Евгений Замятин. Записные книжки. [Составление, вступительная статья,
примечания Ст. Никоненко и А. Тюрина]. М., «Вагриус», 2001, 254 стр.
В известной серии «Записные книжки» издательства «Вагриус» впервые в России напечатаны блокноты Е. И. Замятина 1914 — 1936 годов из Бахметевского архива Колумбийского университета (США)[1]. Замятин вел записи в разных блокнотах, не датируя их, поэтому датировка здесь — предположительная, исходящая из связи записей с творческой биографией писателя. Все они отнесены составителями к трем большим периодам в литературной деятельности Замятина: российским — раннему и зрелому, и зарубежному: 1931 — 1936. Хотя такая периодизация подготовительных записей Замятина почти совпадает с этапами его писательского пути, методологически наполнение каждого раздела все же спорно: например, в блок записей 1922 — 1931 годов включены те, которые явно связаны с дооктябрьским творчеством писателя.
Как справедливо сказано во вступительной статье, «яркая документально-образная картина России и некоторых европейских стран той эпохи запечатлена в этих записях зачастую не менее красочно, объемно, чем в художественных произведениях Замятина. Так что эти записные книжки можно рассматривать не только как подготовительные материалы к будущим книгам, но и как самостоятельное художественное произведение, как еще одну форму в многообразном творческом наследии писателя». Можно сказать, что это форма прозаической или драматической миниатюры, а также художественно воссозданного документа всероссийской катастрофы.
В записных книжках Замятина слышится его живая образная речь. Она звучит в стихотворениях в прозе и драматических сценках, набросках рассказов, повестей, пьес, статей, отражающих кредо писателя. Заметки 1921 года «Народный театр» и «Литература» помогают оценить принципиальность и мужество, эти отличительные черты Замятина — художника слова и наставника молодых писателей из группы «Серапионовы братья»: «Да, он должен воспитывать, как древнегреческий. Но в древнегреческом театре не только пели зрителям оды, но и нещадно смеялись над ними, если это было надо. В воспитании — две стороны; у нас же — только одна»; «Вот отчего литература молчит: она не может говорить правду, а полуправду — не хочет, честная ее часть. ...Поощряются исключительно угодническая литература, исключительно одописцы, исключительно ослы, прибегающие лягнуть мертвого льва — буржуазию. ...Вот — если ты писатель — ты посмей не ползать на брюхе перед могучим львом, посмей ему прямо взглянуть в глаза...»; «Футуристы... провалились. С ними поступили так же, как с левыми эсерами: использовали их — затем выгнали за дверь». Примечательно, что «скульптурно-орнаментным» образам футуристов и имажинистов Замятин противопоставляет здесь масштабные, «архитектурные» образы Н. Клюева и А. Блока. Высказанные в наброске мысли нашли окончательное воплощение в замятинских статьях 20-х годов «Цель» (у Замятина это название иронически закавычено) и «Я боюсь», которые сыграли большую роль в борьбе литературных группировок тех лет и снискали их автору опасную для того времени репутацию внутреннего «сменовеховца» и ревнителя формального мастерства.
Большая часть записей Замятина основана на русском материале, который интересовал автора рассказа «Русь» с определенных сторон — языка, быта, национального своеобразия. Записанные Замятиным во время поездок по Уралу и Северу русские народные поверья, присловья, частушки свидетельствуют о глубоком интересе к народной культуре: «Воскресение Христово, пошли женишка холостого, в чулчонках да в порчонках...»
По Замятину, русская деревня — особый мир со своими языком, психологией и поэзией, в котором живет «органический» человек, тесно слитый с природой.
«Деревня. Мужик пашет. Проведет борозду — и на свежую разрытую землю стаей грачи: клюют червяков. Все время — за пахарем, садятся ему на плечо, на соху...» Такой образ мира создан и в дореволюционных рассказах писателя, основанных на деревенском материале, — в «Чреве», «Старшине» и «Кряжах».
Замятин пытается проникнуть в тайну русского национального склада: «Мужик Алексей Васильич любит свободу больше всего. Выселился из Мшаги на хутор. Вырыл яму в песке — и в яме живет. Зовет себя: „Олешка”». А среди записей 1919 — 1920 годов запоминается набросок о человеке, поделившемся в голодную пору с проституткой последним, что у него было, — вареной картошкой. Характерные, по мнению Замятина, русские черты: вольнолюбие, любовь «к последнему человеку и к последней былинке» (слова писателя из статьи «Скифы ли?» и из речи на вечере памяти А. А. Блока в 1926 году).
В записях 1914 — 1919 годов выдвигается на первый план тема, с которой Замятин вошел в русскую литературу, — жизнь российского «уездного» (повести «Уездное» и «Алатырь»). Отношение Замятина к российской провинции — беспощадная, «ненавидящая любовь». Об этом — и в зарисовке «Тамбовское поле»: «Кому не случалось идти бескрайним тамбовским полем? Ширь, удаль, размах, и самое солнце затерялось, и так заливается какой-то жаворонок малюсенький, и далеко, на самом краю, сияют кресты: там — город; такой же, должно быть, широкий и вольный город построил себе тамбовский люд. А прийти в город — все оборванное, облупленное, грязное, и посреди города в луже свинья». Тут, как и в своей прозе, Замятин фиксирует тягостный контраст между разными слагаемыми российской жизни начала прошлого века: красотой природы, естественных основ бытия, с одной стороны, и тупым бытом русских миргородов — с другой. Эта миниатюра своей законченностью близка «стихотворениям в прозе» Тургенева.
Ряд записей относится к периодам революционных событий 1917 года и Гражданской войны. Хотя Замятин и пережил в юности короткий бурный роман с «огнеглазой любовницей», послеоктябрьские записи тематически близки «Окаянным дням» И. Бунина, что отметил в своей рецензии Владимир Березин[2]. Но есть при этом существенное отличие: Замятин избегает рассуждений о природе большевистской власти, проклятий по ее адресу. «Будто вечером приговорили, утром рубят мне голову. Больно, но не очень. А главное — к утру она опять вырастает, и опять ее рубят. Так каждый день. Но однажды утром узнаю: сегодня уж не голову будут рубить нам (я не один, не знаю — кто еще), а четвертуют. И тогда вот только стало страшно». Или: «Будто Сологуб приговорен к повешению и устроил вечером, накануне, у себя ужин... Оказывается, надо ему ехать в Москву (там это все будет), и... он просит меня: „Купите мне каких-нибудь книжечек поинтересней — ночью читать, а то без книг...” И я понимаю». Описание этих кошмарных снов действует, пожалуй, не менее сильно, чем бунинские филиппики против советской России. Красный террор, голод изображены Замятиным в лаконичных несентиментальных картинках: «Ночью по Каменноостровскому мчится автомобиль с кожаным верхом и слюдяными окошечками. Прокатил, стоп — высунулись винтовки, и залпы. Почему, что?»; «Хлеб с соломой, похожий на заборы из навоза и глины с соломой в Тамбовской губернии: такой же коричневый, колючий. Выучились печь соленые лепешки из картофельной шелухи. Жеребятина».
Наделенный ярко выраженным дарованием сатирика, Замятин постоянно обращал внимание на страшное и абсурдное в послереволюционной России. Квинтэссенция этих впечатлений в его блокнотах — символическая картина «выставки достижений» времен Гражданской войны: триста качающихся под водой трупов белых или красных «арапов»[3] сводят с ума случайно увидевшего их водолаза. Так исподволь возникали в творчестве писателя — политического «еретика» — важные для содержания его «Последней сказки про Фиту» и романа-антиутопии «Мы» мотивы насилия и безумия: насилия общества над личностью и потери ею из-за этого рассудка. А реплика, услышанная Замятиным в трамвае, гротескно передает атмосферу ненависти: «Да вы что это в самом деле — буржуй вы эдакий: на двух ногах стоит! На одной-то не можете?»
Среди записей 1922 — 1931 годов интересны и наброски новелл на вечные темы любви, ревности, людских страстей. По этим наброскам видна тяга Замятина к художественной лаконичности сказа и анекдота как особой формы миниатюры. Посредством своего знаменитого сказа писатель, ставший в 20-е годы признанным литературным мэтром, создавал колоритную речевую маску малообразованных советских руководителей вроде председателя сельсовета Ивана Чеснокова: «1925 года июля ... дня мы, настоящий председатель сельсовета Чесноков Иван в лице граждан села... такого-то производили гибель посевов у граждан означенного села...» Запоминается и персонаж сценки-анекдота о статуе в помещичьем доме: «„Это кто?” — „Марс”. — „Да-к что ж вы, черти? Разве можно его разбивать? Это наш самый исток!”» Кстати, за невольной игрой слов невежественного героя сценки проступает комическое сравнение Маркса с богом войны. Диалог этот вошел потом в рассказ «Слово предоставляется товарищу Чурыгину».
В «Записных книжках» выделяются и своим объемом, и художественным уровнем наброски романа о Гражданской войне, к сожалению, так и не написанного. Судя по этим материалам, Замятин намеревался создать редкий для русской литературы авантюрный роман в новеллах. Истории кубанского казака Ивана Николаича, дочери профессора Софьи Владимировны, Симы, героев-военных, батьки Махно, зачастую основанные на рассказах участников революции и Гражданской войны, — все это почти законченные главы-новеллы из эпического полотна о великой трагедии России. Замятин по-своему, не так, как М. Шолохов или М. Булгаков, показывает в этих набросках и «красных», и «белых». С его точки зрения, они часто делали свой выбор в силу случайностей либо особенностей натуры, а отнюдь не из-за убеждений или социального положения.
В 1931 — 1937 годах, живя за границей, Замятин с увлечением работал над историческим романом об Аттиле «Бич Божий». Следы этого есть и в его блокнотах. В одной из последних записей писатель, тоскующий по России, призывает на землю Франции новых варваров, предводительствуемых современным Аттилой: «О Аттила! Когда же наконец вернешься ты, любезный филантроп, с четырьмя сотнями тысяч всадников и подожжешь эту прекрасную Францию, страну подметок и подтяжек!» И на чужбине писатель оставался верен символистскому мифу о молодых варварах, несущих дряхлому европейскому миру гибель и обновление.
Литературное качество «Записных книжек» «чёрта советской литературы» (самооценка Замятина из письма к Сталину) чрезвычайно высоко. Лучшая часть их — еще одно «Слово о погибели Русской Земли».
[1] А. Н. Тюрин проделал сложную текстологическую работу по расшифровке блокнотов и опубликовал большую их часть в 168/169 (1987), 170 (1988), 172/173 (1988), 175 (1989), 176 (1989) номерах нью-йоркского «Нового журнала». Небольшая выборка из данных публикаций была напечатана в «Общей газете», 1993, № 16/18, 5 — 11 ноября.
[2] Березин В. Короткая проза записных книжек. — «Ex libris HГ», 2001, № 31, 23 августа.
[3] «Арапы» — название сказки Замятина, написанной в 1920 году. В ней осуждается Гражданская война.