1999 (названия некоторых глав: «Религия», «Деньги», «Женщины», «Профессора и студенты», «Демократия и национализм»).

^[7] «Животные подразделяются на: а) принадлежащих Императору, б) бальзамированных, в) прирученных, г) молочных поросят» — и далее по тексту русского перевода Натальи Автономовой (Фуко Мишель. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. М., «Прогресс», 1977, стр. 31).