Анатолий Азольский

АНАТОЛИЙ АЗОЛЬСКИЙ. Кровь. Роман. — “Дружба народов”, 1999, № 3.

Роман Азольского начинается фразой: “Все понемножку сходили с ума, да иначе и не выжить, потому что никто не мог понять, кто кого окружил или прижал к реке; и на том, русском, берегу тоже, конечно, спятили; чей-то самолет (то ли рус-фанер, то ли свой) разбросал над замерзшими болотами двуязычные листовки: „Мы в кольце — и вы в кольце, но еще посмотрим, что будет в конце!””

На войне необходимость противников в течение долгого времени делать одно и то же — стрелять, окапываться, хоронить, ждать писем, бить вшей, добывать прокорм — как будто уравнивает противостоящих, делает почти неразличимыми. Всех — от солдат, месяцами мерзнущих в окопах напротив друг друга, до маршалов, мотивы поведения которых легко угадываются противниками по аналогии со своими собственными.

Следующим этапом становится рождение у воюющих ощущения войны как тяжкого кошмара “коллективного самоуничтожения людей”. Став бытом, война начинает казаться бесконечной, теряет изначальные смыслы. И на этом этапе возникает и складывается еще одна форма противостояния — уже не с противником, а с самой войной.

Вот об этом этапе, точнее, как бы на материале подобного самоощущения воюющих и написан роман Азольского. Герои романа, по крайней мере немцы, уже дозрели — все “понемножку сходят с ума”; и уже не кажется безусловной иронией иронично написанная сцена: 1943 год, немецкий штаб в белорусском городке: офицеры смотрят на карту Европы, “подавленные несчастьями, свалившимися на миролюбивую Германию, со всех сторон охваченную врагами, предаваемую друзьями”.

Иными словами, перед нами еще одно художественное прочтение оппозиции “война и мiр”, принадлежащее европейскому писателю конца ХХ века.

Почти гротескно заостренная мысль романа воплощена в такой же гротескной форме: повествовательные приемы динамичного, полуавантюрного шпионского боевика Азольский сочетает, и вполне органично, с приемами философского романа.

В изображении реальностей войны Азольский обходится без внешней фантасмагоричности. Фантасмагоричен сам материал. В частности, центральная ситуация в романе, когда немецкий контрразведчик Скарута, обязанный обеспечить безопасность приезжего национального лидера, делает все, чтоб ничто не помешало русскому разведчику удачно совершить покушение.

Сам национальный лидер, он же — “личный друг Вождя”, Вислени давно понимает, что обречен, и почти примирился с этим. Эффектная гибель его удобна сейчас и русским и немцам, а для него самого не важно, кто будет его убивать — Гитлер или Сталин. В конечном счете они для Вислени почти неотличимы.

Так же, как и для Петра Мормосова, пензенского мужика, вышибленного из разоренного большевиками семейного гнезда; умницы и умельца, поскитавшегося по городам и странам, способного при необходимости быть неотличимым и от немецкого работяги, и от завсегдатая респектабельного берлинского кафе. Однажды по поручению своего начальства из русского торгпредства Мормосов, сидя в таком кафе, оказался в непосредственной близости от фюрера: “...при виде Адольфа Гитлера он испытал ту же подавленность, что и два года назад, когда случайно увидел Иосифа Сталина. Что тот Вождь, что этот — впечатление одинаковое”. Задача, которую пытается решить Мормосов в романе, — выжить и остаться человеком, не дать себя уничтожить людоедской силе, олицетворенной для него сначала в НКВД, а затем присоединившей к себе и немецких коллег, в частности Скаруту, который приглядел Мормосова для своих шпионских игр.

Вислени, разумеется, гибнет. Русский, обязанный убить Вислени, сделал все, чтобы немец Скарута остановил это убийство. Немец Скарута сделал все, чтобы русский убил Вислени. У обоих ничего не получилось. Кто стоит за покушением, Москва или Берлин, они не знают. Да в конечном счете это и не важно. Побеждает смертоносная логика войны, перед законами которой бессильно не только “пушечное мясо”, но и считающие себя профессионалами войны Скарута и русский разведчик; бессильны даже “хозяева войны”, такие, как Вислени. Да и сам фюрер, подобно своему кремлевскому двойнику, — всего лишь “временщик со скрытой тягой к самоубийству”, “спасаясь от грядущего возмездия, друг Адольф устраняет любимчиков, беря пример с большевистской банды”. Он, как и Вислени, обречен на смерть теми силами, которые, казалось бы, воплощает.

Логику “людей войны” формулирует в романе Скарута, исходящий из того, что война уже дошла до той стадии, когда все хотят ее конца, но конец может приблизить только активизация военных действий, так как “первейший и самый надежный путь” к окончанию войны — это “доведение численности противника до некоторой величины, при которой дальнейшая бойня бессмысленна, ибо ведет к такому падению рождаемости, при которой воспроизводство людей уже невозможно. Вся история войн — свидетельство сему”. Именно поэтому Скарута заинтересован в успехе покушения — последующие карательные акции немцев спровоцируют ожесточенное сопротивление русских. Те же самые мотивы движут и Москвой, настаивающей на покушении. Чем ярче разгорится пламя, тем быстрее сожрет оно в топке изначально определенное для этой войны количество топлива.

Найденные когда-то Толстым понятия “войны и мiра” накладываются автором на психологию войн середины ХХ века, усложненную новой реальностью России и Европы — режимами Сталина и Гитлера.

Способным противостоять людоедским законам, воцарившимся в мире, оказывается в романе только Петр Мормосов, как колобок, уходящий и от НКВД, и от Абвера, поставивший жизнь, личную жизнь, выше всех остальных понятий. Оказавшись в очередной ловушке (Скарута, не очень понимая, с кем имеет дело, использует его как подсадную утку для русской агентуры), затаившийся Мормосов копит силы для очередного прорыва на свободу. Душевные силы он черпает в общении уже не с людьми, а с самой природой. Мормосов подобрал умирающую от ран и ожогов овчарку Магду, вылечил, воскресил почти, и между ними установилась некая, отчасти сокровенная, связь. Магда не просто преданна, она читает его тайные мысли, даже те, которые он еще не продумал сам, предупреждает его об опасности, оберегает и тело его, и душу. Удачно уходивший до сих пор и “от бабушки, и от дедушки”, Мормосов в решающий момент отправляется на охоту за своими врагами— Скарутой и русским разведчиком, с которым сводила его судьба еще в довоенные, энкавэдэшные годы. Мормосов настигает их в догорающем после свершившегося покушения на Вислени и мгновенно последовавших карательных акциях городке. Русский уже мертв, убит Скарутой. Самого Скаруту убивают Мормосов и Магда. И Мормосов как никогда близок к победе — он выжил, он свободен, он будет жить дальше. Но, обшаривая карманы врагов и обнаружив там немецкую “охранную грамоту”, от радости Мормосов стреляет еще раз. “Из дома он вышел без собаки”.

И следующая — последняя — фраза романа: “Черный дождь шел из невидимых туч”.