Сергей Боровиков. В русском жанре. Саратов, ИКД “Пароход”, 1998, 179 стр.
Повествование “в русском жанре”. То есть вполне беспорядочное по форме.
Листья из старого короба, мемуарные фрагменты, отрывки литературных наблюдений, прогулки с Достоевским, Толстым, Чеховым, а вокруг — саратовская повседневность, в телевизоре — московская дурь. Все это ничем не скреплено, кроме книжной обложки, все это, кажется, болтается в воздухе. Стояли бы над текстами даты — было бы за что ухватиться, получился бы дневник. Но никаких дат, только пробелы между записями мелькают, будто идешь мимо забора. Это внешнее впечатление прореженности уже не кажется случайным, когда начинаешь читать книгу, делать передышки, думать. Тогда ясно понимаешь, что в этих мелькающих просветах ты волен поставить свои даты, ведь многое, о чем пишет Боровиков, и тобой пережито. Он пишет о книгах, которые и тебе попадались в свое время, и ты что-то о них думал и даже где-то записывал, не придавая значения этим листочкам. Записывал, возможно, по инерции детства, словно продолжая школьный читательский дневник, где, помнится, были строго расчерченные графы: “автор”, “главные герои”, “содержание”, “что понравилось”...
Для литературного критика Сергея Боровикова привычка размышлять письменно над прочитанным стала профессией. К счастью, в его книге нет цеховой замкнутости, нет оглушительных открытий, обзора литературных новинок и остроумной полемики с коллегами. Автор просто перебирает книги, что-то откладывает, о чем-то своем вспоминает, но это свое, часто очень личное, незаметно начинает создавать сюжет, рисунок судьбы одного поколения. Автор живет читая, и эта простодушная цельность жизни и чтения, когда-то обыкновенная для множества людей (вспомним хотя бы тиражи толстых журналов в конце 80-х годов), — эта цельность сейчас вдруг кажется поразительной.
“Мои заметки делались не на полях, а на листочках, и однажды я обнаружил, что их накопилось немало. Какую-то часть из них я попытался соединить... Заметки мои — не литературоведа, а всего лишь усердного читателя”. Оговорка про “всего лишь усердного читателя” несколько обидна — видно, вырвалось по нашей давней привычке ставить читателя последним — вслед за писателем, литературоведом, издателем, критиком, а теперь еще и “спонсором”... А книга получилась своеобычной именно благодаря этому “всего лишь”. Оказалось, что жанр, забытый нами как школярский, почти насильственный — читательский дневник, — может быть свободным, может быть увлекательным чтением, если это дневник умного и спокойного человека, забывшегося над книгой.
Я зачитался. Я читал давно,
С тех пор, как дождь пошел хлестать в окно...
(Р.-М. Рильке, перевод Б. Пастернака)
Иногда автор, будто опомнившись, возвращается к своему ремеслу критика и начинает формулировать жестко, с публицистической прямотой выставляя суровые оценки (так “досталось” К. Г. Паустовскому, В. А. Каверину, В. П. Катаеву...). Защищая одни имена от поспешного приговора, Боровиков сам торопливо задевает другие, не менее достойные. Например, Сергей Боровиков называет “еще не разрушенным совписцем” Льва Кассиля. Фраза грубая и, главное, совершенно случайная для книги. Словно в читальном зале кто-то затопал ногами. По счастью, в книге совсем другая атмосфера. Мне вспоминается читальный зал вологодской областной библиотеки, где я впервые подростком читал в летние каникулы Владимира Соловьева, Осипа Мандельштама, Николая Клюева, Михаила Булгакова. Высокие светлые своды, тишина, иногда лишь подчеркиваемая шуршанием платья или чьим-то взволнованным шепотом... Немыслимо было сказать здесь что-то обычным голосом, каким мы говорим на улице или дома.
В книге Боровикова есть эта забытая тишина, неспешное раздумье, внимание к вопросам именно литературы, а не окололитературной жизни. Здесь невероятно важны обстоятельства чтения, его контекст. Возвращение к книге на другом возрастном круге. Еще важно, какое издание у тебя в руках — то самое, давнее, или новое. И я тут же думаю, что в самом деле мне хочется сейчас перечитать не того Юрия Казакова, который стоит у меня на полке, а ту светлую книгу, какую я нашел в ташкентской библиотеке в октябре восемьдесят четвертого года. Называлась она “Поедемте в Лопшеньгу”, совписовское новенькое издание, кажется, первое из посмертных. Или вот мне хотелось бы перечитать чеховскую “Степь” в том большеформатном издании, которое попалось мне однажды летом в гостях, когда зеленый двор шумел за окном, а быстрые северные тучи пробегали по страницам. Над такими большими страницами, где текст в две колонки, невольно медлишь...
Книга Сергея Боровикова и есть итог такого счастливого промедления, “возвратного” чтения. Подзаголовок “Книга для учителя литературы” дал бы ей точный адрес. Четырнадцать глав книги — четырнадцать уроков медленного чтения...
Если бы такие уроки были в программах нашей судорожно и хронически реформируемой школы, то не пришлось бы писателям и критикам тоскливо оглядываться по сторонам в поисках настоящего читателя — взыскательного, отзывчивого, рефлексирующего и преданного. Сейчас всем понятно, что исчезновение такого читателя повлечет за собой не только кризис тиражей, но и упадок словесности, упадок русской культуры как явления пространственного, связующего.
В райцентрах вместо библиотек открываются странные заведения (видел такое недавно в городке Кимры Тверской области) под названием “Прокат любовных романов”. Писатели берут друг у друга напрокат сюжетные схемы, идеи, стилистику, а теперь читатели платят им “прокатом” книг. Так и без всякого участия Интернета уходит эпоха читателя. Документы этой эпохи когда-нибудь еще появятся на свет, и тогда наши сокровенные читательские дневники удивят новые поколения. Кто знает — может, удивятся неспешности и вдумчивости тех, кто страдает сейчас от житейской маеты и нехватки времени на самое главное. Удивятся этой утраченной свободе, уже незнакомой им, — свободе забыться над книгой.
Книге Сергея Боровикова, возможно, уготована печальная честь быть одной из первых в ряду документальных свидетельств о читательской культуре русских людей в конце двадцатого века.
“„Человечество смеясь расстается со своим прошлым”. Но сегодня очевидно: не с прошлым, а с жизнью”. Это последние строчки в замечательной работе Сергея Боровикова. Впрочем, последними строчками книги можно считать выходные данные: “Тираж 100 экз. Отпечатано и сброшюровано в редакции журнала „Волга”. Саратов, наб. Космонавтов, д. 3”...
И это очень важно. Техническая справка о тираже и месте печатания, а застревает в памяти как часть авторского текста. Набережная Космонавтов (!), где почти вручную (!) брошюруют хорошую книгу для ста (!) читателей. Возможны забавные реминисценции из Брэдбери или другой фантастической прозы, но они не кажутся мне уместными. Это же мы так живем. Это наши незабываемые обстоятельства чтения.