Пространный полемический отклик (“Новый мир”, 1999, № 6) на мою книгу “„Черносотенцы” и Революция” (1998) я воспринял не без удовлетворения, ибо в наше время реакция на сочинения авторов, которые не являются единомышленниками полемистов, бывает чаще всего “изничтожающей”; даже если в этих сочинениях содержатся совершенно бесспорные утверждения, они просто не принимаются во внимание. Между тем Каграманов неоднократно выражает согласие с теми или иными положениями моей книги (“нахожу в Кожинове одного из немногих единомышленников в данном конкретном вопросе”; “с последними утверждениями вполне согласен”; “трудно не согласиться” и т. п.).
Разумеется, во многом Каграманов решительно не соглашается со мной, но я не имею намерения оспаривать его — хотя бы потому, что для этого пришлось бы писать объемистую статью. Вместе с тем не могу не высказаться по поводу нескольких его суждений, в которых заведомо неадекватно излагаются те или иные мои взгляды.
Могут возразить, что читатели имеют возможность сопоставить мою книгу и отклик на нее. Однако сегодня книги сплошь и рядом не доходят до интересующихся ими людей. Так, например, Каграманов выражает надежду (похоже, робкую), что “когда-нибудь появится антология, где будут собраны высказывания черносотенцев”; очевидно, ему интересна такая антология. А ведь в прошлом году издательство РОССПЭН выпустило двухтомник (общим объемом в сто с лишним листов!) “Правые партии. Документы и материалы”, составленный доктором исторических наук Ю. И. Кирьяновым[1].
И другой факт. Каграманов пишет: “Периодом Гражданской войны Кожинов завершает свое апологетическое (об этой квалификации еще будет речь. — В. К.) исследование, обещая продолжение в неопределенном будущем”. Но в самом начале текущего года была издана моя книга (объемом в 32 листа) под заглавием “Россия. Век ХХ-й, 1901 — 1939”, в которую исследование о “черносотенцах” вошло как “Часть первая”. Итак, книги ныне оказываются нередко чем-то, пользуясь модным словечком, виртуальным...
Поэтому считаю необходимым сообщить читателям журнала, что заключительный вывод статьи Каграманова, согласно которому “Кожинов... своей задачей... ставит „выдвижение „черносотенства” в качестве программы для современной, сегодняшней борьбы в сфере идеологии и в конечном счете политики””, абсолютно противоречит всему содержанию моей книги.
В данном конкретном случае Каграманов поступил, к сожалению, именно так, как упомянутые мною в начале типичные для наших дней полемисты, попросту не обращающие внимания на реальный текст отвергаемого ими сочинения. Я и предрек (и не ошибся) в своей книге, что в чьих-либо глазах “мое сочинение будет являть собой не столько исследование истории, сколько выдвижение „черносотенства” в качестве программы” и т. д. Каграманов процитировал эту мою фразу, начиная со слова “выдвижение”, каким-то удивительным образом “не заметив”, что сразу вслед за нею на протяжении двух с половиной страниц доказывается полная невозможность “черносотенства” быть “программой” для современной идеологии и политики (говорится, в частности, следующее: “Ныне... лишь замкнувшиеся в мире чисто умозрительных построений люди могут надеяться на победу „черносотенных” идей”; “я обращаюсь к „черносотенству” вовсе не потому, что усматриваю в нем некий прообраз нашего будущегопути... Как раз напротив! „Черносотенство” в данном случае нужно и важно в качестве воплощения прошлого” и т. п.).
По меньшей мере странно и следующее место в отклике Каграманова. По его словам, я будто бы утверждаю, что “белые генералы и офицеры (речь идет именно о генералах и офицерах, а не о политических деятелях. — В. К.) насчитывали в своих рядах немало масонов... На самом деле... масонов среди них были единицы”. Тут остается только руками развести, ибо в моей книге, например (стр. 142), решительно оспаривается мнение считающейся авторитетом в этой сфере Н. Н. Берберовой о принадлежности генералов М. В. Алексеева и Д. Н. Рузского к масонству! И я полностью согласен с Каграмановым, что количество масонов в военной среде было совершенно незначительным. Словом, мой критик спорит с неким воображаемым автором, а не со мной...
И последнее, но далеко не последнее по важности, — как лаконично выражает английское “last, not beast”. Каграманов не раз высказывает недовольство или хотя бы недоумение по поводу того, что в моей книге не даны, если употребить расхожее словцо, “однозначные” оценки тех или иных явлений. “...остается неясным, — пишет он, — отношение самого Кожинова к феномену „страшного роста”” (имеется в виду “рост” России в конце XIX — начале XX века. — В. К.); а явление “русского бунта” мне-де “то ли по-хорошему мило, то ли, наоборот, по милу хорошо”, и Каграманов прямо ставит вопрос: “...как оценивать „русский бунт”?” и т. п.
Первый по времени известный нам “русский бунт” против не столь давно по доброй воле призванного править Русью датского конунга Рюрика разразился еще в середине IX века (под руководством — прошу извинить за личный акцент — моего тезки Вадима Храброго)[2] и затем разражался многократно. Каграманов явно относится к этим “бунтам” негативно и, более того, полагает, что их можно было бы избежать. Так, он пишет, что в 1917 году “могла бы” произойти “какая-нибудь верхушечная революция (типа английской “Славной революции” 1688 года)”, что имелась-де эта “реальная (разрядка Каграманова. — В. К.) альтернатива”. Аведь, скажем, именно кое в чем близкий “Славной революции” дворцовый переворот, совершенный Екатериной II, вызвал, как основательно доказывал еще В.О.Ключевский, полыхавшую в течение двух лет Пугачевщину...
Но самое существенное — несостоятельность очень популярного лет десять назад “альтернативного” подхода к истории, который выражает социальные, политические, моральные и т. п. взгляды использующих его авторов, но бесплоден в качестве инструмента познания истории. Каграманов говорит о “реальной альтернативе”, но сие словосочетание, прошу извинить за резкость, нонсенс, ибо “альтернатива” — это как раз то, что противопоставляют исторической реальности.
Не менее важно и другое: существеннейшие исторические явления, или, как выразился Каграманов, феномены, оценивают именно в свете каких-либо “альтернатив”; так, “русский бунт” оценивается крайне негативно в сравнении с чем-то вроде всецело позитивной “Славной революции”. Но если вдуматься, в действительности при этом сопоставляются, сравниваются не сами явления истории, а сугубо “оценочные” (отрицательные и положительные), пристрастные представления о них “альтернативно” мыслящего автора.
В приведенных выше высказываниях Каграманов выражает неудовлетворенность тем, что я не дал однозначной оценки “русскому бунту” (хотя это может показаться нескромным, отмечу все же: подобный упрек естественно предъявить и пушкинскому изображению Пугачевщины...).
Моя обсуждаемая книга имеет подзаголовок: “Опыт беспристрастного исследования”. Не стану утверждать, что мне удалось быть полностью беспристрастным, но, во всяком случае, я стремился к этому как к определенному идеалу. Возможно, Каграманов не считает беспристрастие идеалом, но в таком случае следовало оспаривать именно это качество моей книги, а не упрекать меня за отсутствие однозначных оценок исторических феноменов. В книге неоднократно говорится о стремлении к “беспристрастности” — в частности, в связи с “русским бунтом”:
“Безудержный „русский бунт” вызывал и вызывает совершенно разные „оценки” (далее в книге следуют их характеристики. — В. К.)... Но подобные однозначные оценки столь грандиозных национально-исторических явлений вообще не заслуживают серьезного внимания, ибо характеризуют лишь настроенность тех, кто эти оценки высказывает, а не сам оцениваемый „предмет”. События, которые так или иначе захватывают народ в целом, с необходимостью несут в себе и зло, и добро, и ложь, и истину, и грех, и святость...” Эти оценки “неразрывно связаны с заведомо примитивным... восприятием самого своеобразия России и, с другой стороны, Запада”, между тем едва ли уместно “пытаться выставить непротиворечивые „оценки” тысячелетнему бытию и России, и Запада” и т. д.
Я цитировал мнение Каграманова, согласно которому мое исследование “черносотенцев” — “апологетическое”. Но это мнение, как представляется, обусловлено тем, что подавляющее большинство сочинений, касающихся “черносотенцев”,— “уничтожающее”[3]. Я же стремился к беспристрастию, и в книге не раз утверждается, что основные деятели “черносотенства” не “лучше”, хотя в то же время и не “хуже” видных деятелей других современных им партий и движений.
[1] Кстати сказать, Каграманов, полемизируя со мной, голословно утверждает, что “черносотенцы”-де вели “погромную агитацию”, а Кирьянов, основываясь на исчерпывающем анализе документов, констатирует: “Правые были противниками любых массовых выступлений населения” (т. 1, стр. 46).
[2] Многие считают этот сюжет легендой, но если перед нами и легенда, она соответствует последующей русской истории.
[3] Не исключаю, что, оспаривая эту безусловно господствующую точку зрения, я, возможно, кое в чем чрезмерно “обелил” (каламбур тут напрашивается сам собой) “черных” героев моей книги.