За призрачной дверью

 *   *
    *

По пятницам поиски Бога
Смешны были, Анненский прав.
И судим их зрело и строго
Мы, бегло о них прочитав.

Да нам, скажем прямо, немало
Двадцатый подбрасывал век
Сомнительного матерьяла.
К сомненьям привык человек.

Когда после долгих занятий
Зимой в городской тесноте
Растительных жаждешь объятий,
Допустим, еловых, и те

Раскрыты навстречу, руками
Касаешься колких ветвей, —
Ты веришь, ты веруешь, amen!
Не нужен алтарь и елей,

И слово почувствуешь «верю»
Как непереходный глагол,
За ним, как за призрачной дверью,
Отсутствуют стены и пол,

Нет, нет управленца, который
Все знал бы за нас наперед
И фауной ведал, и  флорой,
Небесный монтировал свод!

И пусть, говорю, и не надо.
Затея, затея важна,
И шепчем с неясной отрадой
Земные Его имена.

                 *   *
                   *

                 Памяти Бориса Рыжего.

Пыльный подоконник, паутина,
Слева занавеска, справа — нет.
Старости унылая картина
И непритязательный портрет.

Тяжкий и невыводимый запах
Нажитых болезней, жизни дно.
Неужели нам в ежовых лапах
Этих оказаться суждено?

Будущее, где ты? Перспективы
Нет, один и тот же тусклый вид.
Все желанья так неприхотливы,
Речь-утопленница не звучит.

Есть ли что жалчее? (или жальче?)
Лучше шнур и крепкий узелок.
Ты был прав тем утром, храбрый мальчик!
Только юность — подходящий срок

Для решительного, злого дела,
За которым воля и покой.
Что ж, душа ведь этого хотела
И теперь любуется тобой.


                 *   *
                   *

		К лагунам, как frutti di mare,
		Я крепко и сонно прирос
				Вяземский.
Ночами бессонными строки
Стихов, что безгрешно люблю,
Под ливня глухие наскоки
Губами во тьме тереблю.

И как мандаринные дольки,
Как сестры упругой волны,
И скользки, и гладки, да только
Срываются в странные сны.

Улитка я, frutti di mare,
К чужому пристала душой
Халату и вязну в кошмаре
Мучительной ночи чужой.

Сказал, что он жизни обломок,
И тенью назвался старик.
Его ли полюбит потомок?
Остыл, безутешно поник,

И жизнь, как второе изданье
Со смыслом, осевшим на дне...
И заново старое знанье
Прокрадывается ко мне.

Вот это и есть продолженье
За гробом и слава в веках —
Вопросов ночных совпаденье,
Барахтанье в тех же силках!


	Самолетный след

Этот след самолетный на ровном, на голубом
Обозримом пространстве пустынном, чистом,
Словно мы провели его сами (ногтем? ножом?),
А затем распушили и сделали волокнистым,
Мне о чем-то туманно напоминает, о чем? —
Я верчу, размышляя, на пальце кольцо с аметистом.

Снежно-белый, мерцает, морозная пыль, блестит,
Притяженью земному небесная антитеза,
Расползается, медленно тает, гибрид
Снега, меха и кружева, воздуха и надреза,
О фактуре души что-то важное говорит,
Ее жизни бесплотной без меры и веса.

И я вспомнила, и я узнала — любви слова!
Даже брошенные в темноту, сверкают осколком
Лучезарным и острым, пусть слышны едва-едва,
Даже, может быть, и не расслышаны нами толком, —
Просияют и тают замедленно — такова
Их эфирная суть и жизнь в последействии долгом.


                 *   *
                   *

Как сосны горные наклонно, под углом
Стоят насмешливо, законам притяженья
И небу вопреки — в стремлении своем
Одном-единственном избегнуть разрушенья, —
И тонкокожие напряжены стволы,
А кисти колкие колеблются лениво,
Шутливо, вкрадчиво — полпреды и послы
На саммите в верхах, во время перерыва, —
Вот так и мы живем, когда не снабжены
Запасом нужных сил, и лишь сердечной связью
И экстрасистолами с жизнью скреплены
В ущерб бессмыслице, и злу, и безобразью.

И кто нас ввел сюда — негибких, говорят,
Неприспособленных, нецелеустремленных,
Склоненных в сторону, как этих сосен ряд,
И в жизнь дремучую таинственно влюбленных?
Зеленокудрые, с оранжевой корой,
Тончайшей корочкой, на кожицу похожей,

Торгуют воздухом, ворованный покой
Ссужают под процент стоящим у подножий,
И мне мерещится, что воля ни к чему,
Долг и привязанность взаимозаменимы,
И можно двигаться, доверившись уму
И сердцу бедному, минутной цели мимо.


                 *   *
                   *

Не правда ли, какой счастливый случай
Взрастил пенициллиновую плесень
Под микроскопом Флеминга, и лучший
Представить невозможно, если взвесить
Иные варианты: чашка кофе
На чьем-то подоконнике, надолго
Забытая, или гнилой картофель,
Отброшенный, заплесневело-волглый...

Но можно ль думать, что изобретенье
Микробиолога — как оказалось,
Незаменимое для нас спасенье —
Нас миновало б и не состоялось?
Ах нет! Оно примчалось бы к другому,
Не к англичанину в двадцать девятом,
Так, может быть, к французу или к дому
Российскому прибилось бы, в тридцатом.

Малютка-плесень, ты — сама удача!
Невзрачное, пятнистое везенье.
При чем тут творчество, самоотдача,
Самозабвенный труд и вдохновенье?
Сырые, дымно-облачные пятна,
Раскинутая сырости овчина, —
И тайный смысл, как клад, в нее запрятан,
Таинственно запрятан, беспричинно.


                 *   *
                   *

Гроза окончилась, и наш осенник сник
Под тяжестью воды, и гроздья у рябины
Поникли; снилось мне: завистник, клеветник,
Приятель бывший мой пришел ко мне с повинной.

И словно всхлип дождя, был кроток говорок
Прерывистый его... о чем? — о чем, не помню,
Но смысл его был в том, чтоб груз вины размок,
Барьер враждебности, подмоченный, был сломлен.

Какой блаженный сон! Какой волшебный ряд
Дрожащих капель-слез на листьях, на иголках!
И лист листу и куст кусту, как братец, рад.
Не знать бы тех обид и тех насмешек колких!

Как ветка с веткою, мы соединены.
Не правда ли? — все так. И вы, читатель, тоже.
Ведь если дни у нас подобны, то и сны
При всем различии предательски похожи.

Нас создали и впрямь играя, веселясь,
Смородины кустом и гроздьями рябины,
Меж нами вытянув подкорковую связь
Из мыслей и корней и общей сердцевины.

                 *   *
                   *
Что всего удивительней — это
То, что труд бескорыстный поэта,
Тайнослышанье, лепет и бред,
Вдохновенный, сновидческий, быстрый
Разговор в потаенном регистре
С Собеседником высшим, привет
Посылающим нам в виде ноты
Воспаленной, как голос трубы, —
Как промышленной злобы заботы,
Он продукт конкурентной борьбы!

	На даче осенью
На даче осенью, но ранней, теплой
Еще и пахнущей горячим летом,
Окно распахнуто, слегка намокла
По краю занавеска, в тихом этом
Раю, когда шиповника цветенье
Еще так пламенно, еще так ярко,
И клены над слабеющею тенью
Смыкаются своей барочной аркой,
Я медленно брожу среди косматых,
Опавших листьев, думая: четыре —
Так странно! — цифры поменялись в датах —
И что еще преобразится в мире?
В начале века (прошлого!) едва ли
Такие злые делались прогнозы,
Такие сны без сна одолевали
И ранние предвиделись морозы,
Но рок не любит наших предсказаний,
А осень так мила и так нарядна,
И Божий мир богат, и притязаний
Тщета еще доступна и отрадна...
На даче осенью со счастьем счеты
Не кончены, и позднему уюту
Щемящие не прекословят ноты,
Лишь явственней звучат они под утро,
И страшно перемен, и хочет сердце,
Как в коконе, запрятаться от света,
От жизни зимней хочет запереться,
Замкнуться, затаиться здесь до лета!