В километре от рая

*   *
   *

Синица-спесивица синее море спалила.
И если позволишь, то я заостряю вопрос:
— Зачем возвращаться на место, где было, да сплыло
Огромное облако нежности, плена и слез, —

Где я, как шалава, хотела — под платьем нагая, —
Чтоб жизнь-одиночку расторгло ночное вдвоем?
Зачем возвращаться, от ревности изнемогая,
Туда, где синица собою сожгла водоем, —

Где угол обуглился, и половик, и подушка,
Где удаль фольклорная нас оглоушила влет,
Где книжная полка, и лампа, и чайная кружка,
И вещи на вешалке смотрят, как «группа сирот», —

Где даже ботинки насупились, как у Ван Гога,
Где даже цветы на окне отказались расти?
...Нельзя возвращаться на место любви — и поджога.
Нельзя возвращаться. Нельзя возвращаться. Прости.


         *   *
           *

1

Я не знала пути короче,
Чем от воли до западни...
Как бывают белые ночи,
Так бывают черные дни.

Неудачница из гордячек:
Сочетание — хоть в петлю!
А ведь он открывался, ларчик,
Простодушным словцом «люблю».

Я же путалась, и дерзила,
И сворачивала с тропы —
И ушла молодая сила
Не в цветение, а в шипы.

Нет бы яблоней, нет бы вишней,
Нет бы с будущностью в ладу...
Это страшно — чужой и лишней
Оказаться в родном саду.

2
...Я приязненно
встречу
старость,
Ибо в ней, как ни странно, есть
Вопреки поговорке радость
Или, если скромнее, весть.

Замурую свои записки
В винно-водочную бутыль —
Брошу в море: летите, брызги!
Несвершенное — тоже быль.

Вдруг незнамо какие люди
На неведомом берегу
Обнаружат письмо в посуде
И прочтут его на бегу,

Извлекая фрагменты пользы,
Поучительной, как беда,
Из прощальной почтовой прозы,
Все равно говорящей «да» —

Этой жизни кривого кроя,
Где никто никого не спас, —
Без гармонии, без героя...
«Да!» — и весь, как ни странно, сказ.


                   *   * 
                     *
                      ...Возможно, искомый свет обернется новым мученьем.
                      Кто знает, какие еще сделает он открытья?
                                        К. Кавафис, «Окна».

Быть на воле: в комнатном квадрате
(Тяжким громом заслужила тишь я),
Уплывая в лодочной кровати
В Занебесье вплоть до Никудышья

Сквозь сухое дерево в окошке,
Ибо отодвинута гардина...
«Время, вспять!» Под стать сороконожке —
Медленно, намеренно, гордынно.

Так поленья вспоминают семя,
И фонтаны лиственные в гнездах
(— Время, обратимое на время,
Не застрянь в начале 90-х!),

И еще — цветение со стоном
В предвкушенье патоки и пыток!
...А вернусь — на столике казенном:
Фолиант, лекарственный напиток

И непережаренный арахис...
Сладко грезить о былой свободе,
Но — чревато. Как сказал Кавафис
В неразвязном русском переводе.


         *   *
           *
Могучее прошлое, точно волна,
Смывает обиду. Я жить не вольна
Без памяти, нежной, как ниточки льна,
И злой, как дерюга...
— Любимый! Зачем, озирая века,
Мы предали оторопь черновика
И петь продолжаем (...какая тоска...)
Уже друг без друга?

В пенале, куда я забилась, бедлам,
И пестрая ересь царит по углам,
И некогда вынести мусор и хлам
На свалку за домом...
Сегодня (я вздрогну!) седьмое число,
И снегом дорогу к тебе занесло,
И мне не пристало кичиться назло,
И грезить содомом,

И потчевать бисером пришлых свиней...
Я лампу гашу, чтобы стало светлей,
И слушаю пение тощих корней,
Как зверь в зоосаде.
— Любимый! Прости меня. Ибо не ты ль
Однажды сказал, что любовь — это быль,
А прочее (помнишь?) — не больше, чем пыль
На дивном окладе.


         *   *
           *
С гонором послевоенной закалки
Кормит ворону старик-инвалид.
А на припеке лесные фиалки
Вдруг расцвели меж строительных плит.

Горе заквасит глотком горлодера,
Сам себе закусь, и храм, и стезя...
— Не городи по возможности вздора:
Дескать, любить это место нельзя.

Можно! (Как дырку латает иголка.)
Можно — за родину вставши горой.
...И потихоньку спуститься с пригорка
И рассчитаться на первый-второй

(Вечно вторая, зады повторяя,
Хитросплетаю, свирепствую, вру), —
И замолчать в километре от рая,
И, как фиалка, синеть на ветру

(Слава Всевышнему, что не слукавил:
Пустошь просторнее, чем западня), —
И доживать за пределами правил,
«Туточки»... Где маргиналья родня.


         *   *
           *
На остановке «Охотный ряд»
Вошел в троллейбус неюный даун —
Близкий мне, как погодок-брат,
Но еще сильнее смят и раздавлен.

Рыхлый, плешивый, косят зрачки,
Одет опрятно в чужую «тройку», —
Он украдкой сжимал кулачки
И шептал, что надо логовомойку

(Так!) устроить... А на «Динамо» слез
И вдруг возопил обреченной птицей...
— Боже! Легко ли Тебе с небес
Различать оттенки земных петиций?


         *   *
           *
Наплевать на времена и нравы!
— Почему? — скажу. — По кочану. —
Как поэт трагической забавы,
Я собою землю покачну.

Боже правый, это не цитата,
Как и не чужая колея, —
Это бегство из электората
В оторопь единственного «я»,

От которой никуда не деться...
Напрочь
        закрываю
                 ворота,
...Лишь бы напоследок наглядеться
На того, кто тоже — сирота.