Кушнер Александр Семенович родился в 1936 году. Поэт, эссеист, лауреат отечественных и зарубежных литературных премий. Живет в Санкт-Петербурге.
Эфес
1
Я хотел бы увидеть Эфес, да была жара,
Жалко было потратить полдня на поездку в глушь
И еще полдня, чтоб вернуться; а тут гора,
Белозубое море, а в номере — пресный душ.
Я хотел бы увидеть одно из семи чудес
Мира — храм Артемиды в Эфесе, да в шесть утра
Надо было вставать, а мне нравился здесь навес
Полосатый и тень; а еще, я сказал, жара.
В ресторане белели салфетки, Эфес, прости,
Так приятно за столиком в первом сидеть ряду,
Бог с ним, с амфитеатром, вмещавшим до двадцати
Тысяч зрителей, так я решил, к своему стыду.
Боже мой, ведь в Эфесе и дом сохранился тот,
Где закончила дева Мария земные дни.
Отпущенье грехов обещал на семь лет вперед
Пий Двенадцатый путнику, — только зайди, взгляни.
Никогда не прощу себе слабости, сна души,
Развращенной морским купаньем и ветерком.
А с другой стороны, всюду Бог, — так живи, дыши,
Плавай, радуйся жизни и с Ним говори тайком.
2
Я все-таки, представь себе, в Эфес
Отправился в четверг, через неделю!
Я лучше, чем я думал: я небес
Достоин, предпочел я их отелю
И видел все, о чем сказал уже,
И вспомнил: это город Гераклита
Эфесского, вменившего душе
В обязанность огнем пылать открыто.
Он, плачущий философ, из огня
В слезах таскал для нас свои понятья
И, может быть, в виду имел меня,
Тебя, всех, всех, для нас свои объятья
Горячие раскрыв: огонь течет,
Меняется душа, взрослеют дети,
Гори и ты, как этот небосвод,
Как знойные пылают горы эти.
* *
*
Бродя средь римских мраморных руин,
Театров, бань — в мечтаньях и в истоме,
Нет, я не знаю, что такое сплин!
Слуга себе, и раб, и господин,
Я даже побывал в публичном доме.
В том, что осталось от него: бруски
И пни колонн, оплывшие обломки
И диких трав пучки и колоски.
И никакой хандры или тоски!
И перекрытий тени и потемки.
Над постаментом, где бы мог стоять
Приап, допустим, может быть, Венера,
Клубился зной; две бабочки, под стать
Двум лепесткам, задумав полетать,
Взметали пыль горючую, как сера.
И дом разврата, в блеске белых плит,
Повергнут в прах, распахнут и низложен,
Внушал печаль прохожему, — не стыд,
Был чист, как совесть, временем отмыт,
Отбелен ветром и облагорожен.
* *
*
Как француз, посвятив Ламартину книгу
Акварельных стихов, как сквозь забытье
Возвращая реальность былому мигу,
“Тот, кого забывают” назвал ее,
Так и я, ради Батюшкова к туману
Обращаясь морскому, морской волне,
Разглядел бы его там, подвел к дивану:
Сядь, поверь, улыбнись, не противься мне.
Я сказал бы ему, как стихи бывают
Заразительны лет через двести, как,
В плащ закутавшись, тот, кого забывают,
Нестерпимо любим, уходя во мрак,
Как докучлива жизнь без его элегий,
Обезвожен и безблагодатен день,
Знать не знающий об итальянской неге.
Оглянись, помаши мне рукою, тень.
Уточнение
По прихоти своей скитаться здесь и там,
Но так, чтобы тебя не забывали дома
И чтобы по твоим дымящимся следам
Тянулась чья-то мысль, как в старину солома,
И чтобы чей-то взгляд искал тебя вдали
И сердце чье-нибудь, как облако, летело,
Чтобы сказать тебе среди чужой земли
Все, что сказать оно боялось и хотело.
Скитаться здесь и там по прихоти своей,
Но так, чтоб чья-то тень была с тобою рядом
И ты ей показать мог стаю кораблей,
Плывущих вдалеке, в бинокль, большим форматом,
Иль, в каменный театр спустясь, где Ипполит
Бежал из дома прочь — и вдруг вздымались кони,
Присесть с ней на скамью, где ящерица спит,
И уточнить судьбу, читая по ладони.
* *
*
Обратясь к романтической ветке,
Поэтической ветке родной,
Столько раз ради трезвости меткой
Из упрямства отвергнутой мной,
Я сказал бы им, братьям горячим,
Как мне пусто и холодно тут!
Я не лью свои слезы, я прячу.
Дайте плащ поносить! Не дадут.
— Надо вовремя было из комнат
На корабль трехмачтовый взбегать,
Незаметною ролью и скромной
Не пленяться, обид не глотать,
Надо было не чашку и блюдце
И не скатерть любить на столе,
Надо было уйти, отвернуться
От всего, что любил на земле.
— Дорогие мои, не судите
Так же быстро, как я вас судил,
Восхищаясь безумством отплытий,
Бегств и яркостью ваших чернил,
Мне казалось, что мальчик в Сургуте
Или Вятке, где мглист небосвод,
Пусть он мной восхищаться не будет,
Повзрослеет — быть может, поймет.
— Надо было, высокого пыла
Не стесняясь, порвать эту сеть,
Выйти в ночь, где пылают светила,
Просиять в этой тьме и сгореть.
Ты же выбрал земные соцветья
И огонь белокрылый, дневной,
Так сиди ж, оставайся в ответе
За все слезы, весь ужас земной.
* *
*
Поскольку я завел мобильный телефон, —
Не надо кабеля и проводов не надо, —
Ты позвонить бы мог, прервав загробный сон,
Мне из Венеции, пусть тихо, глуховато, —
Ни с чьим не спутаю твой голос: тот же он,
Что был, не правда ли, горячий голос брата.
По музе, городу, пускай не по судьбам,
Зато по времени, по отношенью к слову.
Ты рассказал бы мне, как ты скучаешь там,
Или не скучно там, и, отметя полову,
Точнее видят смысл, сочувствуют слезам,
Подводят лучшую, чем здесь, под жизнь основу?
Тогда мне незачем стараться: ты и так
Все знаешь в точности как есть, без искажений,
И недруг вздорный мой смешон тебе — дурак
С его нескладицей примет и подозрений,
И шепчешь издали мне: обмани, приляг,
Как я, на век, на два, на несколько мгновений.
Кто с чем
Омри Ронену.
Мандельштам приедет с шубой,
А Кузмин с той самой шапкой,
Фет тяжелый, толстогубый
К нам придет с цветов охапкой.
Старый Вяземский — с халатом,
Кое-кто придет с плакатом.
Пастернак придет со стулом,
И Ахматова с перчаткой,
Блок, отравленный загулом,
Принесет нам плащ украдкой.
Кто с бокалом, кто с кинжалом
Или веткой Палестины.
Сами знаете, пожалуй,
Кто — часы, кто — в кубках вины.
Лишь в безумствах и в угаре
Кое-кто из символистов
Ничего нам не подарит.
Не люблю их, эгоистов.
* *
*
Я их знаю, любителей самых
Мрачных выводов: жизнь не мила.
Что же надо им в сплетнях и дамах,
Звоне рюмок и блеске стола?
Почему они вина смакуют,
Руки так потирают, скажи?
Тем мрачнее скорбят и тоскуют,
Про обман говорят, миражи.
Мне бы так, как они, разбираться
В табаках и сортах коньяка
И в меню глубоко погружаться,
Про себя улыбаясь слегка.
Между прочим, немецкий философ,
Пессимизмом смутивший свой век,
Тоже в жизни вальяжен и розов
Был и благ не чуждался, и нег.
Я их знаю, любителей фразы,
Спекуляций на горе и зле,
Но цветок полевой, желтоглазый
Значит больше на этой земле
И в несчастье скорее поможет,
Так на летнее солнце похож.
С обобщеньями он осторожен,
В философские дебри не вхож.
 Путешествие
|
Путешествие
|
Опубликовано в Журнале №1