Автор данного произведения, которое в завуалированной форме рассматривает вопрос о бессмысленности деяний любого человека в момент неисполнения им своей общественной функции, долгие годы выполнял эту функцию на ниве газетного дела. По долгу службы, а иногда и по велению циничного журналистского сердца ему приходилось общаться с множеством людей самых разнообразных профессий, мировоззрений (коих в природе существует ровно пять), возрастов, темпераментов и иных социобиологических параметров.
Из всего этого множества людей, позволивших автору за долгую карьеру заработать и безвозвратно потратить немалую сумму гонораров, необходимо выделить чрезвычайно самобытную категорию граждан, которую следует обозначить термином “русские коллекционеры”. Ибо русский коллекционер существенно отличается от коллекционера любой другой национальности абсолютной бессмысленностью своего увлечения.
Что бы он ни собирал, его действия не приносят ни ему самому, ни близким ему людям, ни человечеству никакой пользы: ни материальной, ни духовной. Казалось бы, деятельность, которую иностранцы называют толкие- нообразным словом “хобби”, именно таковой и должна быть. Однако иностранное хобби хотя бы позволяет человеку снимать нервные стрессы. Русское же хобби не только не способствует укреплению психического здоровья, но подчас, как мы увидим ниже, подрывает его.
Какие стороны отечественного менталитета тому виной в первую очередь? По-видимому, презрение русского человека к материальному воплощению какой бы то ни было обуревающей его идеи. Исходя из этого в России идея полезности не только никогда не приводила к каким-либо полезным для общества результатам, но и зачастую способствовала социально-экономическому упадку с последующим ожесточением всех слоев населения, которое склонно во всех бедах винить ошибочность идеи, предложенной народу правящей верхушкой.
Учитывая очевидную бесполезность занятий описанных в данном произведении персонажей, автор по мере возможности постарался придать и самому произведению как можно более бесполезную форму. Ибо горе тому автору, который посягнет на неразрывность формы и содержания.
Автор.
* * *
Алексей до 1992 года имел самую большую в Москве (и конечно же во всем Советском Союзе) коллекцию пустых пачек из-под импортных сигарет. И не болгарских или кубинских, которые тогда ввозились в страну в огромных количествах, а самых что ни на есть заграничных, как тогда выражались — западных. Не владея английским языком в должной степени, приведу марки тех пачек по памяти в русской транскрипции: “Мальборо”, “Винстон”, “Кэмел”, “Лаки Страйк”, “ЛМ”, “Честерфилд”, “Бонд”, “Житан”, “Галуаз”, “Филип Моррис”, “Салем”, “Лорд”, “Пэлл Мэлл”, “Кент”, “Голливуд”, “Море”, “Монте-Карло”, “Магна”, “Вест”, “Астор”, “Президент”, “Три пятерки”, “Данхилл”, “ШБ”, “Вог”, “Собрание”, “Блэнд”...
Навряд ли я перечислил и десятую часть коллекции, поскольку квартира Алексея была заполнена не одной сотней пачек самых разнообразных расцветок и даже форм.
Удивительно, но Алексей собрал все это великолепие, все эти чудеса западного цивилизованного общества не будучи ни фарцовщиком, ни сыном дипломата.
На коллекцию приходили смотреть столь часто, столь многие и с таким вожделением, что владелец экспозиции начал брать с посетителей деньги за просмотр. Не много, по пятьдесят копеек с человека, но и этого ему вполне хватало на вполне безбедное существование.
Многие пытались купить у Алексея его, как тогда казалось абсолютно всем, в том числе и очень умным и глубоким людям, несметные сокровища. Некий Гоги из Тбилиси, начав торг с одной черной “Волги”, к концу безрезультатных переговоров довел цену до трех самых лучших и самых дорогих на то время отечественных автомобилей. Но Алексей не мог расстаться с коллекцией не только потому, что она неплохо кормила и поила его, но и потому, что прикипел к ней душой. Она возносила своего хозяина над толпой, заставляя простых смертных смотреть на него с обожанием, а порой и с вожделением — если принимать во внимание лучшую половину человечества. А не принимать ее было нельзя в силу того, что Алексей был сравнительно молодым человеком, хоть и невзрачным как внешне, так и внутренне.
Судьба Алексея резко изменилась в 1992 году, когда коллекция начала терять свою стоимость с такой же сокрушительной скоростью, что и отечественная валюта. В страну в массовых количествах начали ввозить самые разнообразные западные сигареты. И собрание Алексея вскоре полностью обесценилось. Бывшие друзья и знакомые потеряли к нему всякий интерес. Не был исключением и я.
Однако года три назад по Москве прошел кратковременный слух о том, что Алешка-Мальборо то ли повесился на почве алкоголизма, то ли женился и тут же зарубил жену топором. Но никто из бывших завсегдатаев его арбатской коммуналки эту весть особенно близко к сердцу не принял.
* * *
Андрей самозабвенно собирал самые разнообразные крепежные детали: болты, гайки, винты как с обычной головкой, так и с потайной, которую профессионалы называют “потай”, простые шайбы и шайбы гройверные, препятствующие ослаблению затяжки при вибрациях, шурупы и заклепки. И было у него этого добра превеликое множество — oт крохотных винтиков, которые используются в часовых механизмах, до громадных гаек, применяемых в судостроении. Блестящие никелированные или же анодированные с прозеленью детали, не боящиеся коррозии, хозяин хранил в специальных коробочках, в часы досуга протирая их бархоткой и рассматривая в лупу. Простые стальные спасались от разрушительного воздействия атмосферной влаги в банках с машинным маслом .
Показывая свои драгоценности кому-либо, в чьей деликатности он был абсолютно уверен — не рассмеется некстати, не начнет задавать поверхностных вопросов, — Андрей то и дело говорил об уникальности каждого крепежного элемента. “Как не может быть двух абсолютно одинаковых людей, так невозможно встретить две полностью идентичные гайки МЗ. Какой бы высокоточный автомат их ни изготовлял, но и в его работе постоянно происходят микроскопические девиации. Счастье коллекционера заключается в обнаружении различий между двумя деталями одного и того же типоразмера”. Произнеся свою коронную фразу, Андрей надолго погружался в созерцание, на поверхностный взгляд, случайно выбранного винтика или шурупчика. И чуткая, но скорее всего прекрасно вышколенная жена знаками дает знать гостям, что пора и честь знать, что отвлекать мужа от занятий в минуты максимальной сосредоточенности было бы кощунством по отношению к двадцати восьми годам их совместной жизни и двум выращенным детям — дочери и сыну, которые уже обзавелись своими семьями и живут в районах массовой застройки, куда пока еще не протянули линию метро.
* * *
Сергей коллекционировал женские трусики. Хотя были в его собрании и такие, к которым навряд ли применим уменьшительный суффикс. Однако трусов без суффикса было подавляющее меньшинство, поскольку Сергей родился после полета Гагарина, а периода половой зрелости достиг к тому моменту, когда москвички уже начали отдавать предпочтение импортному нижнему белью.
В свои тридцать с лишним лет коллекционер не был женат. Потому что ни одна женщина мира не согласилась бы постоянно находиться под одной крышей со столь своеобразным собранием чужого дамского белья. Ведь Сергей был настолько бесхитростен и простодушен, что сверх всякой меры гордился перед каждым гостем, а паче того — гостьей, своей экстравагантной экспозицией. И словно экскурсовод подробно объяснял, когда и при каких обстоятельствах попало к нему то или иное чудо, сотканное из света и пены морской, как звали бывшую владелицу, как она выглядела и чем проявила себя в постели. Конечно, память Сергея не могла вместить в себя столь внушительный объем довольно разнообразной информации. Поэтому к каждым трусикам, прищепленным к бельевой веревке, была приколота бумажка с кратким разъяснительным текстом.
Объем этой коллекции впечатлял: в нее входило около семисот экспонатов. Сергей выделил для нее отдельную комнату в своей трехкомнатной квартире. Трудно сказать, все ли предметы попали в коллекцию, так сказать, естественным образом, то есть как подношения после ночи бурных ласк, горячей страсти, а то и быстротечной любви. Слишком уж Сергей старался произвести на зрителей количественный эффект. Поэтому от него можно было ожидать и некоторых подтасовок. Может быть, какие-то экспонаты утром были им отняты или украдены у не желавших с ними расставаться беззащитных девушек. Может быть, что-то он просто купил за деньги без установления должных отношений с владелицами. Ведь мужская сила не безгранична, частые и хаотичные половые контакты способствуют развитию полового бессилия. А если судить по количеству экспонатов, Сергей уже должен был находиться на пороге импотенции.
Кроме неподдельной, почти детской радости обладания коллекция приносила владельцу и некоторые неудобства обонятельного характера. Потому что многие из нижних предметов нижнего женского белья попали к Сергею далеко не в идеальном состоянии. Собранные в больших количествах, они издавали явственный запах, отнюдь не благоуханный. Поэтому Сергей был вынужден держать дома множество флаконов с освежителем воздуха и часто опрыскивать две жилые комнаты крепким одеколоном. Выстирать же коллекцию он считал кощунством, сравнимым по цинизму с заворачиванием селедки в листы, варварски вырванные из журнала “Плейбой”.
* * *
Николай собирал воздух в пол-литровые стеклянные банки с герметично закрывающимися крышками. На каждой банке была наклеена бумажка, где указывались самые разнообразные сведения о содержимом. Например: “27.09.85. 19 час. 25 мин. Тверская у телеграфа. 14 о . 743 мм рт. ст. Облачно, моросящий дождь. Загазованность норм. Возвращался от Кормашова”.
На декабрь 1998 года в коллекции Николая хранились 563 образца воздуха, учет он вел строго. Чего тут только не было: городской воздух и сельский, лесной, степной, болотный, зимний, летний, весенний, осенний, высокогорный, воздух из шахт и подземных пещер, из кабины пилота авиалайнера и из ходовой рубки сейнера, из стеклодувного цеха и с полей аэрации, воздух с пожара в гостинице “Россия” и воздух из горящего в результате артобстрела “Белого дома”, воздух с кондитерской фабрики “ Большевичка” и из гальванического цеха завода “Динамо”...
Особую гордость коллекционера вызывали законсервированные образцы воздуха пилотируемой космической станции “Мир”, родильной палаты городской клинической больницы № 5, камеры смертников Владимирской тюрьмы, Мавзолея Ленина, рабочего кабинета шестнадцатого президента США, затонувшей атомной подводной лодки “Комсомолец” и библиотеки Ивана Грозного.
Но жемчужиной его собрания был маленький пузырек, в котором Николай хранил последний выдох своего отца.
* * *
Игорь Николаевич был еще не старым, но уже изрядно выжившим из ума человеком. Лучшие свои годы он провел в кресле начальника первого отдела крупного оборонного предприятия. Поэтому Игорь Николаевич собирал пишущие машинки.
Именно собирал, доведя до абсолюта требования инструкции советских времен, согласно которой всю принадлежащую учреждению копировальную технику на период праздников надлежало сдавать в первый отдел с обязательным опечатыванием помещения.
Коллекция Игоря Петровича, в которую входили машинки марок “Ятрань”, “Москва”, “Ленинград”, “Идеал”, “Любава”, “Листвица”, “Оптима”, “Эрика”, “Мерседес”, “Ундервуд”, “Роботрон”, хранилась в отдельной комнате, постоянно опечатанной при помощи аккуратного оттиска латунной печатки на специальной пластичной пасте, заполняющей так называемую “чашечку”, внутри которой проходила вощеная веревочка. Данное незамысловатое приспособление полностью исключало возможность несанкционированного проникновения в помещение посторонних людей.
Дверь вскрывалась лишь в случае приобретения новой модели, с которой коллекционер тут же снимал отпечатки литер. Происходило это следующим образом. Игорь Степанович заправлял в машинку два чистых листа бумаги с проложенной между ними копиркой и отпечатывал вверху ее название, модель и заводской номер. Затем три раза переводил каретку и отпечатывал следующий текст:
йцукенгшщзхъфывапролджэячсмитьбюё
ЙЦУКЕНГШЩЗХЪФЫВАПРОЛДЖЭЯЧСМИТЬБЮЁ
0123456789-=
!№%:?()+.,"§
После этого Игорь Александрович, одной рукой придерживая с нажимом боковую ручку каретки, другой рукой аккуратно извлекал листы из машинки и разборчиво проставлял на них дату и подпись. Листы с образцами шрифтов хранились в специальной папке, пронумерованной, прошитой и скрепленной печатью. Использованная копирка тут же уничтожалась.
Свою деятельность Игорь Сергеевич называл “контролем за утечкой информации”. А к коллекции относился как к джинну, запечатанному в бутылке.
* * *
Аркадий никогда не ходил по городу бесцельно. Точнее, помимо основной задачи попасть из пункта А в пункт Б он всегда имел и сверхзадачу. Внимательно глядя под ноги, он то и дело поднимал и тщательно осматривал всевозможные камешки, камни и булыжники. Со временем в нем до такой степени развилась интуиция, что он наклонялся лишь за тем экземпляром, который был способен украсить его коллекцию необычных камней.
Аркадий собирал камни, таящие загадку. Был в его коллекции, например, окаменевший миллионы лет назад ком глины, в которую наполовину врос металлический гвоздь. Не современный, а доисторический — дочеловеческий гвоздь. Был образец камня, сохранивший отчетливые следы высокоточного сверления. И даже была видна смазка, покрывающая характерные спиралеобразные канавки, смазка, затвердевшая десятки миллионов лет назад! Был камень, к которому время намертво “припаяло” небольшую шайбу. Правда, не гройверную, а обычную. И совсем уж уникальная находка Аркадия — окаменевший трансформатор с двумя обмотками — входной и выходной!..
Чьими руками все это было сделано, если согласно официальной теории происхождения человека в ту пору ничего разумного на земле не было и быть не могло? Версию о внеземном происхождении сих феноменов Аркадий отвергал с возмущением, поскольку был человеком естественнонаучного склада ума, а значит, завзятым антропоцентристом.
В его собрание камней входили вещи и не столь уникальные. Тут были также и окаменевшие соты древних пчел, заполненные медом, и отпечатки лап динозавров, и фрагмент мышцы мамонта с жировой прослойкой, и яйцо динозавра, также окаменевшее, какие-то зубы невероятных размеров, чешуя, способная защитить от проливного дождя семью из трех человек, когти, с которыми можно смело идти на гражданскую войну, если, конечно, привязать такой коготь к удобной рукояти...
У Аркадия было врачебное прошлое. Поэтому к своей коллекции он относился хоть и с уважением, но вполне спокойно и уравновешенно: палеонтологические реликвии, загадки бытия. То есть не привносил в свои занятия никакой иррациональности и мистики. Если же к нему приходили люди экзальтированные, нервные, остро ощущающие проявление чужой энергетики, исходящей от таинственных камней, то порой случались безобразные сцены с царапанием собственных лиц, срыванием одежды, истерическими рыданиями. С некоторыми случались даже эпилептические припадки. Однако благодаря большому врачебному опыту Аркадия все всегда заканчивалось относительно благополучно.
* * *
Виктор уже много лет собирал газетные вырезки, в которых в каком-либо качестве — автора, интервьюируемого или героя публикации — фигурировал человек по фамилии Петров. Потому что Виктор был тоже Петровым. Корреспондентов с такой распространенной фамилией в его коллекции, как ни странно, было очень мало — где-то около полутора десятков. Известных людей: эстрадных певцов, министров, депутатов, банкиров, деятелей культуры и искусства, крупных ученых, — на первый взгляд, было гораздо больше. Однако на поверку оказывалось, что и их было не много, просто одни и те же лица фигурировали в различных публикациях самых разнообразных газет и журналов.
Основную массу Петровых в коллекции Виктора составляли люди простые, имевшие обычные земные профессии: милиционеры, врачи, учителя, столяры, дворники, менеджеры, слесари, инженеры, продавцы, полеводы, лесники, сталевары, таможенники, повара, военнослужащие, официанты, печатники, кассиры, домоуправы , фрезеровщики, шоферы, фермеры, брокеры, пилоты, начальники цехов и производственных участков, токари, егеря, кладовщики, горноспасатели, дилеры, программисты, парикмахеры, рекламные агенты, кочегары, такелажники, военные и гражданские моряки, каменщики, ткачи, автомеханики, стропальщики, конструкторы, плотники, крупье, охранники, портные, часовщики, подсобные рабочие, зоотехники, налоговые инспекторы, лесорубы, шахтеры, сапожники, администраторы, помощники депутатов, мелкие бизнесмены, гальваники, печники, связисты, конюхи, кровельщики, экскаваторщики, пожарники, технологи, концертмейстеры, комбайнеры, дантисты, массажисты, кондитеры...
В результате столь избирательного коллекционирования в сознании Виктора самым естественным образом сформировалась довольно странная идея о том, что на Петровых земля держится. И что без Петровых народ не полный.
* * *
Леонид имел очень высокое общественное положение и был не стеснен в средствах. Поэтому он коллекционировал автомобили, которые являлись для него не только символом могущества любой власти — демократической, тоталитарной, бесхребетной или даже преступной по отношению к собственному народу, — но и заключали в себе достаточно наглядную материализацию магической фразы: “И какой же русский не любит быстрой езды ! ” Леонид быструю езду любил до самозабвения. Поэтому его коллекция носила более инженерно-технический характер, нежели культурно-исторический.
Он, извиняюсь за каламбур, не гонялся за автомобилями, принадлежащими тем или иным выдающимся людям. Поэтому в его коллекции не было лимузинов, на которых в свое время ездили Чаплин, Шоу, Дисней, Ататюрк, Эйнштейн, Рузвельт, Черчилль, Броз Тито, Мао Цзедун, Франко, де Голль, Чемберлен, Кеннеди, Монро, Синатра, Престли... К тому же в период “холодной войны” с Западом участие Леонида пусть и через доверенных лиц в каком-либо аукционе с целью приобретения уникальной автомашины было невозможно, так как выставляло бы его в глазах мировой общественности в ложном свете.
Однако он не включал в свою коллекцию и вполне доступные, с организационной точки зрения, лимузины, например, Ленина, Дзержинского, Лемешева, Немировича-Данченко, Чкалова или Стаханова. Понятно, что сесть за руль, который когда-то держали Сталин, Берия или Троцкий, Леонид по вполне понятным причинам не мог. Но что ему мешало изредка проноситься по хорошо охраняемому шоссе, скажем, в машине Сергея Александровича Есенина? Нелюбовь к русской поэзии?
Навряд ли. Просто Леонид был типичным продуктом своего времени, когда наибольшую ценность представляли не предметы, имеющие яркие индивидуальные свойства, а обезличенный дефицитный товар. Ну а что тогда было дефицитней серийных моделей “Мерседес-Бенц”, “форд”, “вольво”, “БМВ”, “рено”, “хонда”, “ситроен”, “ниссан” и иже с ними? Ничего.
Именно поэтому, будучи еще крепким и здоровым, выпив стакан дефицитного джина “Бифиттер”, Леонид как оглашенный носился по специально проложенной для него кольцевой трассе, вдоль которой с малыми промежутками стояли охранники с автоматами, врачи с носилками и медикаментами, пожарники с огнетушителями, механики с гаечными ключами, автозаправщики с бидонами бензина, тренеры с секундомерами, повара с яствами, официанты с напитками, дети из окрестных сел с букетами полевых цветов, артистки народного жанра в сарафанах и кокошниках...
Всех этих людей, строго говоря, следовало бы тоже причислить к коллекции Леонида. Однако никто из них с такой формулировкой не то чтобы не согласился, но каждый гневно плюнул бы в очи подлецу, решившемуся произнести ее вслух!
* * *
С переходом московского городского транспорта на проездные билеты и пробивные талоны жизнь Валентина существенно усложнилась. Ибо он собирал автобусные билетики. Поэтому ему приходилось по выходным дням ехать на электричке куда-нибудь километров за пятьдесят от Москвы и целый день кататься на сельских автобусах, поскольку на них в полной первозданности сохранились кондукторши с катушками разноцветных билетиков. А в будни он добирался до работы и возвращался домой исключительно на “автолайновских” микроавтобусах, где пассажиров также обилечивали.
Это была очень странная коллекция, потому что она была отнюдь не бесцельной. Валентин, который был мистиком-дилетантом, при помощи одному ему ведомой логики сформулировал цель своего собирательства. Цель была такова: когда у него на руках окажутся пять пар билетов с одинаковыми номерами, то в его жизни должны произойти чрезвычайно значительные события. Конкретная их суть Валентину была пока еще не ясна, но он твердо был убежден в том, что они окажутся благоприятными.
При этом Валентин ни в грош не ставил теорию вероятности (с которой был знаком в достаточной мере), согласно которой повторное выпадение шестизначного числа крайне маловероятно. Вероятность же получения пяти пар одинаковых чисел при помощи бессистемных поездок на автобусах ничтожно мала.
Но самое фантастическое во всей этой истории заключается в том, что на момент моего знакомства с Валентином у него в особой папочке с кармашками хранились уже три пары билетов с одинаковыми номерами. Поэтому, когда я с калькулятором в руках попытался доказать, что оставшиеся две пары он получит через 158 739 лет, он невежливо рассмеялся мне в лицо.
* * *
Александр как родился робким, застенчивым и легкоранимым, так точно таким же и умер. После смерти родителей жил один, загибаясь по вечерам от тоски одиночества, которая с годами только усиливалась.
Озлобленности в нем не было. Поэтому, как скупой рыцарь, записывал в общую 96-листовую тетрадь все улыбки, которыми его кто-либо одаривал: сослуживцы в конторе, прохожие на улице, продавцы в магазине, пассажиры в транспорте. Ставил дату, время и место, где это случилось. Описывал внешность улыбнувшейся или улыбнувшегося, приблизительный возраст. По вполне понятным причинам составленные Александром характеристики людей существенно отличались от реальных в лучшую сторону. Все ему казались моложе, красивее, добрее и умнее. Однако последнюю подаренную ему улыбку он зафиксировать не смог. В общем-то, человек, убивший Александра из садистских побуждений, и не улыбнулся даже, а осклабился. Коллекция Александра завершилась на сто тридцать первой записи и заняла чуть больше половины тетради.
* * *
Владислав был литературным критиком. Но вопреки этому прискорбному биографическому обстоятельству по уровню доходов его можно было отнести к среднему классу. Поскольку в свободное от служения литературе время он подвизался в качестве главного редактора, как теперь принято выражаться, глянцевого журнала. То есть журнала для состоятельных мужчин, не обремененных ни излишней нравственной щепетильностью, ни избыточным интеллектом.
Кто-нибудь другой на месте Владислава, имея в кармане достаточно средств для вольготного и легкомысленного житья, постепенно предал бы забвению свое высокое предназначение и с головой окунулся в мир раритетного автомобилизма, эксклюзивной ресторанной кухни, игорного бизнеса и изощренной продажной любви. Нельзя сказать, что Владислав за пределами журнального офиса жил аскетически. Отнюдь. Он не чурался современных форм досуга. Но основные его жизненные устремления были направлены на исследование и осмысление современного литературного процесса.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что несколько лет назад он обратился к одному из ведущих русских прозаиков А. Б-ву с довольно странным, с коммерческой точки зрения, предложением, с которым прозаик тут же ошалело согласился. Владислав купил у А. Б-ва его старенький компьютер за такие деньги, на которые можно было купить три новых. При этом стороны оговорили условия контракта. Прозаик передавал компьютер со всеми хранящимися в нем текстами: законченными произведениями, черновиками и частной перепиской. Критик взял на себя обязательство ни при каких обстоятельствах данные тексты не публиковать ни полностью, ни фрагментарно.
Получив, как ему вначале показалось, бесценный дар, Владислав начал исследовать содержимое памяти компьютера при помощи структуралистских и постструктуралистских методов. То есть при помощи директивы “Найти” начал подсчитывать количество использованных писателем ключевых слов, характеризующих мировоззрение автора. Таких, как “жизнь” и “смерть ” , “война” и “мир”, “день” и “ночь”, “болезнь” и “здоровье”, “зима” и “лето”, “свобода” и “рабство”, “любовь” и “ненависть”, “вера” и “безверие”, “земля” и “небо”, “душа” и “тело”, “добро” и “зло”, “лень” и “трудолюбие”, “гений” и “злодейство”...
Однако совсем скоро Владислав в своей затее разочаровался. Частотный словарь прозаика красноречиво свидетельствовал о том, что его внутренний мир не имел никаких ориентиров — ни нравственных, ни духовных, ни интеллектуальных. Слова-антонимы практически полностью уравновешивали друг друга, и, следовательно, писатель не видел между ними какой бы то ни было разницы. Так, например, “добро” было упомянуто им 312 раз, а “зло” — 310 раз, “свобода” — 285 раз, а “рабство” — 288 раз. Так Владислав понял, что в эпоху постмодернизма автор, согласно утверждению Ролана Барта, действительно не имеет ни лица, ни души, ни тела. Автор, метафизически выражаясь, абсолютно мертв. Мертвей не бывает! Он представляет собой этакую неживую аморфную материю, неструктурированную, пребывающую в состоянии полной энтропии.
На всякий случай точно таким же образом Владислав испытал содержание компьютера Г. С-ра. И тут тоже он получил точно такие же результаты. Поэту было абсолютно безразлично, как, о чем и зачем писать.
Имея два совершенно бесполезных, с научной точки зрения, компьютера, Владислав решил, что если и не удалось извлечь из них практическую пользу, то их можно положить в основу коллекции. Хоть и бессмысленной для его литературоведческой карьеры, но приятной в эмоциональном отношении. Ибо ничто так не радует человека, как прибавление к уже имеющимся бесполезным предметам все новых и новых. И Владислав стал скупать компьютеры известных поэтов, прозаиков, драматургов, эссеистов, критиков, литературоведов, переводчиков.
На момент моего знакомства с этой странной коллекцией в ней находилось уже более пятидесяти моделей самых разнообразных фирм, конфигураций и производительностей. С особой гордостью Владислав показывал неказистую машину 286-й серии, на которой некогда творил поэт и художник, основатель барачной школы Е. Л. К-ий.
* * *
Петр был светским репортером старой формации, целомудренно, без фасонов вечерних туалетов и подробностей меню долгие годы описывавший всевозможные мероприятия в области советской культуры: встречи интеллигенции с руководителями партии и правительства, благотворительные концерты на подшефных предприятиях, открытия памятников и монументов, посещения министром культуры выставок народных художников союзных республик...
В круг его обязанностей входило и освящение траурных церемоний прощания народа, понесшего тяжелую утрату, с выдающимися деятелями литературы и искусства, скончавшимися либо после тяжелой, продолжительной болезни, либо скоропостижно и безвозвратно. Петр добросовестно полностью записывал вначале на портативный катушечный магнитофон, а впоследствии на кассетный диктофон все речи, произносимые над гробом того или иного выдающегося деятеля культуры теми или иными выдающимися деятелями культуры, соратниками и коллегами почившего. А затем вставлял наиболее эффектные фрагменты в свои траурные публикации: “Безвременно покинувший нас... отдавший всего себя без остатка делу служения народу и отечеству... оставивший глубокий след в мировой культуре... невосполнимая утрата... скорбь переполняет сердца... ученики достойно понесут по жизни выпавшую из рук гения кисть (дирижерскую палочку, перо, смычок, Одиллию), чтобы прославить в веках...”
Довольно скоро Петр смекнул, что звукозаписи скорбных речей представляют определенный исторический интерес и должны быть сохранены для потомков. И начал бережно архивировать исписанные с двух сторон магнитные ленты, сопровождая каждую из них пояснительным листом, где указывалось, кто, когда и над чьим гробом говорит на данной кассете. Завел картотеку.
В конце восьмидесятых годов вдруг выяснилось, что его скорбный архив никто не намерен ни купить, ни опубликовать. Ни за деньги, ни бесплатно. Петр пережил несколько тяжелых недель, которые подвергли суровому испытанию его веру в существование высшей справедливости. Однако они не сломили его, а способствовали переосмыслению значимости его звукового архива. Если он ничего не значит для окружающих глупцов, то тем хуже для них! Петр решил во что бы то ни стало продолжить свое собирательство. Но уже совершенно бескорыстно, лишь для себя и для нескольких ближайших друзей. Так архив поменял свой статус: он стал коллекцией, то есть делом жизни, а не коммерции.
Конечно, коллекция Петра довольно однообразна по содержанию. И он сам это прекрасно понимает. Каждая речь содержит примерно одинаковые слова и обороты речи. Однако весь их смысл заключен в интонациях говорящего. И тут коллекция имеет бездну неповторимых вариаций! Как по-разному, словно на разных языках, заслуженные деятели культуры произносят, скажем, фразу: “Горе переполняет меня!” Разные тембры голосов, разная громкость, разные паузы, разные усиления и понижения, даже разные ударения в одних и тех же словах. И тут тон, несомненно, задают актеры классической школы Станиславского...
Коллекция Петра хранит голоса не только живых людей, но и уже умерших. Более того, в ней прослеживаются сюжетные линии в пяти действиях: Б. говорил над гробом А. и впоследствии умер, В. говорил над гробом Б. и впоследствии умер, Г. говорил над гробом В. и впоследствии умер, Д. говорил над гробом Г. и впоследствии умер, Е. говорил над гробом Д. и впоследствии умер.
Петр, еще не очень старый человек, благодаря своему увлечению часто думает о собственной кончине. Но ничуть не страшится ее. Он сосредоточен исключительно на эстетическом аспекте своих похорон. И даже готовится к ним. Для надгробной речи Петр выбрал пленку с голосом Иннокентия Смоктуновского, при помощи монтажа изъяв из нее имя и бытовые реалии того покойника, по которому много лет назад скорбел Иннокентий Михайлович. И при помощи опытного звукорежиссера вложил в уста покойного народного артиста СССР проникновенные слова о себе, пока еще живом.
* * *
Илья был хакером. Он коллекционировал пароли взломанных серверов, Veb-сайтов и персональных страниц. Пароли записывал в специальный файл, сопровождая каждый из них описанием своих субъективных ощущений, которые испытывал в момент взлома. В банки и виртуальные магазины не совался. Был трусоват.
* * *
Михаил до срока закончил карьеру лыжника-гонщика. Хоть карьерой его беготню по заснеженной местности с палками в руках можно было признать с большой натяжкой, поскольку он выступал за команду “Локомотив” Московской области. Однако после ампутации правой ноги Михаил оказался непригоден даже для сборной города Звенигорода, где двадцать восемь лет прожил с двумя ногами.
Став инвалидом, он переосмыслил свое прошлое с точки зрения безрадостного будущего: ни профессии, ни образования, ни накоплений, ни здоровья. Да, у Михаила не было здоровья, такого, которым в свое время обладал летчик Маресьев, что позволило ему даже без двух ног стать полноценным членом общества. Организм Михаила, свалив тяжкое бремя изнурительных тренировок и бесчеловечных гонок, начал мстить своему хозяину-тирану целым букетом гадостей. Вначале появился артрит, быстро переросший в полиартрит. Потом стала барахлить печень. И в заключение к тридцати трем годам развилась жестокая гипертония.
Другой на его месте возненавидел бы не только лыжный спорт, но и все сопутствующие аксессуары вплоть до снега и зимы. Однако Михаил самым парадоксальным образом увлекся коллекционированием лыжных мазей и парафинов.
В его коллекции царила строгая ценностная иерархия, основанная на обратном отсчете времени. Все последние достижения спортивно-химической индустрии, которыми он совсем недавно пользовался сам, Михаил в грош не ставил. Однако, чтобы соблюсти научную объективность или объективную научность (как правильно, коллекционер-неофит затруднялся сказать), всем этим поганым чудесам, позволяющим развивать бешеную скорость при любой погоде и любом состоянии снега вплоть до практически полного его отсутствия, всем этим ядовитым мерзостям, высосавшим из него здоровье, он все-таки выделил две полочки в самом дальнем углу квартиры.
Некоторую приязнь он испытывал лишь к мазям конца семидесятых — начала восьмидесятых годов, когда на спортивном рынке появилась итальянская “Роде”, в комплект которой входили баночки желтого, фиолетового, красного, голубого, темно-зеленого, светло-зеленого и черного цветов и тюбики с жидким красным, голубым и зеленым клейстерами.
Еще более он ценил “деревянный период”, о котором знал лишь понаслышке, когда весь мир бегал на деревянных лыжах финской фирмы “Ярвинен”. То есть когда ненавистного пластика и неестественного конькового хода не было и в помине, а трассы для гонок прокладывали не снегоходами “Буран”, а ротой солдат. Два взвода топтали по целине основную лыжню, а два других проходили по бокам с тем, чтобы утрамбовать снег для отталкивания палками. Михаил с немалыми трудностями в конце концов собрал коллекцию мазей тех времен: разноцветные баночки и тюбики фирм “Свикс”, “Рекс”, “Хоменколлен”, “Токо”, “Роде”. Достал даже редчайшую разновидность “Рекса” — жидкую серебрянку, которая хорошо шла по мартовскому снегу, пропитанному водой. Сделать это было непросто, поскольку мало кто из ветеранов хранил дома старые мази. Во-первых, они сильно проигрывали новым по всем показателям, а во-вторых, уже давно испортились от безжалостного воздействия времени. У всякой вещи есть свой срок хранения, который, впрочем, не имеет никакого значения для истинного коллекционера. Ведь коллекционер имеет дело не с материальными предметами, а скорее с идеями этих предметов. Или даже с их цифрами, при помощи которых эти предметы подсчитываются. А что может быть абстрактней цифр?
К тем же самым шестидесятым — семидесятым годам относились и отечественные марки “Темп”, “Висти”, “Виру”. Тут были как традиционные расфасовки в виде цилиндриков и тюбиков, так и своеобразно-советские пластинки, обернутые в серебристую фольгу, по форме напоминающие полоски детского пластилина. А жидкие мази “Виру” выпускались в круглых банках, в которых теперь продают масляную краску.
С огромными трудностями Михаил столкнулся, когда начал искать мазь послевоенного периода. Вскоре выяснилось, что ничего импортного в те времена не было, поскольку “железный занавес” был непроницаем не только для предметов материального мира, но не пропускал даже звуковые колебания, которые люди используют при разговоре. Все наши великие чемпионы мира и олимпийских игр — Федор Терентьев, Павел Колчин, Николай Аникин, Владимир Кузин, Любовь Козырева, Валентина Царева, Маргарита Масленникова, Алевтина Колчина, — все они бегали на отечественных мазях, которые не могли соперничать с продукцией развитой западной спортивно-химической индустрии. И побеждали зарубежных соперников не только за счет неимоверного здоровья, но прежде всего благодаря нечеловеческой воле, которая, будучи прерогативой советского человека, была способна творить чудеса. Все наши великие чемпионы бегали на так называемой “самоварке”: ее на основании личного опыта и интуиции собственноручно варили тренеры из самых разнообразных компонентов, среди которых важнейшее место занимала смола деревьев хвойных пород, и прежде всего — сибирского кедра.
Михаил мучительно долго пытался отыскать хотя бы одну разновидность этой самой самоварки. Хоть на один температурный диапазон — скажем, от минус трех до минус семи. Нынешние тренеры о таком, конечно, что-то слышали, но в глаза не видывали.
Долго Михаил читал подшивки газет полувековой давности, ходил по советам ветеранов, ездил по разным городам. И наконец-то счастье ему улыбнулось. В деревне Зуевка Читинской области он нашел восьмидесятилетнего деда, варившего в свое время мазь, на которой бегала легендарная послевоенная сборная страны. Звали его Алексеем Петровичем Стукаловым.
Дед долго ворчал насчет нелепой причуды Михаила заиметь кусочек некогда гремевшей на всю страну “стукаловки”. Немного смягчился лишь тогда, когда незваный гость вытащил из рюкзака две бутылки водки. Долго рылся в сенцах и, кряхтя то ли от радикулита, то ли от предвкушения выпивки, принес крохотный обмазок чего-то темно-серого и дурно пахнущего. Это было все, что у него сохранилось.
Михаил спросил: помнит ли Петрович рецепт и мог ли бы сварить ему за ящик водки весь набор мазей на разные температуры? Петрович конечно же помнил. И велел приходить за заказом через три дня.
Через три дня дед протянул Михаилу завернутый в районную газету кусок вещества, по форме и цвету напоминавший советское хозяйственное мыло ГОСТ 60790-63. Протянул со словами: “На подъеме как на гвоздях держит, а со спуска несет как в преисподнюю!” — “Я же просил на все погоды”, — сказал в недоумении Михаил. “Так оно и есть, эта штука на все погоды и есть: от минус тридцати до минус сорока”, — невозмутимо ответил Алексей Петрович. “Как это?” — обалдел Михаил. “А так это! Раньше в стране погода была лютая. Зимой меньше тридцати градусов не было. И люди были соответственные, железные были люди. Если приказывали, то на лыжню не то что без одной — без двух ног выходили!”
* * *
Федор до поры до времени чуть ли не боготворил все, что было связано с курением. Однако коллекционировал только пепельницы. Хотя мог бы собирать еще и зажигалки, и спички, и трубки, и мундштуки, и портсигары. Но он решил ограничиться именно пепельницами. Хотя что значит — решил? Все наши решения диктуются нам откуда-то свыше или сниже, сбоку или исподтишка, нашептываются подсознанием или насильственно вдалбливаются средствами массовой информации. И вся эта совокупность “полезных советов” именуется нами не иначе как Рок или Судьба. Именно с большой буквы и с огромными последствиями.
Итак, Федор собирал пепельницы. К тому моменту, когда врачи поставили ему окончательный, не подлежащий обжалованию диагноз, в коллекции Федора было уже более трехсот самых разнообразных приспособлений для стряхивания сигаретного, папиросного, сигарного и трубочного пепла. Если бы это были предметы естественного, природного происхождения, то для них можно было бы подобрать какую-нибудь единую классификацию. Однако для рукотворных предметов стройная систематизация, опирающаяся на изящную логику, невозможна. Ибо человек куда изощренней природы.
Его пепельницы можно было бы сгруппировать по материалам, из которых они были сделаны. Тут были и стекло, и чугун, и цветные металлы, и дерево, и камень, и пластмасса, и керамика, и раковины морских и речных моллюсков, и кость, в том числе и человеческая, и даже пропитанная особым составом бумага. Но можно было классифицировать их и по странам-производительницам. По форме и габаритам. По стоимости. По дизайну. Даже по заложенным в них побочным функциям. У Федора были музыкальные пепельницы, пепельницы-часы, пепельницы-калькуляторы, пепельницы-телевизоры, пепельницы-зажигалки, пепельницы-кастеты, порнопепельницы... Была даже пепельница, содержавшая полный текст Евангелия, набранный крохотными латинскими буквами. Или пепельница, в недрах которой находилась небольшая бомба с часовым механизмом, вполне работоспособная.
В коллекции Федора конечно же был представлен и классический сюжет — натуральный человеческий череп со спиленной макушкой.
Понятное дело, все это разнообразие, а порой и роскошь, инкрустированная драгоценными камнями, по прямому назначению не использовалась, а предназначалась исключительно для восхищения и обожания. Сам Федор пользовался сооружением внушительных размеров (поскольку курил беспрерывно), по форме напоминавшим урну. Но не такую, в которую на улице кидают бумажки, пустые сигаретные пачки и зажигалки и прочитанные газеты. “Рабочая” пепельница Федора напоминала совсем иную урну. После его смерти близкие пришли к мысли, что долгие годы Судьба то ли предупреждала Федора, то ли изощренно над ним издевалась.
* * *
Николай долгие годы жил на побережье Северного Ледовитого океана, где в условиях беспрерывной борьбы за физическое существование, отнимавшей все духовные силы, в больших количествах собирал зубы малых заполярных народов: эвенов, эвенков, чукчей, коми, ненцев, энцев, якутов, ламутов, кульчуков, ханты, манси, вепсов, селькупов, наганасан, эскимосов, ительменов, орочей. В связи с чем на громадной территории, площадь которой равнялась произведению длины северной границы России на сто километров, он получил вполне объективное прозвище Коля Железный Клещ. Хоть и не имел при этом никакого медицинского образования. Кто-то произносил его имя с уважением, кто-то с ненавистью, кто-то с ужасом.
Затем, перебравшись в Москву, он занялся изучением и систематизацией своей коллекции, к сожалению на крайне низком, дилетантском уровне. Поэтому вскоре Николай окончательно запутался в своих несметных, с точки зрения ЦНИИстоматологии, сокровищах. К тому же, переняв у северян склонность к отчаянному пьянству, он перепутал все зубы, которые прежде были разложены по отдельным мешкам. Отдельные мешки предназначались не только для зубов каждой народности, вывороченных с корнями и приросшим к ним мясом, но и для каждого пола, возраста и типа: коренных, резцов, клыков, молочных и зубов мудрости. Поэтому никакой науки, которая могла бы послужить базисом нового расизма, не получилось.
Однако Николай не отчаялся, а поступил так, как на его месте поступил бы любой россиянин, дорожащий короткими промежутками времени между приступами белой горячки. Он решил сделать из своей квартиры неимоверных размеров челюсти, которые отпугивали бы вконец обнаглевших чертей, вламывавшихся в любое время дня и ночи без звонка и угощения. Намазал пол толстым слоем эпоксидной смолы и без промежутков натыкал в смолу половину своих зубных запасов. Затем то же самое проделал и с потолком. Получилось не только очень страшно для себя, но и вполне убедительно для хвостатых.
* * *
Константин каждые выходные пропадал на пригородных свалках, где в огромных кучах отходов бессмысленной человеческой жизнедеятельности отыскивал флаконы и пузырьки из-под духов и одеколонов. Приносил их домой, тщательно отмывал и наполнял слабыми растворами различных естественных красителей: марганцовки, бриллиантиновой жидкости, свекольного и лукового отвара, йода, купороса и различных гуашей. Получалось визуально красиво. “Главное, — любил повторять Константин, — не жизнь, а видимость жизни, которая наполняет бессмысленность жизни хоть каким-то смыслом”.
* * *
Эдуарда все знали в Киеве как городского дурачка. Вполне безобидного, если не вступать с ним в чреватые головной болью беседы. Это всеобщее обывательское мнение ничуть не переменилось даже после того, как Фонд Сороса дал Эдуарду стипендию по разделу “Поддержка наивного искусства”.
Эдуард маниакально — ежедневно, с наслаждением — засыпал свою однокомнатную квартирку всякой дрянью, поясняя своим немногочисленным знакомым, что таким образом воссоздает у себя дома XXI век, когда вместо экологии будет антиэкология и человек будет жить как бешеный в самим собой созданных нечеловеческих условиях. Пол в его квартире — в комнате, в коридоре, в совмещенном санузле — был покрыт “культурным слоем” метровой толщины, который Эдуард насыпал, как и положено “слепому историческому процессу”, без какой бы то ни было избирательности: ходил по улицам Матери Городов Русских и поднимал все подряд — гвозди, камни, деревяшки, подметки, обрывки газет, окурки, консервные банки, пустые бутылки... И все это ежедневно высыпал в своем жилище, перемешивая с плодородной землей. Какие невидимые жизненные процессы кипели в этом “культурном слое”? Бог весть...
Когда я познакомился с Эдуардом, для человека в его квартире оставалось лишь полтора метра в высоту. Поэтому приходилось стоять и ходить пригнувшись. Однако “культурный слой” был не единственным неудобством, спонсируемым господином Соросом. В квартире существовала еще так называемая “техногенная сфера”, которая представляла собой расставленные с небольшими промежутками вертикальные конструкции из труб и досок. Некоторые из них приводились в нелепое с точки зрения традиционного кинетизма движение при помощи всевозможных веревок и обрывков проводов. Такие конструкции автор называл “роботами”.
С тех пор прошло уже более пяти лет. По логике вещей, в квартире Эдуарда уже нет ни одного промежутка: пол соединился с потолком. Остается неясным лишь единственный момент: чем заполнил последнюю пустоту Эдуард? Всякой подножной дрянью с Владимирского взвоза или с Крещатика? Или же своим телом, которое оказалось слишком хрупким для могучего духа, устремленного в будущее, где прагматизм будет полностью вытеснен поэзией?
* * *
Григорий коллекционировал чужие тайны. Технически это осуществлялось следующим образом. Брал в библиотеке книгу, внимательно прочитывал ее, а потом аккуратно, бритвочкой, чтобы комар носу не подточил, вырезал страницу, на которой, по его мнению, содержался ключ к сюжету произведения. Изъятые страницы подписывал (название библиотеки, название книги, автор, издательство, год выпуска, дата изъятия) и бережно хранил в добротных папках из кожзаменителя.
Эта собирательская деятельность привносила в скупую на эмоции жизнь Григория не только будоражащий нервы элемент интриганства, но и давала ощущение если не властелина информации, то уж, во всяком случае, мудреца из мудрецов. Ибо лишь он один из десятков, а может быть, и сотен тысяч читателей публичных библиотек знал:
что такого сказал граф матери невесты, после чего акции сталелитейного концерна резко обесценились;
какие сведения пытался выведать в постели секретный агент, за что и поплатился жизнью;
кто именно был предателем, вместо которого три десятка доблестных разведчиков понесли незаслуженное наказание;
какие ингредиенты следует добавлять в тесто, чтобы пирог удался на славу;
какие вопросы пытался поднять на партийном собрании коммунист Сергиенко и чем это обернулось для станочников 3-го цеха;
куда убийца столь ловко спрятал тело, что его не смогли отыскать на всех последующих страницах;
каким именно катализатором необходимо пользоваться для успешного протекания химической реакции в промышленных масштабах;
двумя или тремя перстами пытался остановить дьявола Архип, найденный наутро бездыханным;
что сказал тренер центрфорварду перед игрой, отчего тот в начале первого тайма бросился с кулаками на судью;
как у безродной и посредственной Лидочки в руках оказались столь несметные сокровища, смертельно перессорившие всех холостых мужчин уездного города N;
каким образом прекрасный принц оказался в добровольном плену у злой волшебницы;
сколько казенных денег было у поручика перед тем, как он сел за ломберный стол, и куда он впоследствии бесследно исчез;
Рауль или Родригес сделал первенца донне Хуаните и почему ее взял в жены Альбертино;
кому на Руси жить хорошо;
о чем шла речь на совете в Филях;
как распорядился Николай крупным лотерейным выигрышем;
откуда взялась вещь в себе;
каким образом североамериканские индейцы очутились в резервациях;
почему Андрей и Вера стали избегать друг друга;
откуда взялся Анри и куда делся Поль и один ли и тот же это человек;
что исчезло со стола начальника погранзаставы, после чего его поразил инсульт;
кто продал Юсупу отравленные плоды, была ли это женщина или мужчина;
сверлом какого диаметра следует просверлить отверстие, в которое затем надлежит вставить эксцентрик;
чем занимался Юрий Гагарин в промежуток времени между окончанием летного училища и поступлением в отряд космонавтов;
через сколько секунд взрывается граната РГД после выдергивания чеки...
Григорий прячет от человечества тысячи тайн лишь до поры до времени. Он уже составил духовное завещание, согласно которому все эти тайны должны быть опубликованы сразу же после его смерти.
* * *
Федор пил пиво. Пустые бутылки сдавал в обмен на полные. А пробки складывал в картонные коробки из-под овощных консервов. Потому что они были красивые: яркие и нарядные.
Выпьет бутылку “Жигулевского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Клинского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Балтики” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Тульского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Тверского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Очаковского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Сталинградского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Казанского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Невского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Бородина” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Афанасия” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Столичного” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Волжанина” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Юбилейного” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Ахтубы” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Петергофа” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Ячменного колоса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Хамовников” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Золотого кольца” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Старого ямского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Оболони” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Викинга” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Берга” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Пикура” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Короля хмеля” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Петровского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Радонежского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Степана Разина” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Адмиралтейского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Останкинского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Московского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Москворецкого” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Трехгорного” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Посадского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Старого замка” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Довганя” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Николая” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Ярпива” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Лидского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Самарского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Витязя” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Красного востока” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Русского черного” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Калинкина” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Беловежского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Норд-веста” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Бочкарева” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Доброго” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Таопина” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Арсенального” и положит пробку в коробку.
По мере наполнения коробок пробками благосостояние Федора неуклонно возрастало. И спустя время, необходимое для наполнения пробками шести картонных коробок из-под овощных консервов, Федор перешел на импортные сорта пива.
Выпьет бутылку “Миллера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Белого медведя” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Баварии” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Пльзеньского” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Старопромена” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Хайникена” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Гёссера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Хольстена” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Гиннесса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Факса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Монарха” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Амстердама” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Скола” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Карлсберга” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Короны” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Ван пура” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Туборга” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Будвайзера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Каленберга” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “ЭКЮ” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Топвара” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Остравара” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Золотого фазана” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Кайзера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Бекса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Проздроя” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Велкопоповицкого козела” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Синебрюхова” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Коффа” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Приппса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Спендрупса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Килкени” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Харба” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Джона Буля” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Мерфи” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Теннетса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Амстеля” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Стеллы Артуа” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Лёвенброя” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Кульмбахера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Херренхойзера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Гамбринуса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Старобрно” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Фердинанда” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Платана” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Самсона” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Крушовицкого” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Пуркнихтера” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Вельвета” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Приматора” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Голдстара” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Маккаби” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Загорки” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Каменицы” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Дос Экоса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Текаты” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Бада” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Красного быка” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Фостерса” и положит пробку в коробку.
Выпьет бутылку “Фельдшлёсхена” и положит пробку в коробку.
Когда Федор заполнил пробками двенадцатую коробку, то я посоветовал ему приостановить свою бурную пивную деятельность. Мол, уже собрана солидная коллекция и дальнейшее наращивание количества пробок может привести к потере логической стройности собрания, к хаосу и погоне не за качеством, а за количеством, ибо после двенадцатой коробки начинает действовать закон перехода количества в глупость и стяжательство. Помимо этого я сообщил Федору медицинский факт, согласно которому чрезмерное потребление пива может привести к ожирению печени и оскудению интеллекта.
Мои, в общем-то, вполне здравые слова совершенно неожиданно привели Федора в состояние чрезвычайной нервозности, которая вскоре переросла в истерический приступ. Покраснев и покрывшись потом, он ни с того ни с сего начал дико выкрикивать в мой адрес чудовищные и нелепые оскорбления. Единственное, с которым я с определенной натяжкой и за должную материальную компенсацию смог бы публично согласиться, звучало следующим образом: “Ах ты трупоед бумажный, что ты суешь свой вонючий нос в дела порядочных людей!”
Вдоволь насмотревшись на беснование этого ограниченного человека, возомнившего о себе невесть что, я в нем разочаровался. То есть не только в нем как в истеричном индивидууме, но и как в собирателе и коллекционере.
Не спавши ночь, которая должна была бы успокоить мои расходившиеся нервы и остудить воспалившуюся мизантропию, к утру при помощи нехитрых логических умозаключений я распространил это свое разочарование на всех остальных так называемых коллекционеров. И принял окончательное и бесповоротное решение никогда больше не встречаться ни с одним из них. Пусть даже кто-либо из их брата посулил бы мне за публикацию о его “уникальных сокровищах ” златые горы, кругосветные круизы, раритетные автомобили и табуны крутобедрых восточных красавиц, я бы от своего принципа не отступился.
Лучше иметь дело с курильщиками опиума, чем с садовниками собственного чванства, готового вонзить когти в шею любому человеку, доверчиво повернувшемуся спиной к хищнику спрятанных на дне души необузданных демонов натурального ряда чисел, рядящихся в шкуру материальной воплощенности.
Тучков Владимир Яковлевич родился в Москве в 1949 году. Окончил Московский лесотехнический институт. Публиковался в периодических изданиях России, Германии, Израиля, США и Франции. Лауреат премии журнала “Новый мир”.
E-mail: tuchkov@rinet.ru