Море остыло
Стихи
* *
*
Давай с тобой поговорим,
повспоминаем, посудачим
или поедем летом в Крым
на пляже полежать горячем.
Давай с тобой поговорим,
судьбу отечества оплачем.
Вранье, что все дороги в Рим
ведут... Еще мы что-то значим.
Все это шепчешь в пустоту
морозную,
не сознавая,
что речь — как птица на лету
замерзла, с губ твоих слетая.
* *
*
Памяти Н. Б. Томашевского.
Жили вы так, словно с Господом спорили,
черт вам не брат,
то ли — профессор из «Скучной истории»,
то ли — Сократ.
Так и запомню вас умным, язвительным,
резким на слух.
Был в наклонении лишь повелительном
гордый ваш дух.
Смерть где-то рядом плутала, маячила,
стукала в дверь.
В темном саду ни застолья, ни дачника —
где он теперь?
Верю, душа его, тайно ранимая,
плоть отряхнув,
вновь прилетит на крылах серафимовых
в милый Юрзуф
и загрустит, красотою окрестною
поражена.
Встанут любимые рядом над бездною
мать и жена...
Боготворили вы край сей таинственный
ранней весной.
Что же, прощайте навеки в единственной
жизни земной.
* *
*
Денечек наизнанку,
навыворот — туман.
Плетешься спозаранку
в прибрежный ресторан.
Закажешь кружку пива
и долго так сидишь,
а дождик сиротливо
стучит по жести крыш.
Не скучно и не грустно,
а как-то все равно.
Из кухни пахнет вкусно,
нет денег на вино.
Туман. И берег моря.
Жемчужно-влажный Крым.
Здесь даже привкус горя
почти неуловим.
Зеркало
Сорок лет я отражался,
сам себе же улыбался,
красовался в зеркалах,
отраженьем любовался,
а теперь в глазах остался
непреодолимый страх.
Тонкой сетью паутины
на лицо легли морщины,
неуверенность в словах,
в дополнение картины —
стали явственней седины
в поредевших волосах.
Ночью вздор какой-то снится:
то ли ангел, то ли птица
в звездных реет закромах?
Жизнь голубкой постучится —
рядом ворон-смерть кружится,
ближе, ближе крыльев взмах!
Я обряд пустой нарушу,
загляну себе я в душу —
зеркало в Его руках —
к удивленью обнаружу
отраженье: море, сушу,
домик детства на холмах.
Там в пруду кораблик чудный,
разрисованный, двухтрубный
оживает на волнах,
сад проснулся изумрудный,
дождь запрыгал — шарик ртутный,
самолетик — в облаках.
Вижу: сиро, виновато
мать стоит поодаль брата.
Зеркальца на солнце взмах —
и готов я до упаду,
как пчела в соцветьях сада,
«зайчика» искать в цветах.
Зеркало! Твой мир откуда? —
двойственный, как сон и чудо.
Заблудился я впотьмах:
сад, сирень, игрушек груда,
звезд озноб, любовь, простуда...
Прикоснешься — пыль и прах.
Пусть ветшает мир прелестный,
плотский, яростный, телесный,
с соком ягод на губах.
Близок час и миг чудесный, —
вечно юный, бестелесный
отражусь я в небесах.
* *
*
Л.
И море остыло. И лодки забыты.
И пляжи до лета фанерой забиты.
Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде
вдвоем не бродить на пустом побережье,
так, значит, уже не сбежать нам с тобою
к веселому морю веселой тропою,
не плыть, не лежать на заброшенном пляже,
касаясь волны, словно пенистой пряжи...
Что было — прошло. И все реже и реже
мне верить погоде и верить надежде.
То хрупкое лето волною разбито.
И море остыло. И гавань размыта.
Ржавеют в воде ненадежные сваи.
Кричат о беде перелетные стаи.
Я выйду на зов. Постою на причале.
Прочнее, чем эта, не будет печали.
Пройдет теплоход и вдали растворится.
Ничто не вернется и не повторится.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.Давай с тобой поговорим, повспоминаем, посудачим или поедем летом в Крым на пляже полежать горячем. Давай с тобой поговорим, судьбу отечества оплачем. Вранье, что все дороги в Рим ведут... Еще мы что-то значим. Все это шепчешь в пустоту морозную, не сознавая, что речь — как птица на лету замерзла, с губ твоих слетая. * * * Памяти Н. Б. Томашевского. Жили вы так, словно с Господом спорили, черт вам не брат, то ли — профессор из «Скучной истории», то ли — Сократ. Так и запомню вас умным, язвительным, резким на слух. Был в наклонении лишь повелительном гордый ваш дух. Смерть где-то рядом плутала, маячила, стукала в дверь. В темном саду ни застолья, ни дачника — где он теперь? Верю, душа его, тайно ранимая, плоть отряхнув, вновь прилетит на крылах серафимовых в милый Юрзуф и загрустит, красотою окрестною поражена. Встанут любимые рядом над бездною мать и жена... Боготворили вы край сей таинственный ранней весной. Что же, прощайте навеки в единственной жизни земной. * * * Денечек наизнанку, навыворот — туман. Плетешься спозаранку в прибрежный ресторан. Закажешь кружку пива и долго так сидишь, а дождик сиротливо стучит по жести крыш. Не скучно и не грустно, а как-то все равно. Из кухни пахнет вкусно, нет денег на вино. Туман. И берег моря. Жемчужно-влажный Крым. Здесь даже привкус горя почти неуловим. Зеркало Сорок лет я отражался, сам себе же улыбался, красовался в зеркалах, отраженьем любовался, а теперь в глазах остался непреодолимый страх. Тонкой сетью паутины на лицо легли морщины, неуверенность в словах, в дополнение картины — стали явственней седины в поредевших волосах. Ночью вздор какой-то снится: то ли ангел, то ли птица в звездных реет закромах? Жизнь голубкой постучится — рядом ворон-смерть кружится, ближе, ближе крыльев взмах! Я обряд пустой нарушу, загляну себе я в душу — зеркало в Его руках — к удивленью обнаружу отраженье: море, сушу, домик детства на холмах. Там в пруду кораблик чудный, разрисованный, двухтрубный оживает на волнах, сад проснулся изумрудный, дождь запрыгал — шарик ртутный, самолетик — в облаках. Вижу: сиро, виновато мать стоит поодаль брата. Зеркальца на солнце взмах — и готов я до упаду, как пчела в соцветьях сада, «зайчика» искать в цветах. Зеркало! Твой мир откуда? — двойственный, как сон и чудо. Заблудился я впотьмах: сад, сирень, игрушек груда, звезд озноб, любовь, простуда... Прикоснешься — пыль и прах. Пусть ветшает мир прелестный, плотский, яростный, телесный, с соком ягод на губах. Близок час и миг чудесный, — вечно юный, бестелесный отражусь я в небесах. * * * Л. И море остыло. И лодки забыты. И пляжи до лета фанерой забиты. Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде вдвоем не бродить на пустом побережье, так, значит, уже не сбежать нам с тобою к веселому морю веселой тропою, не плыть, не лежать на заброшенном пляже, касаясь волны, словно пенистой пряжи... Что было — прошло. И все реже и реже мне верить погоде и верить надежде. То хрупкое лето волною разбито. И море остыло. И гавань размыта. Ржавеют в воде ненадежные сваи. Кричат о беде перелетные стаи. Я выйду на зов. Постою на причале. Прочнее, чем эта, не будет печали. Пройдет теплоход и вдали растворится. Ничто не вернется и не повторится.
Коробов Владимир Борисович родился в 1953 году в Тобольске. Детство и юность прошли в Крыму. Окончил Литературный институт им. А. М. Горького и аспирантуру при нем. Стихи публиковал в «Новом мире», «Дружбе народов», «Континенте» и др. Живет в Москве.Давай с тобой поговорим, повспоминаем, посудачим или поедем летом в Крым на пляже полежать горячем. Давай с тобой поговорим, судьбу отечества оплачем. Вранье, что все дороги в Рим ведут... Еще мы что-то значим. Все это шепчешь в пустоту морозную, не сознавая, что речь — как птица на лету замерзла, с губ твоих слетая. * * * Памяти Н. Б. Томашевского. Жили вы так, словно с Господом спорили, черт вам не брат, то ли — профессор из «Скучной истории», то ли — Сократ. Так и запомню вас умным, язвительным, резким на слух. Был в наклонении лишь повелительном гордый ваш дух. Смерть где-то рядом плутала, маячила, стукала в дверь. В темном саду ни застолья, ни дачника — где он теперь? Верю, душа его, тайно ранимая, плоть отряхнув, вновь прилетит на крылах серафимовых в милый Юрзуф и загрустит, красотою окрестною поражена. Встанут любимые рядом над бездною мать и жена... Боготворили вы край сей таинственный ранней весной. Что же, прощайте навеки в единственной жизни земной. * * * Денечек наизнанку, навыворот — туман. Плетешься спозаранку в прибрежный ресторан. Закажешь кружку пива и долго так сидишь, а дождик сиротливо стучит по жести крыш. Не скучно и не грустно, а как-то все равно. Из кухни пахнет вкусно, нет денег на вино. Туман. И берег моря. Жемчужно-влажный Крым. Здесь даже привкус горя почти неуловим. Зеркало Сорок лет я отражался, сам себе же улыбался, красовался в зеркалах, отраженьем любовался, а теперь в глазах остался непреодолимый страх. Тонкой сетью паутины на лицо легли морщины, неуверенность в словах, в дополнение картины — стали явственней седины в поредевших волосах. Ночью вздор какой-то снится: то ли ангел, то ли птица в звездных реет закромах? Жизнь голубкой постучится — рядом ворон-смерть кружится, ближе, ближе крыльев взмах! Я обряд пустой нарушу, загляну себе я в душу — зеркало в Его руках — к удивленью обнаружу отраженье: море, сушу, домик детства на холмах. Там в пруду кораблик чудный, разрисованный, двухтрубный оживает на волнах, сад проснулся изумрудный, дождь запрыгал — шарик ртутный, самолетик — в облаках. Вижу: сиро, виновато мать стоит поодаль брата. Зеркальца на солнце взмах — и готов я до упаду, как пчела в соцветьях сада, «зайчика» искать в цветах. Зеркало! Твой мир откуда? — двойственный, как сон и чудо. Заблудился я впотьмах: сад, сирень, игрушек груда, звезд озноб, любовь, простуда... Прикоснешься — пыль и прах. Пусть ветшает мир прелестный, плотский, яростный, телесный, с соком ягод на губах. Близок час и миг чудесный, — вечно юный, бестелесный отражусь я в небесах. * * * Л. И море остыло. И лодки забыты. И пляжи до лета фанерой забиты. Так, значит, как раньше, так, значит, как прежде вдвоем не бродить на пустом побережье, так, значит, уже не сбежать нам с тобою к веселому морю веселой тропою, не плыть, не лежать на заброшенном пляже, касаясь волны, словно пенистой пряжи... Что было — прошло. И все реже и реже мне верить погоде и верить надежде. То хрупкое лето волною разбито. И море остыло. И гавань размыта. Ржавеют в воде ненадежные сваи. Кричат о беде перелетные стаи. Я выйду на зов. Постою на причале. Прочнее, чем эта, не будет печали. Пройдет теплоход и вдали растворится. Ничто не вернется и не повторится.