Ошеров Владимир Михайлович — публицист. Живет в США.
Предел демократии?
Американское государственное устройство было вполне сознательно сконструировано своими отцами основателями не как мажоритарная демократия, а как республика избранных представителей, коллективная воля которых не обязательно должна совпадать с волей большинства избирателей. Отцы основатели, будучи представителями верхних, образованных слоев американских колоний, справедливо опасались «власти толпы» и сделали все, что было в их силах, для того чтобы простое большинство населения было ограничено в возможности оказывать решающее влияние на формирование высших институтов государственной власти.
Один из таких основателей, Александр Гамильтон, писал: «Республиканский принцип требует, чтобы осознание интересов общества руководило поступками тех, кому общество доверило ведение своих дел; однако он не требует безоговорочного служения любому порыву страстей или любому мимолетному побуждению, внушенному народу ловкостью тех, кто льстит его предрассудкам для того, чтобы предать его интересы... Когда интересы народа не совпадают с его инстинктами, долг тех, кого он избрал в качестве хранителей этих интересов, — противостоять преходящим заблуждениям, дать народу время и возможность для более спокойных и трезвых размышлений».
Для обеспечения этого принципа в США была создана (и продолжает функционировать до сих пор) довольно сложная, многоступенчатая система выборов и распределения прерогатив «трех ветвей» власти, позволяющая балансировать между множеством конфликтующих интересов. Американцы гордятся тем, что у них никогда не было «правительственных кризисов», которые можно довольно часто наблюдать в Европе, в Латинской Америке или, например, в Израиле: смена власти здесь (как на федеральном, так и на штатном уровне) происходит размеренно и регулярно.
В истории США были случаи, когда президентом становился не тот кандидат, который получал общий перевес в голосах избирателей, а тот, кто собрал большинство голосов коллегии выборщиков. Однако и в этом случае он получал всю полноту власти согласно действующему принципу «Winner takes all». Америка, в отличие от Европы, незнакома с понятием коалиционного правительства, здесь невозможно «сожительство» республиканского президента и демократического правительства, поскольку его главой является сам президент и он формирует его, разумеется, из представителей своей партии, лидером которой он в свою очередь и является. Это делает выборы президента куда более острым и поляризующим процессом, чем выборы президентов в странах, где либо за власть борется несколько партий, либо президент остается символическим лицом, не обладающим реальной политической властью.
Так что «скандал» с выборами 2000 года состоит вовсе не в том, что победа была одержана минимальной разницей в числе голосов, и не в том, что перевес в общем числе голосов не обязательно приносит победу в президентской гонке: такие ситуации предусмотрены Конституцией США и не могли бы служить поводом для тех событий, что разворачивались на глазах у всего мира на протяжении ноября — декабря. Дело в том, что прошедшие выборы выявили все более усиливающуюся фрагментацию американского общества, которое на протяжении последних тридцати — сорока лет пережило ряд серьезных перемен. Это и процесс расовой интеграции, начавшийся с принятия в 1964 году законов о гражданских правах, и война во Вьетнаме, и решения Верховного суда США, ограничившие роль религии в общественной жизни (отмена молитвы в школах, запрет на изучение Библии и т. д.), вызвавшие широкое недовольство американских христиан, и «сексуальная революция», и рост влияния феминизма, и политика мультикультурализма. Эти процессы способствовали все большему расколу общества на отдельные «группы интересов», получающие и в свою очередь оказывающие поддержку лишь одной из двух главных партий. Размежевание произошло и в бизнесе: так, компьютерная индустрия (во всяком случае, до судебного процесса по делу компании «Microsoft») поддерживала демократов, в то время как республиканцев финансировали оружейники, нефтяники, табачные корпорации. В итоге выбор между партиями для многих избирателей стал зависеть от отношения к таким конкретным вопросам, как свобода абортов, право на владение оружием, отношение к религии. На почве «малых вопросов» как раз и образовались довольно стабильные электоральные базы двух партий.
Существуют партийные привязанности, уходящие корнями в историю, но есть и такие, что возникли совсем недавно и продолжают трансформироваться. Их очень трудно объяснить логикой, но многократно приходится слышать заявления вроде: «Наша семья — из рабочего класса. Я никогда не буду голосовать за республиканцев!» — или: «Я всегда голосовал за республиканцев, потому что я — верующий». Этнические меньшинства тоже разделяются по партийному признаку, иногда по не совсем ясным мотивам. Например, хотя обе партии безоговорочно поддерживают Израиль, почему-то 80 процентов американских евреев голосуют за демократов. Стереотипы, унаследованные от родителей, очень прочны. В результате, например, за Буша голосовало большинство белых католиков (не говоря уж о протестантах) и белых женщин, в то время как за Гора голосовали евреи, члены профсоюзов и негры — больше, чем даже за Клинтона, которого негритянская Америка очень полюбила и даже окрестила «первым черным президентом Америки».
Эти труднообъяснимые политические привязанности свидетельствуют, в частности, о том, что в современной Америке постепенно утрачивается понятие личной ответственности. На эту тему много пишут, особенно публицисты консервативного толка, это проявляется и в множестве оправдательных приговоров преступникам, у которых было «трудное детство», и в попытках привлечь к ответственности за убийства не тех, кто стрелял, а компании, изготовляющие огнестрельное оружие, и в многомиллиардных штрафах, налагаемых на табачные компании за ущерб, нанесенный здоровью курильщиков (хотя на всех сигаретных пачках уже много лет красуются предупреждения о вреде курения). Во Флориде по закону о выборах избирательный бюллетень считается недействительным в том случае, когда он не был прокомпостирован согласно инструкции. Соответственно сторонники Гора пытались представить дело так, будто люди не поняли инструкций или были небрежны, но за это их нельзя «лишать права голоса». Вопрос о личной ответственности как бы и не ставился.
Важно и то, что роль судебной власти возросла до такой степени, что судьи стали брать на себя роль законодателей, а не просто интерпретаторов закона. Об опасности такого развития событий предупреждали уже давно, а в 1997 году влиятельный консервативный журнал «First Things» поместил в трех номерах, а затем издал отдельной книгой, обмен мнениями между рядом ведущих политологов и юристов США на тему «Конец демократии?». Многие участники с тревогой писали о том, что складывающееся в Америке соотношение сил между исполнительной, законодательной и судебной властями все больше отдает право решать спорные вопросы общенационального значения в руки судей. То, что при этом игнорируется воля большинства, — полбеды, поскольку так было задумано с самого начала. Проблема в том, что игнорируется и воля избранных представителей народа, и воля президента страны.
При существующей системе одной из партий достаточно во время пребывания у власти «зарядить» суды своими людьми, и тогда даже при смене власти в судах будут сидеть пристрастные, не всегда объективные люди, готовые принимать решения в узкопартийных интересах, что и было ярко продемонстрировано в ходе флоридских баталий. А решения Верховного суда США принимаются девятью судьями, которых никто даже не избирал! Они назначаются лично президентом с одобрения Конгресса, фактически пожизненно, и перевес в один голос (а так бывало много раз) может решить судьбу всей страны. Именно так и случилось, когда Верховный суд штата Флорида принял решение в пользу вице-президента Гора перевесом всего в один голос (4:3), а на следующий день Верховный суд США отменил это решение — и тоже большинством всего в один голос (5:4). Окончательно судьбу президентства решили именно судьи, большинство которых (7 из 9) было назначено президентами-республиканцами. В своей весьма многословной и запутанной аргументации, направленной на то, чтобы удовлетворить все стороны конфликта, судьи по-настоящему никого не удовлетворили и фактически только усугубили поляризацию и взаимную горечь победителей и побежденных.
Судья Джон Поль Стивенс, один из «несогласного» меньшинства Верховного суда, в своем мнении пишет, что независимо от того, кто выиграл, проиграло «доверие к судье как независимому стражу закона». За витиеватым многословием, каким бы искусным оно ни было, большинство американцев все равно видит тот простой факт, что сторонники республиканской партии в суде использовали свое численное преимущество и присудили победу Джорджу У. Бушу. Точно такой же была бы реакция публики, если бы суд решил дело в пользу Гора.
Разумеется, конституционный суд должен быть составной частью любой легитимной политической системы, сбалансированной двумя другими ветвями власти. Но что делать, когда происходит серьезный перекос в пользу судебной власти? Америка так и не нашла ответа на этот вопрос.
Судьи выступают в качестве законодателей, а исполнительная и законодательная ветви либо откровенно жертвуют интересами одних групп населения в угоду другим, либо идут на поводу у мимолетных колебаний общественного мнения. Система все меньше напоминает ту, которую с такой продуманностью и тщательностью создавали отцы основатели. Подорвана вера не только в благоразумие двухпартийной системы, но и в честность и беспристрастность политического класса в целом. Деньги играют все возрастающую роль в политике, и все попытки как-то ограничить их роль терпят неудачу, как, например, так называемый «билль Маккейна — Файнгольда», ограничивающий суммы частных пожертвований в пользу кандидатов в избирательных кампаниях. Этот законопроект был провален дружными усилиями представителей обеих партий, которые проявили в этом вопросе трогательное единодушие — несмотря на всю межпартийную неприязнь и громкие склоки, сопровождающие обсуждение всех остальных вопросов!
Когда выбор ограничен двумя партиями и обе они во всех аспектах внутренней и внешней политики все больше начинают походить друг на друга, отличаясь лишь тем, интересы какой из групп одного и того же имущественного класса они выражают, стимул голосовать все слабеет. В ноябре 2000 года голосовало лишь 50,7 процента совершеннолетних американцев. Это не самый низкий процент за последние сто лет, но он третий с конца. «Активность избирателей в Европе, где процветают малые партии, выше, — отмечает обозреватель Джозеф Собран. — Там существует реальная возможность голосовать за кого-то, с кем вы согласны, а не просто выбирать меньшее из двух зол, и ваша партия может как-то повлиять на решения».
В системе американской демократии материальные интересы, вопросы уровня жизни неизменно оказываются решающим фактором в том, за кого избиратели отдают свои голоса. Соединенные Штаты являют собой самый наглядный пример того, как ни моральный облик президента или его окружения, ни внешняя политика его правительства не могут подорвать поддержки избирателей, пока их банковские счета продолжают расти. Даже простейшие, неоспоримые факты, говорившие о том, что процветание американской экономики мало зависит от политики Билла Клинтона, никакого влияния на общественное мнение не оказывали.
Президентские выборы уже давно начали превращаться в разновидность телевизионного спектакля, а кампания 2000 года стала настоящим балаганом, включая участие кандидатов не только в дебатах, но и в комедийных ток-шоу. Стремительность, с какой менялась ситуация в вопросе о победителе, до смешного напоминала стандартную драматургию голливудских боевиков. Похоже, что и действия самой политической элиты США все больше следуют штампам развлекательной индустрии. А когда началась «послевыборная» потасовка, впечатление было такое, что и судебные, и законодательные, и исполнительные инстанции делали свои «ходы» так, чтобы поддерживать suspense, напряженность экранного зрелища, в которое выливаются сегодня все политические события в Америке. СМИ отнюдь не остаются политически нейтральными, хотя неустанно твердят о своей объективности. Некоторые телевизионные каналы, симпатизировавшие Гору, увлеклись настолько, что преждевременно объявили о его победе, повлияв таким образом на исход выборов, когда еще во многих западных штатах голосование продолжалось. Примерно 85 процентов работников прессы, телевидения и радио — сторонники демократической партии, и они не стесняются употреблять свое влияние, чтобы склонить общество в сторону своих политических симпатий — и тоном репортажей, и комментариями, и выбором «экспертов», и просто игнорированием, замалчиванием неугодной информации. Сюда же нужно отнести опросы общественного мнения, проводимые всеми главными телевизионными каналами, газетами, журналами и Интернет-изданиями. Конечно же результатами любых опросов можно манипулировать, но любопытно то, что клинтоновское президентство ознаменовалось беспрецедентным следованием политических решений за всеми колебаниями общественного мнения.
Есть еще один фактор, предопределивший ничтожную разницу в поданных голосах — и не только в президентской гонке, но и в выборах конгрессменов и сенаторов. После колоссальной популярности Рейгана влияние республиканцев на американское общество стало снижаться, но это стало заметно особенно в последнее время. Надо сказать, что при прочих равных республиканцы, как и большинство относительно консервативных политиков во всем мире, проявляют большую щепетильность, более разборчивы в средствах, чем представители демократической партии. Про демократов можно сказать, что у них в ход идет все, именно они всегда оказываются искуснее в области технологии. А в президентство Клинтона они достигли невиданных высот в умении вешать лапшу на уши доверчивой публике — особенно потому, что Клинтон пользовался (и до сих пор пользуется) поддержкой средств массовой информации и подавляющего числа представителей юридических профессий, то есть главных специалистов в области технологий.
Республиканцы неизменно попадались на удочку хитроумных уловок демократов и проигрывали в глазах общественного мнения, позволяя Клинтону выходить сухим из воды. Так было, например, во время процесса импичмента, когда республиканцы, убежденные в своей правоте, позволили показать по телевидению запись допроса Клинтона перед Большим жюри. Это решение оказалось роковым, вызвав сочувствие к униженному президенту и повернув на сто восемьдесят градусов весь процесс слушаний в Конгрессе.
В ходе состязания между Гором и Бушем-младшим республиканцы по меньшей мере трижды позволили убаюкать себя, поверив трем уткам, пущенным средствами массовой информации: во-первых, после телевизионных дебатов между двумя кандидатами, когда сообщалось, что общественное мнение якобы отдало предпочтение Бушу; во-вторых, когда в течение нескольких месяцев обозреватели болтали о «Clinton fatigue», то есть о том, что американский народ «устал» от Клинтона и его скандальных дел, а потому шансы у Гора невелики; и наконец, они были настолько уверены в победе своего кандидата, что упустили две последние, решающие недели, когда надо было консолидировать усилия в тех штатах, где преимущество было несомненным (например, во Флориде), а могло стать подавляющим. Вместо этого драгоценное время было потрачено на штаты, где республиканцам явно «не светило». Ложный оптимизм едва не обернулся крупным поражением.
Известный публицист Ирвинг Кристол писал еще в 70-х годах о расцвете в Америке «демократической религии», слепого, автоматического поклонения демократии, привязанности к соблюдению формальных демократических процедур независимо от результатов: «Демократия... видится как набор правил и процедур, с помощью которых правление большинства и права меньшинств приводятся в состояние равновесия. Когда все следуют этим правилам и процедурам, демократия находится в рабочем состоянии... Признаюсь, меня не покидает ощущение какой-то нелепости в таком понимании демократии... Его абсурдность есть абсурдность идолопоклонства: подмена реальности символикой, подмена цели средством. Целью демократии не может быть бесконечное функционирование ее собственной политической машинерии. Цель любого политического режима — добиться какого-то варианта благополучной жизни и благополучного общества».
В наши дни, когда демократию (или то, что И. Кристол называет «набором правил и процедур») все больше и больше склонны навязывать, не пора ли задать вопрос: а почему не может быть альтернатив такому пониманию демократии? Когда начинаешь вникать в подробности процесса принятия решений в любой западной легислатуре, видишь многое, имеющее весьма отдаленное отношение к выражению интересов общества или поисков сбалансированности. Тут и влияние «групп давления», лобби, и партийная дисциплина, и идеологические догмы, и личные симпатии и антипатии, и «голос индивидуальной совести» депутата, и тактические уловки, и, наконец, простая корысть.
Особенно опасной для будущего демократии стала тенденция отдавать законодательную, исполнительную, судебную власть в руки международных организаций — ООН, Европейского парламента, различных международных судов и трибуналов.
«Национальный суверенитет есть необходимый предикат принципа самоуправления, — пишут по этому поводу в последнем номере „Нэшнл интерест” Дэвид Ривкин и Ли Кэри. — Несмотря на всю гуманитарную и продемократическую риторику, новое международное право глубоко антидемократично в самой своей основе. При отсутствии ответственности и презрении к демократической практике (в отличие от риторики) вполне возможно, что это право представляет собой величайший вызов ожидаемому... глобальному торжеству либеральной демократии. Если упования сегодняшних активистов международного права когда-либо одержат верх, возникшая в результате этого международная система не будет даже отдаленно напоминать сообщество демократических наций».
Скептицизм по поводу универсальности западной демократии только усугубляется по мере того, как реальность посткоммунистического мира все более расходится с перспективой либерального «конца истории», на который надеялись оптимисты типа Френсиса Фукуямы. К хору новых «реалистов» за последние годы присоединились такие влиятельные и уважаемые комментаторы, как С. Хантингтон, Дж. Шлесинджер и Р.-Дж. Нейхауз. Особо следует отметить прогнозы и оценки публициста Роберта Каплана. В своих работах он обращает внимание на многочисленные примеры того, как демократия обманула ожидания народов третьего мира, в то время как деятельность ряда не вполне демократических режимов оказалась плодотворной и пользуется уважением и недвусмысленной поддержкой общества. Примером того, как реальность опровергает догматические стереотипы демократии, для Р. Каплана служит Сингапур и его лидер Ли Куан Ю, который, пользуясь авторитарными методами, добился процветания в стране, еще двадцать лет назад бывшей отсталой и нищей. Сингапур являет собой образец «неоавторитаризма» или «гибридного» режима по терминологии Каплана.
Реальностью любой номинально демократической системы уже давно стали властные элиты. Формирование элит — далеко не стихийный и не демократический процесс. В различных странах существуют свои традиционные пути для этого, доступные отнюдь не каждому смертному. Путь в элиту чаще всего лежит через бизнес, партийную, университетскую, юридическую карьеру — или военную, — как это сложилось, например, в Израиле. Подобно тому как идея личного авторитета, идущая из древности, пережила все демократические революции, так и идея политической элиты представляется сегодня не только неизбежной, но и вполне приемлемой. «В сущности... демократическая идея не может обойтись без принципа авторитета... именно потому, что он есть божественный закон, определяющий самое существо человека и потому незыблемый», — писал в свое время Семен Франк.
Важно, разумеется, не наличие самих элит, а то, какие интересы они преследуют и какими методами. Если глава государства и окружающая его группа элитарных советников принимают решения не стопроцентно демократическим путем, это еще не значит, что такая практика незаконна сама по себе. Важны цели и результаты этих решений.
Каплан предсказывает распространение в будущем гибридных режимов, отличительной особенностью которых будет внешне демократическое устройство, но сутью — личный авторитет и популярность главы государства. «Хотя сдвиг в сторону демократии, последовавший после окончания холодной войны, и был победой либеральной философии, но маятник остановится там, где ему положено... „Триумф” демократии в развивающихся странах вызовет великие потрясения, прежде чем многие страны остановятся на более практичных — и, будем надеятся, благонамеренных — гибридных режимах».
«Мера дисциплины и свободы, опеки и самодеятельности, единовластия и коллегиального управления, централизованности и децентрализованности, системы власти наследственной или власти избирательной, — писал С. Франк, — зависит... исключительно от того, что в каждом данном случае и отношении, при данных материальных и духовных условиях, обеспечивает порядок, в максимальной мере авторитетный и укрепляющий основы нравственной жизни».
Эти общие положения, приложимые к любой форме власти, относятся и к демократии. Вопрос исторической оценки какого-либо строя должен быть предельно конкретным: а могло ли общество в данное время в данной стране быть радикально другим? И насколько оно могло быть иным, учитывая общее состояние культуры, экономики, правосознания? Если посмотреть на историю с этих позиций, а не осуждать все, что предшествовало буржуазной демократии или наследует неудавшемуся социализму и не совсем укладывается в догму «рыночной демократии», глядишь, можно было бы избежать многих трудностей, переживаемых сегодня странами, оказавшимися в переходном периоде.
Проблема еще в том, что стандарты западной демократии, соблюдения которых так настоятельно требуют США и Европейский союз, постоянно видоизменяются. Похоже, что к нарушениям демократии уже относится и решительная борьба с терроризмом (Косово и Чечня), и возможность прихода к власти — пусть даже демократическим путем — политиков правоконсервативного толка (Австрия, Италия, Румыния), и конечно же высшая мера наказания (хотя она существует в США). Что же дальше? Что еще будет объявлено sine qua non демократии?
Законные браки между гомосексуалистами.
Право на эвтаназию.
Легализация наркотиков.
...................................................................................
Нью-Йорк.
Один из таких основателей, Александр Гамильтон, писал: «Республиканский принцип требует, чтобы осознание интересов общества руководило поступками тех, кому общество доверило ведение своих дел; однако он не требует безоговорочного служения любому порыву страстей или любому мимолетному побуждению, внушенному народу ловкостью тех, кто льстит его предрассудкам для того, чтобы предать его интересы... Когда интересы народа не совпадают с его инстинктами, долг тех, кого он избрал в качестве хранителей этих интересов, — противостоять преходящим заблуждениям, дать народу время и возможность для более спокойных и трезвых размышлений».
Для обеспечения этого принципа в США была создана (и продолжает функционировать до сих пор) довольно сложная, многоступенчатая система выборов и распределения прерогатив «трех ветвей» власти, позволяющая балансировать между множеством конфликтующих интересов. Американцы гордятся тем, что у них никогда не было «правительственных кризисов», которые можно довольно часто наблюдать в Европе, в Латинской Америке или, например, в Израиле: смена власти здесь (как на федеральном, так и на штатном уровне) происходит размеренно и регулярно.
В истории США были случаи, когда президентом становился не тот кандидат, который получал общий перевес в голосах избирателей, а тот, кто собрал большинство голосов коллегии выборщиков. Однако и в этом случае он получал всю полноту власти согласно действующему принципу «Winner takes all». Америка, в отличие от Европы, незнакома с понятием коалиционного правительства, здесь невозможно «сожительство» республиканского президента и демократического правительства, поскольку его главой является сам президент и он формирует его, разумеется, из представителей своей партии, лидером которой он в свою очередь и является. Это делает выборы президента куда более острым и поляризующим процессом, чем выборы президентов в странах, где либо за власть борется несколько партий, либо президент остается символическим лицом, не обладающим реальной политической властью.
Так что «скандал» с выборами 2000 года состоит вовсе не в том, что победа была одержана минимальной разницей в числе голосов, и не в том, что перевес в общем числе голосов не обязательно приносит победу в президентской гонке: такие ситуации предусмотрены Конституцией США и не могли бы служить поводом для тех событий, что разворачивались на глазах у всего мира на протяжении ноября — декабря. Дело в том, что прошедшие выборы выявили все более усиливающуюся фрагментацию американского общества, которое на протяжении последних тридцати — сорока лет пережило ряд серьезных перемен. Это и процесс расовой интеграции, начавшийся с принятия в 1964 году законов о гражданских правах, и война во Вьетнаме, и решения Верховного суда США, ограничившие роль религии в общественной жизни (отмена молитвы в школах, запрет на изучение Библии и т. д.), вызвавшие широкое недовольство американских христиан, и «сексуальная революция», и рост влияния феминизма, и политика мультикультурализма. Эти процессы способствовали все большему расколу общества на отдельные «группы интересов», получающие и в свою очередь оказывающие поддержку лишь одной из двух главных партий. Размежевание произошло и в бизнесе: так, компьютерная индустрия (во всяком случае, до судебного процесса по делу компании «Microsoft») поддерживала демократов, в то время как республиканцев финансировали оружейники, нефтяники, табачные корпорации. В итоге выбор между партиями для многих избирателей стал зависеть от отношения к таким конкретным вопросам, как свобода абортов, право на владение оружием, отношение к религии. На почве «малых вопросов» как раз и образовались довольно стабильные электоральные базы двух партий.
Существуют партийные привязанности, уходящие корнями в историю, но есть и такие, что возникли совсем недавно и продолжают трансформироваться. Их очень трудно объяснить логикой, но многократно приходится слышать заявления вроде: «Наша семья — из рабочего класса. Я никогда не буду голосовать за республиканцев!» — или: «Я всегда голосовал за республиканцев, потому что я — верующий». Этнические меньшинства тоже разделяются по партийному признаку, иногда по не совсем ясным мотивам. Например, хотя обе партии безоговорочно поддерживают Израиль, почему-то 80 процентов американских евреев голосуют за демократов. Стереотипы, унаследованные от родителей, очень прочны. В результате, например, за Буша голосовало большинство белых католиков (не говоря уж о протестантах) и белых женщин, в то время как за Гора голосовали евреи, члены профсоюзов и негры — больше, чем даже за Клинтона, которого негритянская Америка очень полюбила и даже окрестила «первым черным президентом Америки».
Эти труднообъяснимые политические привязанности свидетельствуют, в частности, о том, что в современной Америке постепенно утрачивается понятие личной ответственности. На эту тему много пишут, особенно публицисты консервативного толка, это проявляется и в множестве оправдательных приговоров преступникам, у которых было «трудное детство», и в попытках привлечь к ответственности за убийства не тех, кто стрелял, а компании, изготовляющие огнестрельное оружие, и в многомиллиардных штрафах, налагаемых на табачные компании за ущерб, нанесенный здоровью курильщиков (хотя на всех сигаретных пачках уже много лет красуются предупреждения о вреде курения). Во Флориде по закону о выборах избирательный бюллетень считается недействительным в том случае, когда он не был прокомпостирован согласно инструкции. Соответственно сторонники Гора пытались представить дело так, будто люди не поняли инструкций или были небрежны, но за это их нельзя «лишать права голоса». Вопрос о личной ответственности как бы и не ставился.
Важно и то, что роль судебной власти возросла до такой степени, что судьи стали брать на себя роль законодателей, а не просто интерпретаторов закона. Об опасности такого развития событий предупреждали уже давно, а в 1997 году влиятельный консервативный журнал «First Things» поместил в трех номерах, а затем издал отдельной книгой, обмен мнениями между рядом ведущих политологов и юристов США на тему «Конец демократии?». Многие участники с тревогой писали о том, что складывающееся в Америке соотношение сил между исполнительной, законодательной и судебной властями все больше отдает право решать спорные вопросы общенационального значения в руки судей. То, что при этом игнорируется воля большинства, — полбеды, поскольку так было задумано с самого начала. Проблема в том, что игнорируется и воля избранных представителей народа, и воля президента страны.
При существующей системе одной из партий достаточно во время пребывания у власти «зарядить» суды своими людьми, и тогда даже при смене власти в судах будут сидеть пристрастные, не всегда объективные люди, готовые принимать решения в узкопартийных интересах, что и было ярко продемонстрировано в ходе флоридских баталий. А решения Верховного суда США принимаются девятью судьями, которых никто даже не избирал! Они назначаются лично президентом с одобрения Конгресса, фактически пожизненно, и перевес в один голос (а так бывало много раз) может решить судьбу всей страны. Именно так и случилось, когда Верховный суд штата Флорида принял решение в пользу вице-президента Гора перевесом всего в один голос (4:3), а на следующий день Верховный суд США отменил это решение — и тоже большинством всего в один голос (5:4). Окончательно судьбу президентства решили именно судьи, большинство которых (7 из 9) было назначено президентами-республиканцами. В своей весьма многословной и запутанной аргументации, направленной на то, чтобы удовлетворить все стороны конфликта, судьи по-настоящему никого не удовлетворили и фактически только усугубили поляризацию и взаимную горечь победителей и побежденных.
Судья Джон Поль Стивенс, один из «несогласного» меньшинства Верховного суда, в своем мнении пишет, что независимо от того, кто выиграл, проиграло «доверие к судье как независимому стражу закона». За витиеватым многословием, каким бы искусным оно ни было, большинство американцев все равно видит тот простой факт, что сторонники республиканской партии в суде использовали свое численное преимущество и присудили победу Джорджу У. Бушу. Точно такой же была бы реакция публики, если бы суд решил дело в пользу Гора.
Разумеется, конституционный суд должен быть составной частью любой легитимной политической системы, сбалансированной двумя другими ветвями власти. Но что делать, когда происходит серьезный перекос в пользу судебной власти? Америка так и не нашла ответа на этот вопрос.
Судьи выступают в качестве законодателей, а исполнительная и законодательная ветви либо откровенно жертвуют интересами одних групп населения в угоду другим, либо идут на поводу у мимолетных колебаний общественного мнения. Система все меньше напоминает ту, которую с такой продуманностью и тщательностью создавали отцы основатели. Подорвана вера не только в благоразумие двухпартийной системы, но и в честность и беспристрастность политического класса в целом. Деньги играют все возрастающую роль в политике, и все попытки как-то ограничить их роль терпят неудачу, как, например, так называемый «билль Маккейна — Файнгольда», ограничивающий суммы частных пожертвований в пользу кандидатов в избирательных кампаниях. Этот законопроект был провален дружными усилиями представителей обеих партий, которые проявили в этом вопросе трогательное единодушие — несмотря на всю межпартийную неприязнь и громкие склоки, сопровождающие обсуждение всех остальных вопросов!
Когда выбор ограничен двумя партиями и обе они во всех аспектах внутренней и внешней политики все больше начинают походить друг на друга, отличаясь лишь тем, интересы какой из групп одного и того же имущественного класса они выражают, стимул голосовать все слабеет. В ноябре 2000 года голосовало лишь 50,7 процента совершеннолетних американцев. Это не самый низкий процент за последние сто лет, но он третий с конца. «Активность избирателей в Европе, где процветают малые партии, выше, — отмечает обозреватель Джозеф Собран. — Там существует реальная возможность голосовать за кого-то, с кем вы согласны, а не просто выбирать меньшее из двух зол, и ваша партия может как-то повлиять на решения».
В системе американской демократии материальные интересы, вопросы уровня жизни неизменно оказываются решающим фактором в том, за кого избиратели отдают свои голоса. Соединенные Штаты являют собой самый наглядный пример того, как ни моральный облик президента или его окружения, ни внешняя политика его правительства не могут подорвать поддержки избирателей, пока их банковские счета продолжают расти. Даже простейшие, неоспоримые факты, говорившие о том, что процветание американской экономики мало зависит от политики Билла Клинтона, никакого влияния на общественное мнение не оказывали.
Президентские выборы уже давно начали превращаться в разновидность телевизионного спектакля, а кампания 2000 года стала настоящим балаганом, включая участие кандидатов не только в дебатах, но и в комедийных ток-шоу. Стремительность, с какой менялась ситуация в вопросе о победителе, до смешного напоминала стандартную драматургию голливудских боевиков. Похоже, что и действия самой политической элиты США все больше следуют штампам развлекательной индустрии. А когда началась «послевыборная» потасовка, впечатление было такое, что и судебные, и законодательные, и исполнительные инстанции делали свои «ходы» так, чтобы поддерживать suspense, напряженность экранного зрелища, в которое выливаются сегодня все политические события в Америке. СМИ отнюдь не остаются политически нейтральными, хотя неустанно твердят о своей объективности. Некоторые телевизионные каналы, симпатизировавшие Гору, увлеклись настолько, что преждевременно объявили о его победе, повлияв таким образом на исход выборов, когда еще во многих западных штатах голосование продолжалось. Примерно 85 процентов работников прессы, телевидения и радио — сторонники демократической партии, и они не стесняются употреблять свое влияние, чтобы склонить общество в сторону своих политических симпатий — и тоном репортажей, и комментариями, и выбором «экспертов», и просто игнорированием, замалчиванием неугодной информации. Сюда же нужно отнести опросы общественного мнения, проводимые всеми главными телевизионными каналами, газетами, журналами и Интернет-изданиями. Конечно же результатами любых опросов можно манипулировать, но любопытно то, что клинтоновское президентство ознаменовалось беспрецедентным следованием политических решений за всеми колебаниями общественного мнения.
Есть еще один фактор, предопределивший ничтожную разницу в поданных голосах — и не только в президентской гонке, но и в выборах конгрессменов и сенаторов. После колоссальной популярности Рейгана влияние республиканцев на американское общество стало снижаться, но это стало заметно особенно в последнее время. Надо сказать, что при прочих равных республиканцы, как и большинство относительно консервативных политиков во всем мире, проявляют большую щепетильность, более разборчивы в средствах, чем представители демократической партии. Про демократов можно сказать, что у них в ход идет все, именно они всегда оказываются искуснее в области технологии. А в президентство Клинтона они достигли невиданных высот в умении вешать лапшу на уши доверчивой публике — особенно потому, что Клинтон пользовался (и до сих пор пользуется) поддержкой средств массовой информации и подавляющего числа представителей юридических профессий, то есть главных специалистов в области технологий.
Республиканцы неизменно попадались на удочку хитроумных уловок демократов и проигрывали в глазах общественного мнения, позволяя Клинтону выходить сухим из воды. Так было, например, во время процесса импичмента, когда республиканцы, убежденные в своей правоте, позволили показать по телевидению запись допроса Клинтона перед Большим жюри. Это решение оказалось роковым, вызвав сочувствие к униженному президенту и повернув на сто восемьдесят градусов весь процесс слушаний в Конгрессе.
В ходе состязания между Гором и Бушем-младшим республиканцы по меньшей мере трижды позволили убаюкать себя, поверив трем уткам, пущенным средствами массовой информации: во-первых, после телевизионных дебатов между двумя кандидатами, когда сообщалось, что общественное мнение якобы отдало предпочтение Бушу; во-вторых, когда в течение нескольких месяцев обозреватели болтали о «Clinton fatigue», то есть о том, что американский народ «устал» от Клинтона и его скандальных дел, а потому шансы у Гора невелики; и наконец, они были настолько уверены в победе своего кандидата, что упустили две последние, решающие недели, когда надо было консолидировать усилия в тех штатах, где преимущество было несомненным (например, во Флориде), а могло стать подавляющим. Вместо этого драгоценное время было потрачено на штаты, где республиканцам явно «не светило». Ложный оптимизм едва не обернулся крупным поражением.
Известный публицист Ирвинг Кристол писал еще в 70-х годах о расцвете в Америке «демократической религии», слепого, автоматического поклонения демократии, привязанности к соблюдению формальных демократических процедур независимо от результатов: «Демократия... видится как набор правил и процедур, с помощью которых правление большинства и права меньшинств приводятся в состояние равновесия. Когда все следуют этим правилам и процедурам, демократия находится в рабочем состоянии... Признаюсь, меня не покидает ощущение какой-то нелепости в таком понимании демократии... Его абсурдность есть абсурдность идолопоклонства: подмена реальности символикой, подмена цели средством. Целью демократии не может быть бесконечное функционирование ее собственной политической машинерии. Цель любого политического режима — добиться какого-то варианта благополучной жизни и благополучного общества».
В наши дни, когда демократию (или то, что И. Кристол называет «набором правил и процедур») все больше и больше склонны навязывать, не пора ли задать вопрос: а почему не может быть альтернатив такому пониманию демократии? Когда начинаешь вникать в подробности процесса принятия решений в любой западной легислатуре, видишь многое, имеющее весьма отдаленное отношение к выражению интересов общества или поисков сбалансированности. Тут и влияние «групп давления», лобби, и партийная дисциплина, и идеологические догмы, и личные симпатии и антипатии, и «голос индивидуальной совести» депутата, и тактические уловки, и, наконец, простая корысть.
Особенно опасной для будущего демократии стала тенденция отдавать законодательную, исполнительную, судебную власть в руки международных организаций — ООН, Европейского парламента, различных международных судов и трибуналов.
«Национальный суверенитет есть необходимый предикат принципа самоуправления, — пишут по этому поводу в последнем номере „Нэшнл интерест” Дэвид Ривкин и Ли Кэри. — Несмотря на всю гуманитарную и продемократическую риторику, новое международное право глубоко антидемократично в самой своей основе. При отсутствии ответственности и презрении к демократической практике (в отличие от риторики) вполне возможно, что это право представляет собой величайший вызов ожидаемому... глобальному торжеству либеральной демократии. Если упования сегодняшних активистов международного права когда-либо одержат верх, возникшая в результате этого международная система не будет даже отдаленно напоминать сообщество демократических наций».
Скептицизм по поводу универсальности западной демократии только усугубляется по мере того, как реальность посткоммунистического мира все более расходится с перспективой либерального «конца истории», на который надеялись оптимисты типа Френсиса Фукуямы. К хору новых «реалистов» за последние годы присоединились такие влиятельные и уважаемые комментаторы, как С. Хантингтон, Дж. Шлесинджер и Р.-Дж. Нейхауз. Особо следует отметить прогнозы и оценки публициста Роберта Каплана. В своих работах он обращает внимание на многочисленные примеры того, как демократия обманула ожидания народов третьего мира, в то время как деятельность ряда не вполне демократических режимов оказалась плодотворной и пользуется уважением и недвусмысленной поддержкой общества. Примером того, как реальность опровергает догматические стереотипы демократии, для Р. Каплана служит Сингапур и его лидер Ли Куан Ю, который, пользуясь авторитарными методами, добился процветания в стране, еще двадцать лет назад бывшей отсталой и нищей. Сингапур являет собой образец «неоавторитаризма» или «гибридного» режима по терминологии Каплана.
Реальностью любой номинально демократической системы уже давно стали властные элиты. Формирование элит — далеко не стихийный и не демократический процесс. В различных странах существуют свои традиционные пути для этого, доступные отнюдь не каждому смертному. Путь в элиту чаще всего лежит через бизнес, партийную, университетскую, юридическую карьеру — или военную, — как это сложилось, например, в Израиле. Подобно тому как идея личного авторитета, идущая из древности, пережила все демократические революции, так и идея политической элиты представляется сегодня не только неизбежной, но и вполне приемлемой. «В сущности... демократическая идея не может обойтись без принципа авторитета... именно потому, что он есть божественный закон, определяющий самое существо человека и потому незыблемый», — писал в свое время Семен Франк.
Важно, разумеется, не наличие самих элит, а то, какие интересы они преследуют и какими методами. Если глава государства и окружающая его группа элитарных советников принимают решения не стопроцентно демократическим путем, это еще не значит, что такая практика незаконна сама по себе. Важны цели и результаты этих решений.
Каплан предсказывает распространение в будущем гибридных режимов, отличительной особенностью которых будет внешне демократическое устройство, но сутью — личный авторитет и популярность главы государства. «Хотя сдвиг в сторону демократии, последовавший после окончания холодной войны, и был победой либеральной философии, но маятник остановится там, где ему положено... „Триумф” демократии в развивающихся странах вызовет великие потрясения, прежде чем многие страны остановятся на более практичных — и, будем надеятся, благонамеренных — гибридных режимах».
«Мера дисциплины и свободы, опеки и самодеятельности, единовластия и коллегиального управления, централизованности и децентрализованности, системы власти наследственной или власти избирательной, — писал С. Франк, — зависит... исключительно от того, что в каждом данном случае и отношении, при данных материальных и духовных условиях, обеспечивает порядок, в максимальной мере авторитетный и укрепляющий основы нравственной жизни».
Эти общие положения, приложимые к любой форме власти, относятся и к демократии. Вопрос исторической оценки какого-либо строя должен быть предельно конкретным: а могло ли общество в данное время в данной стране быть радикально другим? И насколько оно могло быть иным, учитывая общее состояние культуры, экономики, правосознания? Если посмотреть на историю с этих позиций, а не осуждать все, что предшествовало буржуазной демократии или наследует неудавшемуся социализму и не совсем укладывается в догму «рыночной демократии», глядишь, можно было бы избежать многих трудностей, переживаемых сегодня странами, оказавшимися в переходном периоде.
Проблема еще в том, что стандарты западной демократии, соблюдения которых так настоятельно требуют США и Европейский союз, постоянно видоизменяются. Похоже, что к нарушениям демократии уже относится и решительная борьба с терроризмом (Косово и Чечня), и возможность прихода к власти — пусть даже демократическим путем — политиков правоконсервативного толка (Австрия, Италия, Румыния), и конечно же высшая мера наказания (хотя она существует в США). Что же дальше? Что еще будет объявлено sine qua non демократии?
Законные браки между гомосексуалистами.
Право на эвтаназию.
Легализация наркотиков.
...................................................................................
Нью-Йорк.