М. БУБЕР. Проблема человека. Перевод с немецкого. Киев, “Ника-Центр”, “Вист-С”, 1998, 132 стр.
Не будет преувеличением сказать, что развитие антропологической мысли застыло на месте. На философском небосклоне сверхновые давно уже не вспыхивают, а познание человека стало прерогативой искусств. Заинтересованному читателю не остается ничего иного, как обратиться к мыслителям прошлого. Наиболее удачный и сжатый экскурс в историю проблемы человека совершает М. Бубер в своей работе 1942 года, вышедшей по-русски не так давно в Киеве.
Как известно, Кант поставил перед философией четыре вопроса: “1. Что я могу знать? 2. Что я должен? 3. На что я могу уповать? 4. Что такое человек?” На первый вопрос ответ дает метафизика, на второй — мораль, на третий — религия и на четвертый — антропология.
Бубер прослеживает путь, проделанный философской антропологией от античности до наших дней. В истории человечества мыслитель выделяет эпохи “уверенности человеческого бытия в космосе” и эпохи неуверенности. Прозрения о сути и природе человека напрямую зависят от самоосознания человека в эти эпохи: “В ледяном холоде одиночества человек непреклоннейшим образом становится для себя самого вопросом, и именно потому, что вопрос немилосердно взывал к его самым сокровенным глубинам и вовлекал их в игру, он превращался для самого себя в опыт”.
Греки осмысливали мир как замкнутое в себе пространство. Если у Платона человек — “гость на чужбине”, то у Аристотеля человеку уже “пожаловано собственное жилище в доме мира”. Поскольку человек не бездомен, то антропологическая проблема и не возникает. У Аристотеля человек постоянно говорит о себе в третьем лице (то есть осознает себя как “он”, а не как “я”), будучи для самого себя лишь “случаем”.
Первым, у кого человек заговорил от первого лица, стал Блаженный Августин. Единый сферический мир Аристотеля распался на “империю света и империю тьмы”. Человек у Августина разделен между обеими империями и является одновременно “полем битвы и ее ценой”.
В послеавгустиновской Европе для одинокой души новый космический дом строит вера. “Схемой этой картины мира является крест, продольная балка которого — конечное пространство от небес до преисподней — проходит через сердце человека, а поперечная балка символизирует конечное время от сотворения мира до конца дней, при этом его середина — смерть Христа — приходится, прикрывая и избавляя, на центральную часть пространства, на сердце бедного грешника”. Но теологической системе мира Фомы Аквинского суждено будет разрушиться “из-за того, что мир проявляет себя безграничным”. Человек вновь беззащитен и бездомен и в одиночестве вновь задает вопрос о себе устами Паскаля.
Паскалю отвечает Кант: “То, с чем ты встречаешься в мире и что тебя пугает, тайна его пространства и его времени, является тайной твоего собственного восприятия мира и твоего собственного существования”.
Гегель — следующий, кто берется построить для человека новый дом и дать новую уверенность. Гегель возводит его во времени, которое является “высшей силой всего сущего” и которому “реальность человека является чуждой”. В сфере влияния Гегеля возникает историческое учение Маркса. Но “проблемы человеческого решения как начала события и судьбы, в том числе и общественного события и судьбы, здесь не существует вообще”.
Проблематика человека со всей остротой проявляется у Ницше. Он видит в человеке не “бытие для себя”, а некое становление, “попытку, прощупывание, ошибку” и даже не какое-то существо, а черновую форму существа. В конечном итоге Ницше выводит формулу: “Человек есть что-то текущее и пластичное — из него можно делать то, что хочешь”.
Одинокому человеку не остается более ничего другого, как стремиться к интимному общению с самим собой. На этой “ситуационной основе” строится философия Хайдеггера, в которой ставится вопрос о человеческом существовании в связи с его собственным бытием. Но “существование” Хайдеггера монологично: “можно протягивать руки навстречу... своему изображению или отражению, но не своему реальному Я”.
Вторая значительная попытка XX столетия решить проблему человека принадлежит, по мнению Бубера, Шелеру. Шелер утверждает, что в наше время человек “больше не знает, что он есть, но одновременно он также знает, что он не знает”. Философ размышляет о человеческом Я как “единственном месте богостановления”. Но человек “болен”, в нем дух отделен от “порыва”. Если Хайдеггер вместо реального человека рассматривает некоего “метафизического гомункулуса”, то Шелер стремится показать сущность человека по образцу философа.
Бубер отталкивается от индивидуалистической антропологии: “Фундаментальным фактом человеческого существования не является ни отдельный человек как таковой, ни общность как таковая”. Такой “фундаментальный факт” — связь человека с человеком, называемая Бубером сферой “Между”. (Более того, по горячему убеждению мыслителя, сама наука о человеке “должна исходить из рассмотрения предмета „человек с человеком””.) Именно в этой сфере происходят реальные события, диалог и урок. Бубер определяет сферу “Между” следующим образом: “В затемненном зале между двумя чужими друг другу слушателями, которые в одинаковой чистоте и с одинаковой интенсивностью внимают звукам Моцарта, возникает едва ощутимая и тем не менее элементарная диалогическая связь, которая исчезает, как только загораются огни”. Огни загораются, и человек вновь остается один...
О том, что человек одинок изначально и что одиночество как таковое присуще только человеку, проникновенно написал Ортега-и-Гасет. Человек большую часть жизни проводит в одиночестве, в одиночестве рождается и в одиночестве умирает. И суждено ли ему вообще постичь загадку собственного существования? — вопрос, на который у Бубера нет ответа.