Книжная полка Андрея Василевского

КНИЖНАЯ ПОЛКА АНДРЕЯ ВАСИЛЕВСКОГО

Знаменитая книга Ильи Эренбурга “Люди. Годы. Жизнь”, сокрушается Куняев, определила в 60 — 70-е годы читательское понимание 20 — 30-х годов, поскольку ни Михаил Шолохов, ни Леонид Леонов, ни Алексей Толстой, ни Лев Гумилев не оставили после себя мемуаров.

Станислав Куняев их ошибки не повторил, и правильно сделал.

“Вольно или невольно авторы [либеральных] воспоминаний находились в плену мощного и устойчивого мифа о том, что либеральная партия в советском истэблишменте была единственной оппозицией существующему режиму, — пишет Николай Митрохин в своем исследовании „Русская партия” („Новое литературное обозрение”, 2001, № 48 <http://www.nlo.magazine.ru>), посвященном „наиболее консервативной альтернативе „усредненному” партийному курсу — движению русских националистов в СССР, или так называемой „русской партии”, которая имела своих сторонников как в партийно-государственном аппарате, так и в творческих союзах”. Особенно, отмечает Митрохин, в Союзе писателей СССР в 1960 — 1970 годы. Так вот Куняев был, по уверению Митрохина, настоящий анфан террибль среди руководства “русской партии” и всего националистического истэблишмента.

Уж какой он террибль, пусть каждый судит самостоятельно, но книга получилась с любой точки зрения интересная и заслуживающая внимания не только читателей “Нашего современника”.

По сверхзадаче — дать правильное понимание эпохи и людей эпохи — она соотносится/отталкивается от уже упомянутых мемуаров Эренбурга. По образу/самопониманию рассказчика эта книга бойца тяготеет к не менее знаменитым воспоминаниям Солженицына “Бодался телёнок с дубом”.

Митрохин так находит даже стилистические совпадения. “Я, — пишет Куняев, — понял: правильно сделал, оформив свое сочинение как письмо члена партии в родной Центральный Комитет, пусть все это выглядит как моя забота о судьбе культуры, идеологии и государства, чтобы не „сгореть дотла”, пусть оно выглядит официальным документом, а не как нелегальная листовка, пусть лучше меня прорабатывают в ведомстве Зимянина, а не Андропова. А пока прорабатывают — пусть письмо расходится по руслам и ручейкам патриотического Самиздата...”

Кроме однообразных антиеврейских инвектив в книге есть ряд выразительных портретов — скажем, Свиридова или Межирова, а главное, много любопытных подробностей, ради которых, собственно, стоит читать эту книгу (не ради же идеологии...). Подробностей зачастую детективных, которых даже вообразить себе невозможно: “Через два месяца после передачи [„наверх” антиеврейского] письма я был приглашен „на ковер” в апартаменты ЦК КПСС. За час до визита мне позвонил мой знакомый из КГБ и попросил о свидании. Мы встретились минут за пятнадцать до того, как я вошел в ЦК, в сквере на Старой площади.

— Станислав Юрьевич, есть одна просьба. С вами будут сегодня разговаривать Беляев с Севруком. Нам интересно все, что они скажут. Не возьмете ли вы в свой портфель звукозаписывающее устройство? — Я внимательно поглядел в его честные голубые глаза и вежливо, но твердо отказался...”

Представьте картинку: вдруг бы устройство того — на цековский ковер...

В название второго тома вынесено известное высказывание Блока.

Куняев объясняет так: “Когда Александр Блок узнал о гибели „Титаника”, он записал в дневнике простые и страшные слова: „Есть еще океан”. И частица этого „океанского” ощущения жизни стихийно или осознанно теплится в каждой живой русской душе”.

Вообще-то Блок записал в дневник в апреле 1912 года: “Гибель Titanic’a вчера обрадовавшая меня несказанно (есть еще океан)”. Почувствуйте разницу контекстов (тем более, что в размышлениях Куняева “Титаник” оказывается метафорой нынешнего Запада, “золотого миллиарда”...).

Степень точности/приблизительности куняевских воспоминаний, видимо, везде такая. Но мемуары — жанр вообще двусмысленный, лукавый. Положа руку на сердце, за это мы их и любим.

Несмотря на то что эти мемуары писались в 50 — 70-е годы, несмотря на партийную ограниченность и простодушие автора (в последнее мне трудно поверить), это вполне своевременная книга.

Своеобразие/своевременность ее в том, что автор предлагает совершенно иную систему координат, чем многочисленные прогрессивные мемуаристы. Вопреки устоявшейся шестидесятнической мифологии, примкнувший/непримкнувший к “антипартийной группе” Шепилов отказывается рассматривать Хрущева как позитивную альтернативу Берии. Для него — это два хищника, схватившиеся за власть после смерти Вождя (который описан амбивалентно, но неизменно уважительно). Складывается даже впечатление, что только эти двое и были готовы взять власть, а не ждать, пока она сама свалится в руки. Истинным — не формальным — наследником Сталина мемуарист считает Молотова, признавая, впрочем, что Молотов не делал ни малейшего движения к тому, чтобы стать первым лицом в стране. Другим положительным персонажем книги является Андрей Жданов, что по крайней мере не тривиально.

Рабочее название у мемуаров было сильное — “Хрущевщина”. Но сын Шепилова, редактор книги — Дмитрий Косырев назвал свои недавние размышления о мемуарах отца — “Роман с Хрущевым, кончившийся ненавистью” (“Субботник НГ”, 2001, 20, 26 мая <http://saturday.ng.ru>). За рамками книги остался период, когда Шепилов и Хрущев были друзьями. А ведь были, но... “Мы все считаем, что исторические деятели все делали рационально и логично, — пишет Д. Косырев. — А то, что у Хрущева вот этот комплекс неполноценности оказался сильнее разума, как-то не укладывается в голове. Хотя понять-то его можно. Действительно, этот — генерал, в очень душевных отношениях с Жуковым и прочими маршалами, и победоносный генерал. А у Хрущева пятно в биографии в виде Харьковской катастрофы. Кто видел Хрущева в военном мундире после войны? А ведь был генерал-лейтенант, Шепилов — только генерал-майор. Кстати, в мундире ходил с удовольствием. Далее: этот — профессор, автор учебника политэкономии, хозяин громадной коллекции книг, друг всех артистов и музыкантов. А Хрущев — сколько классов образования? Да одни мемуары обоих стоит сравнить — эти на магнитофон наговорены, затем отредактированы, а тут собственноручно написанная книга без всякой обработки... Наконец, самое обидное, это внешность — высокий рост, великолепные волосы, бархатный голос — и множество обожающих женщин. Уж не будем делать из этого семейную тайну — притягательность Шепилова для женщин как-то очевидна, стоит посмотреть на фотографии. А Хрущев... Вообще какая шекспировская драма — добраться до верховной власти, чтобы понять, что и она не дает ни красоты, ни грамотности, ни...”

У сына Хрущева — Сергея нашлось бы что сказать по этому поводу.

А я все чаще думаю о том, что, если бы тем летом не Хрущев завалил Берию, а Берия Хрущева.

Заключенных бы все равно отпустили. Советский космонавт первым ступил бы на Луну. В качестве кровавого сталинского палача в историю вошел бы... правильно, Хрущев.

Альтернативная история сегодня востребована — и специалистами, и читающей публикой.

В основе этого тома из “Военно-исторической библиотеки” лежит книга — Kenneth Macksey, The Hitler Options, 1995, это сборник работ разных авторов, предлагающих нам реконструкции значимых событий Второй мировой войны, которые могли бы случиться, но по исторической либо иной случайности/закономерности не произошли, не имели места в Текущей Реальности. Например, захват немцами Англии или взятие Москвы.

В этом смысле русское название сборника крайне неудачно, ибо несет в себе интонацию сожаления: вот мог бы, да упустил возможность...

Отечественные составители/редакторы проделали тем не менее большую работу: текст сопровождается полемическими сносками, после каждой главы идет критический комментарий. Книга снабжена биографиями авторов, библиографией, биографическим указателем исторических персонажей.

В Приложениях даны альтернативы Сталина (Владислав Гончаров, “Черные бушлаты”), методологическая статья Сергея Переслегина “Стратегическая ролевая игра как метод исторического моделирования” и апокалиптическое видeние питерского прозаика Андрея Столярова о мирной — без объявления войны — оккупации России блоком НАТО, о тихой российской капитуляции и последующем расчленении страны.

“Не пройдет и нескольких месяцев [после оккупации], — визионерствует Столяров, — как в стране воцарится давно ожидаемое спокойствие. Цены постепенно стабилизируются. Курс доллара перестанет карабкаться к заоблачным высям. Придут первые инвестиции. Срочно выделенные кредиты ускорят денежное обращение. Это в свою очередь приведет к некоторому оживлению в экономике. Возрастет уровень жизни; россияне приобретут наконец уверенность в завтрашнем дне. Эпоха реформ забудется как кошмарный сон. Появятся перспективы, жизнь перестанет пугать ужасами и гримасами. Распахнется будущее. Россия погрузится во мглу. Третье тысячелетие начнется под громкий клекот пернатого заокеанского хищника”. Вопрос на засыпку: Столяров — бьет тревогу или соблазняет?

Но и полемизирующие с ним Владислав Гончаров и Наталия Мазова всего лишь сомневаются: а смогли бы оккупанты поднять уровень жизни россиян?

Нет, чтобы спросить: а стали бы?

Те, кто следит за публикуемыми в “Книжном обозрении” <http://www.knigoboz.ru> рейтингами продаж в крупных московских магазинах, видимо, обратили внимание на мелькавшего одно время в списках Максима Калашникова, вдохновенного поэта советского ВПК, чьи сочинения рифмуются с имперской фантастикой Павла Крусанова, отчасти — со счастливой Ордусью питерского голландца Хольма ван Зайчика. Отчасти — потому, что Калашников счастья не хочет, ибо путь самурая — путь к смерти. Но Зайчик и крусачий ангел — fiction, а у Калашникова — non-fiction.

“Когда Горбачев пришел к власти в 1985 году, мне исполнилось восемнадцать. На моих глазах была расчленена Великая Империя — СССР. Разум до сих пор отказывается принять этот факт”.

“Как археологи, мы вынуждены теперь раскапывать следы неизвестной цивилизации. Воинской, имперской, русской, ныне почти стертой с лица планеты”.

“То был настоящий небесный меч. Но он оказался в руках фигляров”.

“Портрет Генералиссимуса Сталина сурово смотрит на меня со стены. Отрываясь от книг и вырезок, я с горечью думаю: почему такого лидера не оказалось в Кремле тогда, в начале 80-х?”

“Ибо у СССР в 1985 году были все материальные и технические условия, чтобы выстоять и победить”.

“Но в Кремле оказались черви, а не вожди”.

“Проиграв без войны битву с врагом”.

“Когда мерзость этого мира становится невыносимой, мы даем волю фантазии и грезим небесными воинами той, не раскрывшейся до конца Империи. Сильные, белокурые, с твердо изваянными лицами, они облечены в пулестойкие латы, и головы их увенчаны массивными кибер-шлемами. Взор их — словно ледяные горные озера, и они привычны к тому, что могут лишь одним взглядом направлять удары рукотворных молний. И мы любим вас, крылатые полубоги, витязи высоких скоростей, кшатрии пикирующих атак!”

“Мы могли стать властелинами невиданной силы, потрясателями небес, окончательно выиграв для России XX век”.

“Я просто уверен в том, что этот жестокий, но талантливый человек, неплохой поэт и архитектор, унес с собой в могилу немало того, что могло бы сделать нашу страну могущественной. Берия похож на людей эпохи европейского Возрождения. Например, на Васко да Гаму, открывателя пути в Индию, — человека, который мог быть и дипломатом, и воином, и ученым, но который одновременно сам пытал пленных...”

“Некую боевую Церковь, русский СС, суперкорпорацию, вобравшую в себя все самые-самые наши чудеса...”

“Мы родились как военное государство, мы жили так и так должны жить. Потому что вокруг нас — только враги, и это отнюдь не выдумка советской пропаганды. <...> Я говорю вам, читатель, — в мире готовится большая война на окончательное уничтожение русских”.

“Если Бог даст мне стать правителем России, клянусь...”

Впрочем, во второй, более многословной и еще хуже структурированной книге fiction нарастает; автор, в частности, мечтает о том, как сложилась бы наша история без Горбачева — при гипотетическом Верховном (похожем на Максима Калашникова). Третья книга будет называться “Гнев орка”, обещана и четвертая.

Лучшее и основное у Калашникова — захлебывающийся и вполне оправданный восторг перед русским научным/инженерным гением, захватывающий рассказ о разработках отечественного ВПК. (Впрочем, издательство ответственности за потрясающие воображение военно-технические факты на себя не берет^[1].)

А худшее... Вот вам небольшой бином Ньютона. “Если мы и проигрывали тогда [в 80-е] схватку за небеса, так только в американских боевиках, где в роли МиГов выступали „Фантомы”, а в роли русских — почему-то черно-курчавые израильтяне с крючковатыми шнобелями...” Догадайтесь с трех раз, что мешало нашему автору поставить точку сразу после слова “израильтяне”.

Как-то не по-самурайски.

Уверен, что 99,9 % граждан РФ не знают (и я не знал), что с 90-х годов ХХ века началось уменьшение производства материальных благ и прежде всего продовольствия в расчете на одного человека на планете, человечество перешло невидимую грань, отделяющую рост от упадка.

Ради одного этого стоило раскрыть книгу Лисичкина и Шелепина, ибо если данное утверждение верно, оно меняет всю картину современного мира. До сих пор, какими бы темпами ни росло население бедных стран, мировой ВВП рос еще быстрее — и это давало отстающим надежду, мол, пусть медленно, пусть не сразу, но... словом, понятно. Этой надежды больше нет. Боливар точно не выдержит, кого-то пристрелят.

Как бывает трудно объяснить, почему одни стихи хорошие, а другие, вроде бы похожие, плохие, так трудно доказать, почему книгу Лисичкина и Шелепина о глобальной империи Зла, угрожающей не только России, а и всей мировой цивилизации, можно читать и обсуждать, а в опусах Олега Платонова о том, почему эта же империя Зла погибнет, обсуждать нечего и вовсе не из-за полемических способностей (точнее — полемического темперамента) автора.

Спору нет, темперамент важен, но важен и стиль. И это тот случай, когда как оказывается существеннее, чем что. Сравните сами.

У Лисичкина и Шелепина: Кризис среды обитания. Информационное поле и феномен виртуальной реальности. Концепции будущего: ноосфера или “Ноев ковчег”. Кризис белой (европейской) расы. Самоорганизация атомизированного общества. Древний Рим как прообраз настоящего и будущего. Финансовые махинации как источник экономической власти США. Россия как испытательный полигон. Патология мировой власти.

У Олега Платонова: США — кристаллизация иудейско-масонского духа. США — олицетворение зла иудейско-масонской цивилизации. Вампир на теле человечества. “Великая масонская сверхдержава”. Официальная поддержка сатанизма. Разрушение христианской этики любви. Содомитство — преступление перед Богом и природой человека.

(Метафорический Titanic погибнет, по Олегу Платонову, не от айсберга, не от Океана, а от того, что на борту Titanic’a оказались масоны, содомиты, сатанисты — и слишком много, палуба не выдержит.)

Не могу удержаться, выписываю дальше.

“Пионерами полового разврата в России были также преимущественно евреи”.

“Ни в одной другой стране не увидишь столько тупых, бессмысленных лиц, как в США”.

И даже — уже за пределами моего понимания: “Русский народ героической борьбой против фашизма сумел пресечь продвижение иудейско-масонской цивилизации на территорию России...”

Наконец, в заключительной главе, посвященной ужасам содомитства, Платонов — ревнующий к лаврам де Сада? — подробно, на двух страницах, описывает гей-парад в Сан-Франциско.

Зачем? Я так и не понял.

На выходе из метро “Чеховская” по дороге на работу я обычно притормаживаю у книжного лотка с конспирологической/антиглобалистской/антимасонской и прочей литературой.

Иногда — с пользой для дела. Вот купил брошюру (хорошо, что все еще брошЮру, а не брошУру) Олега Платонова, украшенную “Кратким словарем выявленных лиц, принадлежащих к масонским ложам и другим организациям, созданным для достижения масонских целей (с 1945-го по 2000 год)”.

Среди выявленных я с умилением прочитал имена новомирских сотрудников — прозаика Руслана Киреева и поэта Олега Чухонцева. Оба выявлены через их членство в Русском ПЕН-центре. А какие хорошие лица...

Организации вроде ПЕН-клубов, просвещает Платонов, должны быть приравнены к фашистским организациям и запрещены, а носители масонской идеологии — подвергаться суровому уголовному преследованию.

Счастье, что автор не догадался переписать в словарик еще и тридцать девять членов Академии Русской Современной Словесности (АРС’С)...

А сам-то я хорош — с нынешнего года выбран ее президентом.

А уж если мою наследственность копнуть, тут — своя история на тему.

В начале 20-х годов уже прошлого века в башкирском Белебее жил русский подросток — сын священника, работающего в то время в гуверовской АРА. Мальчик вел дневник и мечтал быть настоящим скаутом и стать хоть немного похожим на положительного масона Егора Марфина, героя романа Писемского “Масоны”. “Наверно, я буду таким в будущем... Протчие лица уже не те. Интересны обряды масонов, их мировоззрение, символы”, — записывает он, четырнадцатилетний, в 1922 году.

Скаутское — буржуазное — движение в Советской России уже дышало на ладан, и неизвестно, как сложилась бы судьба мальчика, засветившегося в белебеевском скаутском отряде и более того — упорно пытающегося в одиночку создать новый скаутский отряд (может, и я бы не появился на свет, а речь идет о моем отце — Виталии Сергеевиче Василевском...). Но появились красные скауты, сиречь пионеры, и он стал работать в пионерском, а потом и в комсомольском движении.

Вместо “масона” он стал коммунистом. Но это уже на фронте (а раньше ему, сыну священника, дорога в партию была закрыта).

Эх, масоны, пыль да туман...

Коротко говоря, мысли мудрых людей. Но Восток в данном случае — это не Шамбала и Омар Хайям, а аятолла Хомейни, полковник Муамар Каддафи, президент Саддам Хусейн, Ясир Арафат, Беназир Бхутто и другие.

В число мудрых вождей попал также таинственный А. Нидаль, интуитивно в нем опознается небезызвестный террорист Абу Нидаль<http://www.terrorism.agava.ru/nidal.htm>, но справка на него составителем — благоразумно? — опущена.

Ни одной ссылки на источники, ни одного имени переводчика. Вряд ли сам составитель К. Розовский это все перевел (если бы сам перевел, непременно бы указал).

То же — в сборнике Мао Цзедуна: “Мы изживем нездоровый стиль и сохраним здоровый стиль”. Ни источников, ни дат, ни переводчиков. Это нездоровый стиль.

То же — у Иосифа Виссарионовича. Ни источников, ни дат. Зато приведены шесть его стихотворений. Угадали — без имени переводчика.

А вот для стихов Мао место не нашлось. Почему?

Блеф-серия — это в данном случае не оценка, а издательское название проекта. Как притвориться знатоком современного искусства, джаза, вина, женщин и еще чего-то. Секса, кажется. Очередное облегченное издание для профанов. (Ай, сорвалось словечко, какой подарок Олегу Платонову...) Кто такой Миро, что такое “сырое искусство”, полезные цитатки. Футуризм, кубизм, прости Господи, вортуизм. Всего за 13 р.

Ну, пусть за 13, но что же это за притворись, в которой нет Марата Гельмана?

И Брускина нет.

В 1988 году на московском аукционе Сотбис работа Брускина “Фундаментальный лексикон” была продана за 242 тысячи фунтов стерлингов (416 тысяч долларов), многократно превысив стартовую цену. Этим, как говорится, и интересен. Интересен, но не очень.

Он и не настолько плохой художник (как человек-собака Олег Кулик), чтобы придать автобиографическим миниатюрам привкус здоровой/нездоровой скандальности.

Но и писатель он... ну, не настолько, чтобы...

“Вернисаж [в Нью-Йорке] должен был состояться через три дня.

Погрузив пожитки обратно в машину, я в панике помчался получать новый [российский] документ.

Сфотографировавшись и получив снимок, сравнил его с фотографией на моем американском паспорте.

С цветного американского дагеротипа на меня смотрел ухоженный, уверенный в себе, вполне симпатичный господин.

С русского, черно-белого — всклокоченный, с бегающими (на фотографии? — А. В.) глазами Шурик из популярного советского фильма „Операция Ы”.

Я понял, что русское бытие определяет русское лицо”.

Кстати, о фотографиях: в книге много фотографий из семейного альбома, производящих приятное впечатление.

Еще более приятное впечатление производят совсем краткие записи Брускина — не о себе самом, напечатанные в “Московских новостях” (2001, № 23, 5 — 11 июня <http://www.mn.ru>). Например, “Красивая Марина Влади”.

“Позвякивая пустыми бутылками в плетеной корзине, спешила в приемный пункт стеклотары красивая Марина Влади”.

Всего-то. А как хорошо.

То, что такие книги пишутся, издаются, расходятся огромными тиражами, экранизируются, собирают огромную аудиторию, свидетельствует о каком-то невымышленном глобальном кризисе куда убедительнее опусов Олега Платонова.

Кто читал/смотрел “Молчание ягнят”, поймет с полуслова. АГЕНТ ФБР КЛАРИССА СТАРЛИНГ СТАЛА ПОДРУГОЙ ГАННИБАЛА ЛЕКТЕРА, И ОНИ ВМЕСТЕ СЪЕЛИ МОЗГ КЛАРИССИНОГО НЕДОБРОЖЕЛАТЕЛЯ.

С научной точки зрения обед с поеданием мозгов еще живого недоброжелателя можно соотнести с булгаковским балом у Сатаны. Лектер играет в данном случае роль Воланда (демоническую природу Лектера — вплоть до красных огней в его глазах — Харрис специально подчеркивает), а Клариссе даны сразу две роли: и Мастера (в нелегком фэбээровском деле), и измученной жизнью Маргариты. Причем Лектер оказывается не только ее спасителем и мстителем за ее обиды (то есть Воландом), но и ее Мастером (в нелегком людоедском ремесле, которого не понимают убогие федеральные власти). Мастер/Лектер и Кларисса/Маргарита воссоединяются в инобытии Латинской Америки и обретают наконец покой, поскольку света они не заслужили.

Не знаю, читал ли Харрис Булгакова, но стихи Станислава Куняева точно не читал, и тем не менее... “Добро должно быть с кулаками...” — это, конечно, о Клариссе с револьвером. А вот прямо о Лектере: “Ежели сил не хватает добру, / Зло начинает вершить правоту... / В темную дохристианскую дымку / Воланд и Сталин уходят в обнимку. / Зло совершило над временем суд. / Валится под ноги мелкая нечисть. / В светлые дали, / в холодную вечность / слезы и кровь вперемешку текут”.

Как говорит выявленный Олегом Платоновым “еврейский телепропагандист” Михаил Леонтьев, однако.