Разговоры о «наследии», которое достанется Америке после ухода Билла Клинтона, начались задолго до конца его второго срока, и похоже, что он же сам и был инициатором этих разговоров. Никогда еще в американской истории вопрос о наследии того или иного президента не возникал столь рано. «Клинтон, пожалуй, более любого другого американского президента одержим тем, какую картину напишет с него грядущее поколение историков», — писал журналист Дэниел Гловер.
Напомним, что Билл Клинтон был избран на пост президента США в ноябре 1992 года, собрав всего 43 процента от общего числа голосов. Главным фактором, определившим тогда победу Клинтона, было участие в выборах третьего кандидата, техасского миллиардера Росса Перо, получившего около 19 процентов голосов, в основном за счет Джорджа Буша-старшего. Поражению Буша в значительной мере способствовали и американские СМИ, постоянно указывавшие на якобы очевидные признаки экономического спада, в ответ на что Клинтон обещал «выправить положение». На самом же деле уже в президентство Буша начался экономический подъем, а вся кампания была лишь предвыборной акцией. Политический обозреватель Джордж Уилл пишет: «Величайшее достижение Клинтона было негативным. Ему досталась растущая экономика, и хотя он проводил президентскую кампанию 1992 года так, как будто страна находилась в рецессии, она кончилась за полтора года до того, как он вселился в Белый дом».
Таким образом, сам приход Клинтона к власти имел некий привкус обмана. Последовавший за этим ряд скандалов, вызванных полузаконными действиями членов его новой администрации, скоропалительными решениями (например, о полной легализации гомосексуалистов в армии или о введении всеобщей системы медицинского страхования, инициатором которой была жена Клинтона Хиллари) настолько снизили популярность президента и демократической партии вообще, что очередные выборы в Конгресс в 1994 году ознаменовались сокрушительной победой республиканцев, впервые за сорок лет захвативших большинство мест как в палате представителей, так и в сенате. Поражение было настолько глубоким, что в тот момент никому не могла бы прийти в голову мысль о каком-либо позитивном наследии. Даже члены ближнего президентского круга, молодые, наглые, энергичные, верившие в своего шефа и его великий потенциал, махнули рукой и готовились тянуть лямку еще два года, до конца президентского срока, без радости и вдохновения.
Известно, что Клинтон еще со студенческих лет решил посвятить себя политической деятельности и мечтал стать президентом. Несмотря на то, что он происходил из провинциальной семьи с весьма скромным достатком, Клинтон все же смог получить прекрасное образование и очень рано начал восхождение по карьерной лестнице — сначала юридической, затем политической, став самым молодым из американских губернаторов. Заменой большим деньгам, обычно открывающим доступ во властные элиты Америки, были рано проявившиеся природные способности Билла, его честолюбие и упрямство. Все эти качества сочетались у будущего президента с изрядной инфантильностью и недостатком самоконтроля в личных делах, ярко проявившихся еще в период его деятельности в родном Арканзасе. Но до поры до времени ловкость и сноровка позволяли не только выходить сухим из воды, но с успехом исполнять возложенные на него официальные обязанности, отделять личные дела от общественных, как говорят в Америке — to comparmentalize (то есть раскладывать по отдельным полочкам, по разделам; от слова compartment — отдел, ячейка), что помогало ему сохранять впоследствии доверие значительной части американцев, хотя они ясно видели, что имеют дело с человеком с весьма сомнительными моральными принципами.
Здесь нет нужды вдаваться во все детали скандальных дел, связанных с именем Клинтона. Несомненно одно: Америка никогда еще не была такой богатой и процветающей. Появилось множество новых миллионеров, а прежние стали еще богаче. Снизился уровень безработицы, увеличилось число рабочих мест. Инфляции практически не было. Дефицит бюджета был сведен на нет, и государственная казна наконец стала пополняться реальными деньгами. Даже учитывая спад, ознаменовавший последний клинтоновский год и ускоряющийся в данный момент, у американской экономики сейчас громадный положительный потенциал. С этим никто не спорит.
Другое дело — кого за это благодарить? Клинтон, разумеется, стремится присвоить лавры себе или своим сторонникам. Много хвалят председателя Резервного банка Алана Гринспэна; он вообще стал некой полумистической фигурой, изредка снисходящей до публичных заявлений, весьма двусмысленных и порождающих множество интерпретаций, резко влияющих на курс акций и состояние финансовых рынков. Говорят о значительном повышении производительности труда и эффективности, об улучшении менеджмента, о возросшей роли компьютеров, автоматизации. Еще говорят о consumer confidence, то есть о «потребительской уверенности», о том, что американцы сегодня тратят много, стимулируя таким образом рост производства.
Вполне возможно, именно Клинтон произвел на народ такое позитивное впечатление, что люди стали больше покупать и инвестировать. Что же касается каких-то конкретных, особо изобретательных методов управления экономикой, то назвать их практически невозможно, кроме сокращения государственных расходов и невмешательства в бизнес. Однако в этом Клинтон руководствовался принципами республиканцев, всегда бывших сторонниками минимальной роли государства в хозяйственных делах. Делал он это вопреки сильному сопротивлению собратьев по демократической партии, и здесь ему безусловно следует отдать должное. Но если бы в Белом доме был республиканец, результат был бы тот же.
Известно, что для роста экономики, помимо потребительского спроса, необходим неослабный поток инвестиций, который зависит и от состояния биржи, и от перспектив научного и технического прогресса. В американских СМИ крайне редко упоминается о весьма значительном прямом инвестировании в экономику США, идущем из-за рубежа — из Европы и Японии, вызванном низким уровнем налогов по сравнению с другими индустриальными странами. А ведь низкие налоги — опять-таки заслуга Рональда Рейгана и республиканцев, а отнюдь не Клинтона. Если он что-то здесь и совершил, так только в обратном направлении, в сторону увеличения налогов.
И уж совсем ничего не говорится в СМИ о сотнях миллиардов долларов, поступающих из России, Алжира, Нигерии и других вовсе не благополучных стран, почему-то помогающих Америке, а не самим себе. Не в этих ли инвестициях отчасти секрет чудесного взлета американской экономики в 1990-е годы?
Известный телевизионный обозреватель Тед Коппел заметил недавно, что президентство Клинтона было похоже на выступление иллюзиониста — настолько не ясно было, что же происходит на самом деле. А пока это выяснялось, пока проходили долгие месяцы всевозможных расследований, как журналистских, так и судебных, ситуация уже существенно менялась. Вторя Коппелу, Джордж Уилл пишет, что президентство Клинтона можно уподобить человеку, «идущему по заснеженному полю и не оставляющему за собой следов».
Эта любопытная особенность может объяснить многое в клинтоновской Америке. Иллюзионизм Клинтона — только малая доля общего иллюзионизма телевизионно-виртуальной цивилизации. Например, качество товаров, прежде чем его можно по-настоящему оценить, уже утверждено рекламой: чем она ярче, изобретательнее и назойливее, тем выше спрос. Кассовый успех фильма определяется уже не его качеством, а числом миллионов долларов, отпущенных на рекламу. Нет денег на рекламу — никто ваше кино смотреть не будет, будь оно хоть трижды гениальным. То же самое — с избирательными кампаниями. Репутация уже не зарабатывается — ее создают имиджмейкеры, технологи.
С экономикой происходит нечто схожее: когда состояние экономики определяется настроениями потребителей и инвесторов, то никаких денег, никаких мер не пожалеешь ради формирования этих настроений. По радио, по телевидению с утра до вечера безостановочно говорят и говорят всевозможные эксперты, аналитики, политологи и т. д. У большинства цель одна: не сказав ничего определенного, не испортить при этом настроение обывателю, чтобы он, не дай Бог, не сократил свои расходы. Таким цирковым номером занимается многочисленная армия специалистов высшей квалификации — от университетских профессоров до вышеупомянутого председателя федерального Резервного банка Гринспэна. Разумеется, не Клинтон придумал все это, но при нем иллюзионизм достиг новых вершин.
В позорные для Америки дни «дела Моники» все опросы общественного мнения показывали неослабеваемую поддержку Клинтона со стороны большинства американцев, желавших, чтобы он оставался на посту президента. Страницы газет и журналов пестрели самыми издевательскими карикатурами на Клинтона, он стал посмешищем телевизионных комедийных шоуменов, переплюнув по количеству анекдотов о нем даже Рейгана, бывшего до этого чемпионом. Но на публику не действовало ничто. Порой это походило на какое-то волшебство.
В «Нью-Йорк таймс» регулярно печатается Морин Доуд, журналистка радикального толка. Она, конечно, сторонница демократов и не упускает ни малейшей возможности поиздеваться над республиканцами и консерваторами вообще. Но репутация «enfant terrible» для нее дороже всего. Доуд писала в марте 1998 года в статье под названием «Сочувствие к дьяволу»: «Избиратели просто закрыли глаза и заключили свой пакт с дьяволом: обеспечивай нам процветание, а мы не будем требовать с тебя соблюдения никаких моральных норм». Она сравнивала Клинтона то с Мефистофелем, то с Фаустом, то с Дорианом Греем.
«Самый большой эффект, произведенный Клинтоном, — пишет Дж. Уилл, — касается его партии. Он поставил ее на службу комфортабельно устроенному среднему классу, жаждущему еще большего комфорта». Дело еще в том, что Клинтон сумел не только угодить богатым, но и не спугнуть при этом тех, кто считает себя обездоленными. Чтобы понять динамику политической жизни в США, важно сознавать, что главным водоразделом в идеологии, несмотря на очевидное торжество «рыночной демократии», по-прежнему остается отношение к вопросу социального неравенства. Не важно, как американские политики сами себя или друг друга называют: «либералы», «консерваторы», «рыночники», «социалисты», республиканцы, демократы и т. д. Для одних Америка — страна неограниченных возможностей, где любой может стать богатым и знаменитым. Для других — это страна вопиющих несправедливостей, страна, делящаяся на богатых и бедных, имущих и неимущих, haves and have nots. Большинство политиков демократической партии, в том числе и прагматик Билл Клинтон, не только верят в то, что перераспределение богатства — долг государства, но и умело оперируют в своей политической борьбе, своей риторике приемами определенно социалистического толка.
Как пишет в еженедельнике «Тайм» Лэнс Морроу, в Америке этот водораздел еще можно условно выразить как спор между идейными последователями француза Алексиса де Токвиля и итальянца Антонио Грамши. Токвиль, посетивший США в 1831 — 1932 годах, утверждал, что уникальность и преимущество Америки — в ее приверженности религии. Грамши, как известно, был марксистом, обогатившим «всесильное» учение рассуждениями о правах расовых меньшинств, женщин и даже «преступников», которых он всех считал потенциальными союзниками пролетариата в борьбе за власть (не отсюда ли Сталин заимствовал свою идею об уголовниках как «социально близких»?). Последователи Грамши любят пользоваться понятиями классовой борьбы, противостояния привилегированных и обездоленных, то есть именно той демагогией, к которой прибегал Билл Клинтон и демократы вообще, хотя число миллионеров среди них мало уступает республиканским показателям.
Но демагогия действует безотказно, и именно поэтому в Америке наблюдается такой социальный раскол, такая неутихающая ненависть негров к белым, такая обида и жажда если не мести, то — компенсации в баснословных размерах. Клинтон очень умело играл на этих чувствах, раздувал их, ничего по существу не сделав, чтобы исправить положение, да и вряд ли собирался что-либо делать, потому что негры уже давно пользуются многими привилегиями и даже, как показывают последние статистические данные, по среднему уровню заработков превосходят белых. Но это не помешало им считать Клинтона «первым черным президентом» США, не помешало им поддержать А. Гора и провести кампанию протеста по поводу «ущемления их избирательных прав» во Флориде. Они так и не признали Джорджа Буша законным президентом Америки.
Но Клинтон не только сыграл на человеческих слабостях, он и сам стал жертвой постоянно растущих аппетитов среднего класса. Он пришел к власти на волне чрезмерной озабоченности американцев своим материальным благополучием, удержался там только потому, что успехи экономики были приписываемы ему лично, а когда в момент его ухода выяснилось, что начинается спад, то вину за это тоже возложили на него.
Снова Джордж Уилл: «Американцы очень быстро научились воспринимать удовольствия как нечто положенное им по праву, а когда бурная экономическая экспансия наталкивается на препятствия, они кажутся не просто оглушенными, но оскорбленными... И крики ужаса у многих инвесторов — это то, как звучит „мягкая посадка” экономики у избалованного народа, который превращается в хныкающего младенца западного мира».
Исподволь копившееся недовольство было еще подстегнуто президентским помилованием некоего Марка Рича, миллиардера, осужденного в США 18 лет назад за злостную неуплату налогов в сумме нескольких десятков миллионов долларов и нашедшего убежище в Швейцарии. Клинтон даровал ему помилование, не проконсультировавшись ни с кем в Департаменте юстиции, как это положено по традиции, и проигнорировав тот факт, что Рич не только не выказал никакого раскаяния, но, судя по данным Департамента, продолжает и в Европе заниматься теми же махинациями, что и когда-то у себя на родине. Это решение сразу же связали с тем, что бывшая жена Рича, проживающая в США, входит в число самых щедрых жертвователей в пользу супруги Клинтона — Хиллари. Вслед за этим почти сразу же выяснилось, что среди других «помилованных» неуместно высок процент весьма состоятельных людей, за которых хлопотали влиятельные друзья Клинтона и даже родственники (брат Хиллари, Хью Родэм), и хлопотали, судя по всему, небескорыстно. Другими словами, деньги и связи были решающим, если не единственным фактором. Даже сторонники и поклонники Клинтона (как, например, некоторые конгрессмены-негры) были ошеломлены тем, что прощения удостоились богачи (забавно, что Rich и значит «богатый»), в то время как именно демократами постоянно поднимается тема бесправия томящихся в тюрьмах бедняков, пренебрежения к их участи. Попутно выяснилось, что лоббированием в пользу помилования Рича активно занималось правительство Израиля и влиятельные еврейские организации в США. Учитывая всю сложность позиции США на Ближнем Востоке, скандал приобрел размеры международного.
И как по команде, многие бывшие из сторонников и сотрудников Клинтона стали выступать с всевозможными критическими «воспоминаниями» и комментариями об ушедшем президенте. Что же произошло? Почему раньше и публика, и политические союзники готовы были прощать Клинтону все его проделки и ошибки?
«Уолл-стрит джорнэл» дает следующее объяснение: «Изменилось не то, что Клинтон наконец совершил ошибку; просто он наконец-то не у власти. Его бывшие сикофанты неожиданно говорят правду, потому что им уже не нужно говорить ее в лицо власти». Пегги Нунэн, известная публицистка, писала: «Никогда еще репутация уходящего президента не была так мгновенно сломлена и раздавлена. Мы все знаем хорошо разрекламированные причины этого, но удивительно тем не менее видеть финальное бегство его друзей, некогда уважавших его представителей медиа и тех, кто любил фотографироваться вместе с ним на мероприятиях по сбору денег».
Когда Клинтону угрожал импичмент, американские левые, социалисты, феминистки, либералы встали горой на его защиту — лишь бы не дать победу консерваторам. И вот теперь у них тоже раскрылись глаза. Кристофер Хитченс, журналист ультралевого толка, пишет: «Он обошел стороной своих же собственных руководителей армии и разведки для того, чтобы осуществить скандально надуманную бомбежку Хартума в угоду своему придворному календарю. Он лгал самым откровенным и вульгарным образом своему кабинету, Конгрессу, судам и Большому жюри». И прочая, и прочая... Напрашивается вопрос: а где же вы были, когда это происходило?
Но Клинтону особенно не пристало жаловаться. Его завидная способность жертвовать не только принципами или идеями, но и людьми была подмечена уже давно. Упомянутая выше Морин Доуд фантазировала о «мефистофельском сценарии»: «Это могло бы объяснить чрезвычайный уровень человеческих жертв вокруг Билла Клинтона — почему столько людей из его окружения оказываются мертвыми, заключенными в тюрьму, в кандалах, в изгнании, под следствием, в депрессии, в унижении, разоренными и оклеветанными». Путь Клинтона усеян следами его прагматических предательств — по знакомому нам из рассказов О. Генри выражению: «Боливар не вынесет двоих!»
Из всего наследия Клинтона, пожалуй, самой неудачной сферой оказалась внешняя политика. Он никогда не был большим специалистом в этой области, но включился в международные дела со свойственной ему энергией. Последние годы на посту президента он постоянно разъезжал по всему миру, явно получая удовольствие от шумихи, окружающей подобные мероприятия. Но внешнеполитические успехи Клинтона, раздувавшиеся американскими СМИ, оказались очередной иллюзией. Конфликт между Израилем и арабским миром только усугубился, мир в Северной Ирландии так по-настоящему и не восстановлен, Африка остается зоной непрекращающегося кровопролития. Иллюзией обернулась сама идея о том, что конфликты возможно решить путем кулуарных сделок, от которых «всем будет хорошо», так называемых «win-win situations». На самом деле в любой ситуации будут выигравшие и проигравшие, и для того, чтобы уладить многолетние, а то и многовековые конфликты, нужен не расчет на материальные выгоды, а прежде всего решимость враждующих сторон во имя мира по-настоящему жертвовать, смиряться, прощать. И силовые методы тут тоже не помогают.
Вообще при Клинтоне отношения Америки с окружающим миром, в частности с Европой, заметно осложнились. Они никогда не были простыми, во многом двусмысленными, но наличие общего врага — СССР — приглушало противоречия. Сейчас этот фактор улетучился. Зато претензии на гегемонию, никогда не нравившиеся никому, стали вызывать открытое осуждение, особенно из-за некомпетентности людей, определявших внешнюю политику США в клинтоновский период. Европейцы всегда с благодарностью принимали американскую защиту и помощь, но когда защищаться стало не от кого, а высокомерное желание учить других осталось прежним, положение заметно изменилось. Признаков растущей оппозиции много.
Это и постоянно возникающие конфликты в сфере торговли между Америкой и Европой, и шаги к формированию независимых от США и НАТО европейских военных формирований, и настороженность в отношении американских планов создания системы противоракетной обороны, и недовольство таких стран, как Италия и Греция, действиями НАТО в Косове. Определенная оппозиция косовской авантюре наблюдалась, пусть и не на официальном уровне, в Англии, Германии, Бельгии и даже Венгрии и Чехии, не говоря уже о России, Украине, Болгарии и Румынии. Антиамериканизм Франции, политический и культурный, был и остается постоянным фактором во всех атлантических делах. Политика Клинтона только усугубила его.
Одним из симптомов растущего антиамериканизма явился и скандал по поводу применения обедненного урана. Все это — тоже наследие Клинтона, с которым придется разбираться новой администрации. Заявление нового госсекретаря США Колина Пауэлла о том, что американцы пока не собираются уходить из Косова, — прямая иллюстрация того, что американцы уже не диктуют, как при Клинтоне, а прислушиваются к своим европейским союзникам. Кашу в Косове заварили США, и европейцы не собираются ее расхлебывать.
О нереальности претензий США на единоличное мировое лидерство уже давно предупреждали многие, прежде всего гарвардский профессор Сэмюэл Хантингтон. Эти предупреждения были совершенно проигнорированы, но сейчас они оправдываются с поразительной точностью, особенно если сравнить положение семи-восьмилетней давности, когда Хантингтон впервые обнародовал свои прогнозы, с тем, что сложилось в результате международных действий США при Клинтоне.
Помимо всего прочего, активистская внешняя политика клинтоновской администрации, при всей ее назойливости, принесла не так уж много плодов в смысле «улучшения ситуации с правами человека», то есть именно того, что так убежденно проповедовалось. «Пропаганда социальной и культурной глобализации — американского пути экспрессивного индивидуализма, поп-культуры и дисфункциональной семьи — породила неприязнь и сопротивление в широком спектре стран на Ближнем Востоке, Южной Азии и Восточной Азии», — пишет политолог Джемс Курт.
Да, к России относятся настороженно, уже не надеются на дружбу, а только лишь на взаимопонимание и сотрудничество в вопросах, по которым может существовать близость позиций. Другими словами — на корректные, цивилизованные отношения. Понимают, что у России, у ее народов, свои законные интересы, не всегда совпадающие с интересами США, с американскими понятиями о том, что хорошо, а что — плохо.
Касаясь перспектив на будущее, Хантингтон в интервью газете «Бангкок пост» от 28 января 2001 года сказал: «Европейский союз и Китай будут ведущими актерами. В урочный час Россия тоже встанет на ноги, и Индия может проявить себя в качестве влиятельного участника. Долгосрочная тенденция — определенно в сторону большего равенства среди главных держав и меньшего доминирования США, чья сравнительная мощь будет размываться. У США уже нет воли руководить всем миром, а у всего мира будет все меньше и меньше желания терпеть попытки США это делать». И даже соглашаясь с тем, что двадцатый век был «американским», сомнительно, что таковым будет век двадцать первый. Билл Клинтон не только не продлил период величия Америки, но, похоже, сократил его. Вот такое наследие.
Нью-Йорк.