Одна из характерных черт сегодняшней реальности — отсутствие четких границ и определений, точного соответствия между знаком и означаемым. Эта расплывчатость понятий — проявление общей нестабильности — позволяет объединить в один контекст, казалось бы, совершенно несоединимые вещи. Калейдоскопический характер окружающей жизни скорее является отрицательной ее характеристикой, но тем не менее он часто дает возможность увидеть интересные параллели между явлениями, а иногда даже выявляет гармонию неожиданных сочетаний, но в следующий момент узор снова меняется, создавая новые формы. Пожалуй, самым поразительным, постоянно меняющимся узором сегодня является городское пространство — очень динамичное и полное контрастов. Эта пестрота и нерегулярность особенно чувствуются на архитектурных выставках — таких, как “Архитектура и дизайн”, прошедшая в мае прошлого года в ЦДХ, где было представлено удивительное разнообразие объектов, многие из которых, казалось бы, с трудом вписываются в рамки заявленной темы — от мебели до изысканных фотокомпозиций (скажем, “Тень архитектора” Е. Асса). Такой подход, с одной стороны, говорит о неразвитом состоянии отечественной архитектуры — ее еще можно ставить в один ряд с дизайном интерьера, с другой стороны, демонстрирует удивительную широту взглядов как архитекторов и кураторов, так и зрителей. Есть какое-то очарование первобытной неопределенности в ситуации, когда фотографии реальных зданий отделены от произведений бумажной архитектуры лишь условной перегородкой. Как правило, не очень лестное сопоставление для воплощенных проектов и их авторов, но возможность такого соседства представляется весьма многообещающей.
Искусство бумажников, переставшее быть актуальным в начале девяностых годов и вполне логично уступившее дорогу реальному строительству, вдруг ставится на одну ступеньку с плодами этого самого строительства, — кажется, за этим стоит не только желание разнообразить экспозицию, но и неудовлетворенность архитектурой последнего десятилетия. Вряд ли можно сравнивать игры и эксперименты восьмидесятых с постройками девяностых, но если отвлечься от разделения “бумажная — реальная” и говорить об этих явлениях как о воплощениях архитектурной мысли, то первые, конечно, гораздо интересней вторых, и главное, в истории архитектуры останутся уникальным феноменом с четкими временными и стилистическими границами, чего нельзя сказать о современном зодчестве. Как бы в подтверждение этого в Интернете появился новый сайт Юрия Аввакумова “Русская утопия. Депозитарий”, вписывающий бумажную архитектуру в длинный перечень неосуществленных проектов последних трех столетий. Таким образом, бумажные утопии не канули в Лету, они продолжают жить в виртуальном пространстве, и несколько пессимистическое, на первый взгляд, заглавие проекта “COLUMBARIUM —DEPOSITORIUM — INCUBATORIUM” на самом деле просто констатация бессмертия утопии.
Архитектурные фантазии во многом превосходят достижения реальной архитектуры — они чтут прошлое, заигрывают с ним, но не теряют своего оригинального облика, остаются современными. Принципиальная невозможность реализации побуждала архитекторов-утопистов искать другие способы привязки к реальности — и они находили их в традиции, в истории. Пожалуй, именно такого бережного внимания к прошлому не хватает нынешней архитектуре, которая тщетно пытается взаимодействовать с традицией, но продуцирует лишь стилизованные декорации.
Москва (да и вся Россия) — это пространство, где одна притязательная идеология сменяет другую, причем приносит с собой новый стиль, который категорически отвергает предшествующий и хочет все строить заново на пустом месте. Далеко не всегда получается именно то, что планировалось, и эта неудовлетворенность воспитывает еще более одиозный проект. Такая привычка связывать идеологию и архитектуру приводит к методичному раздроблению городской среды. И только бумажная архитектура, которая не стремится переделать мир и не является носителем агрессивной идеологии, может служить связующим звеном между всеми эпохами. Показателен проект “Мост 21 века”: на выставке в Доме на Брестской удалось соединить два параллельных мира — реальных мостов и конкурсных проектов, причем отдельно была показана история и тех и других — таким образом, рядом оказались отмывки (род чертежа) А. Власова и В. Баженова и работы легендарного конкурса, объявленного журналом “Japan Architect” в 1987 году. Хочется рассматривать эту акцию как попытку избежать разделения архитектурного искусства.
Возможно, ситуация изменилась бы к лучшему, если бы реальная архитектура вступила в некоторые симбиотические отношения с бумажной, если бы последняя могла хоть как-то влиять на практикующих архитекторов. Ведь она является своеобразной квинтэссенцией строительного искусства: будучи свободной от множества сложностей строительства, занимается исключительно проблемами взаимоотношений человека и формы, окружающего его пространства и, таким образом, отчасти компенсирует свойственный не только московской, но и всей архитектуре двадцатого века разлад между зданием, городом и его обитателями. Хотя такое взаимодействие — конечно, всего лишь еще одна утопия.
И осуществление ее, как и всякой утопии, опять-таки невозможно. Не только потому, что бумажное искусство — порождение совершенно определенных, можно даже сказать, уникальных условий, политических и культурных, и даже не потому, что сами авторы не могут в большинстве случаев включиться в реальную практику, как люди, всю жизнь проведшие в состоянии невесомости, не могут уже обитать в условиях гравитации. Причин множество, часть из них относится к изменению внешних — экономических и социальных — факторов, которые, безусловно, очень важны. Но, по-моему, решающим все же являются внутренние процессы, происходящие внутри самого искусства. Я имею в виду перемены в способах работы и в психологии авторов, и здесь на первый план выходят новые технические средства. Любая архитектурная деятельность (пусть даже самая бумажная) все же остается визуальным искусством и, как всякое визуальное искусство, очень сильно зависит от приемов и навыков ремесла и, главное, от инструмента. Автор-концептуалист, пожалуй, даже больше зависит от него, ведь если практик представляет лишь проект — то есть схему, тень будущего здания, — то у бумажника лист ватмана или макет — окончательный результат.
В девяностых годах монитор и компьютерная мышь заменили планшет и рейсфедер, архитекторы смогли увидеть свое творение с любого ракурса задолго до начала строительства. Виртуальная реальность стала своеобразным полигоном, промежуточным звеном между реальной жизнью и замыслом. Концептуалисты не остались в стороне, о чем свидетельствует уже упомянутое детище Юрия Аввакумова — идея складирования, хранения информации нашла прекрасное выражение в виде стильно оформленной интерактивной базы данных. И проект-победитель конкурса “Мост 21 века” (авторы Д. Амелин, И. Вознесенский, М. Лейкин, А. Кононенко) тоже сделан при помощи машинной графики.
Казалось бы, эти примеры говорят о том, что новые технологии можно было бы с успехом применить и к бумажному творчеству. Действительно, если эту архитектуру по каким-либо причинам невозможно воплотить в бетоне, то почему бы не сделать это в виде компьютерной модели? Но модель — это уже воплощение, хоть и иллюзорное, а воплощение губительно для такого рода проектов. Парадоксально, но объемная форма делает бумажную архитектуру плоской. Компьютер лишает ее содержания и всего богатства смыслов, которые присутствуют на бумаге; позволяет как бы реализовать замысел, но мешает выразить вложенные в него мысли и эмоции. Он превращает замысел в предмет, конечно, красивый, оригинальный, но мертвый.
Бумажные проекты, по крайней мере лучшие из них (такие, как “Размышления о дипломном проекте” В. Петренко, “Хрустальный дворец”, “Villa Claustrophobia” и другие офорты А. Бродского и И. Уткина), балансируют на грани архитектурной и художественной графики; сквозь маску строгого чертежа со всеми полагающимися атрибутами — размерами, проекциями плана и фасада — просвечивает картина. Это послание многослойно — не столько предъявляет архитектурную форму, сколько выстраивает определенное ощущение, навевает настроения и мысли, которые могли бы возникнуть у зрителя в связи с темой конкурса. Бумажники стремятся раскрыть самую суть, идею, архетип заказанного сооружения, ответить на вопрос, что такое Дом, Мост, Башня, и рассказать свое понимание. В сущности, это и делает архитектор, возводя здание, но в данном случае его творение не выходит за рамки рисунка, лишено убедительности, которая есть в бетоне и камне, и, чтобы компенсировать ее нехватку, приходится использовать иные возможности: метафоры, цитаты, иероглифы, композиционные и графические приемы. При внешней простоте архитектурной формы (она предельно обобщена, сведена до уровня символа) концептуальные произведения нагружены информацией и эмоциями, для их восприятия зрителю требуется определенное время и внимание, поэтому традиционной техникой является офорт — он заставляет всматриваться, изучать оттенки смыслов, рассматривать нюансы и детали с таким же усердием, с каким автор их создавал.
Компьютерная же подача лишена всех этих тонкостей и богатства смыслов — просто красивая картинка, на которую достаточно взглянуть один раз. Таким образом, компьютер работает как сито, отсеивая смыслы и оставляя только форму. Видимо, переход бумажной архитектуры в виртуальное существование без потерь невозможен — она должна бы оставаться и на бумаге.
Получается, что технология формирует новую профессиональную парадигму, новое восприятие архитектурного проекта, ориентированное на результат: необходимо сразу увидеть конечный объект, объем. Показательно, что выбор жюри в уже упомянутом конкурсе “Мост...” пал именно на проект, представленный компьютерной подачей, — он оказался наиболее понятным и привычным, соответствующим обезличенному международному стандарту. Так что нет ничего удивительного в том, что московская архитектура снова копирует западные образцы, угрожая городу потерей индивидуальности.
Юзбашев Владимир Андреевич (род. в 1980) — студент Московского архитектурного института; пишет на литературные темы и на темы, связанные с избранной профессией. Автор статьи о современной Москве (“Город накануне”), напечатанной в “Новом мире” (2000, № 4).