АФАНАСИЙ МАМЕДОВ. На круги Хазра. Повесть. — “Дружба народов”, 1998, № 10.
Агамалиев — герой повести А. Мамедова — уже знаком читателю по предыдущей публикации в “Дружбе народов” (1996, № 5). Тогда это был рассказ “Хазарский ветер”, донесший дыхание подлинной и незнакомой жизни. Привлекало, что писатель не шел на поводу у реальности, не устранялся — постмодернистски — из повествования, но властно заявлял о себе жесткой, предельно лаконичной формой. Он, можно сказать, не уносился вместе с потоком, но преодолевал его, перепрыгивая с валуна на валун. Именно такое ощущение вызывали короткие главки, подающие события, разделенные годами. Именно это движение “поперек” потока и давало ощущение неукротимой ярости летящего времени.
Фактура рассказа (скорее маленькой повести) та же, что и в последней публикации, — события в Баку накануне распада СССР. Материал сам по себе достаточно эмоционально заряженный, чтобы идти по пути педалирования. Писатель понимает, что есть мера в восприятии подобных вещей. На запредельные раздражители сознание, спасая себя, не реагирует. Но содержание прозы А. Мамедова — не только эти трагические и сами по себе значительные события. Проблема эстетически ориентированной, рефлексирующей личности на переломе времен органично вырастает из текста и становится тем внутренним содержанием, которого так часто не хватает бытописателям.
Если рассказ расставляет вехи в жизни героя — от детства до дня сегодняшнего,— то повесть заполняет одну из лакун между ними. Повесть менее прерывиста, отмечена единством времени и места, но в ней также присутствует постоянное “владение” потоком. Это чувствуется и в цепкости глаза к деталям быта, и в скрупулезной — иногда до пародийности — фиксации ощущений. Герой отмечен плотским и духовным гурманством, несколько нарочитым, призванным подчеркнуть его независимость от реальности, становящейся все более угрожающей. Афик принимает ванну, посещает туалет, готовит себе “яичницу” из бараньих яичек, смакует вино, “вкушает пищу”, курит, тщательно одевается, встречается с женщинами — все это наполнено для него смыслом и радостью существования, все он делает мастерски, словно постоянно любуясь своим умением комфортно располагаться в реальности. Только одна трещинка в его таком удобном и уютном мире — Джамиля, давняя, еще школьная любовь, оставшаяся в нем как заноза. Не потому ли, что она замужем за прямым антиподом гурмана и эстета Агамалиева — за Таиром? Есть в нем то, чего нет и не будет у интеллигентного Афика, — звериная цепкость и цельность грубой натуры. Их противостояние началось еще со школы. Для Агамалиева круг свободы очерчен изнутри, врожденной тонкостью и приобретенной, пусть несколько и снобистской, культурой. Для Таира, как и для подобных ему, свобода ограничена реальной внешней силой. Когда эта сила исчезает, прежде всего сила власти, государства, уже ничто не способно удержать его. Поэтому обещание убить бывшего школьного товарища — отнюдь не пустая угроза. На одной земле — в это время (время, когда общество избавляется от излишков отрицательной энергии) — нет им места. В какой-то мере и Афик, и Таир — натуры ущербные. Тот мужчина, которого любит Джамиля, отчасти и Таир и Афик. Но “ретро втроем” в Баку исключено, хотя и наркотики, и однополая любовь— девичья— присутствуют в быте персонажей.
Афик покидает Баку прежде всего потому, что его эстетически оскорбляет та действительность, в которую волей-неволей приходится окунаться. Атмосфера страха, взаимной ненависти, брутальности — то, что несет полная свобода (ведь у каждого она своя, как и у Таира с Афиком), — рождает устойчивый дискомфорт. Жизнь разбивает скорлупу привычно-уютного, “со своими заботами” мира. Если раньше у него была скромная обжитая ниша, этакая полянка между высоковольтными линиями власти, к которым — он знал (по опыту деда, репрессированного в 1937-м)— приближаться опасно, то теперь опасность непредсказуема. И — в Москву, в Москву, под крылышко пока еще более крепкой власти, к незнакомой Лене с четырехкомнатной квартирой на “Соколе” и дачей в Петрово-Дальнем (в рассказе Агамалиев возвращается в Баку с Леной, чтобы забрать ребенка, которого родила Джамиля).
Бороться? На стороне тех или этих? Такой вопрос у Афика не возникает. “Ниагара возрастающей энтропии”, затопляя мир, лишает для него борьбу смысла и оправдания. Джамиля — символ оскверненной и растоптанной красоты.
Окончательное ощущение, что уже никуда не спрятаться, пришло с гибелью одноклассницы, Майи Бабаджанян. Она никуда не хотела уезжать: “Это мой город!” Она, как и многие женщины из повести Мамедова, — из тех, кто сопротивляется существующему положению вещей. Не только открытой политической борьбой, но и тем, что выполняет свои извечные женские обязанности — милосердия и любви, рождения и воспитания. Бывают времена, когда исполнение этих обязанностей требует героизма. Но — времена уходят, дети остаются.
Герой А. Мамедова достаточно типичен: поколения советских людей успешно отлучались и отучались от политики и в итоге оказались беззащитными перед резко изменившейся реальностью. У них только один опыт — пассивной адаптации, которую и демонстрируют сейчас те, кто исчерпывает приспособительные резервы, — меняют реальность: Баку — на Москву, Москву — на Нью-Йорк или Париж. Вот уж действительно как в анекдоте: не пугайте страусов, пол бетонный.