Дружество звезд

Чем старше — тем ближе к истокам,
чем дальше они — тем видней.
Над Волгой, на всхолмье высоком
стоит деревенька, чуть боком
к реке, в паутине плетней.
Под грудой садов одичалых...
Ничейные вишни в прогалах
и черные избы сплелись,
влачась скособоченно вниз.

В бору первозданно-могучем
вечерняя темень страшит.
Я с бакенщиком неразлучен,
а он, как всегда, не спешит.
Размеренным стуком уключин
июль приглушенно прошит.

Из лагеря освободился
отец... и нежданно явился
в семью. Прокатилась волна
амнистии — как из тумана
явился. Счастливая мама
ему беззаветно верна.

Смолистым настоем согрето,
лелеет летучее лето
надежды, нездешний покой
таится, в себя погруженный.
Моим костерком подожженный,
пылает восход над рекой.

Влечет меня нынче туда
уж по-стариковски, да-да.
А все не решусь... Оглянулся,
тьму времени видя насквозь, —
боюсь, как бы круг не замкнулся,
начало с концом не сошлось.

За все, за все Тебя благодарю...
Я сам себе подарок сотворю.
Поставлю натюрморт. Хотя бы так:
три яблока возле высокой вазы,
где собрались застенчивые астры,
японский гладиолус и табак,
и георгины, впитывая мрак
пурпуровый, набычились, мордасты.

Грань светотени — тонкая игра.
Прилежно коротаю вечера,
на миллиметр сдвинуть, чуть поправить.
И этот минет нынче, как вчера...
Если сосед, грозившийся с утра,
с бутылкой водки не придет проздравить.

Когда-то остынут последние угли в золе,
и, пеплом объята,
когда-то настанет последняя ночь на земле
моя, а не чья-то.

Все чаще и чаще врывается смерть, торопя
толпящихся с краю.
Покорно стою среди них, всякий раз на себя
ее примеряю.

С чем я отойду? С нераскаянным камнем в груди?
Иль выпрямит плечи
предчувствие долгого-долгого дня впереди,
предвестие встречи?

Держатель сокровищ ниспосланных, за будь здоров
убуханных в глину,
я помню — не лучший, видать по всему, из миров
однажды покину.

Глаза бы мои не глядели
на шухерный шабаш химер,
когда бы и в смертной метели
не теплилась музыка сфер.

Когда бы в толпе одиночек,
в свечах, затопивших погост,
не виделось — в мареве точек
великое дружество звезд.

Когда бы голодные звери,
запущенные на века,
пред нами в сакральном вольере
не схавали праведника,

того, кто живейшею частью
был этого мира и есть,
чей явственный голос со властью
доносит предвечную весть,

навряд ли бы я убедился
ценою бессчетных потерь,
что Бог в человеке родился,
что с нами Он — здесь и теперь.

— Горой за народ! — набычась,
перекосивши рот,
оратор-трибун орет.
Хорош! Ну а я — за личность.

За прицельную точность
Давидову — камня в праще.
Народ — это некая общность
статистическая и вообще...

Я тоже народ. Тоже болен
в толкучке “базар-вокзал”.
Народ без меня не полон, —
отверженный классик сказал.

Изнемогла от обузы
душа, ибо, кровные узы
руша, не племя, не род,
а личность в вечность войдет.