Согласно собственному признанию писателя, за свою жизнь он написал примерно двадцать тысяч писем. Они составят 24 тома эпистолярной серии Полного академического собрания сочинений, издаваемого ИМЛИ. Три первых тома, охватывающие письма начиная с 1888 года, вышли из печати.
К настоящему времени четыре тысячи опубликованных в разных изданиях писем (включая и “Новый мир”) дополняются очень важными текстами, которые долгое время оставались недоступными исследователям. Особый интерес представляют письма к видным политическим деятелям, таким, как Зиновьев, Каменев, и другим. И конечно же к Сталину.
Внимание читателя не могут не привлечь подборки в “Новом мире” (1997, № 9; 1998, № 9), озаглавленные “„Жму Вашу руку, дорогой товарищ”. Переписка Максима Горького и Иосифа Сталина”. Публикация, подготовка текста, вступление и комментарии Т. Дубинской-Джалиловой и А. Чернева. Из Архива Президента на сей раз извлечены письма 1929 — 1931 и 1932 — 1933 годов.
Прежде чем характеризовать меру научной новизны публикуемых текстов и характер их комментирования, одно соображение, касающееся истории самой публикации. Читателя извещают о том, что редакции “Нового мира” предоставляется “исключительное право” обнародования писем Горького и Сталина. Кем предоставляется — неизвестно. Важнее, однако, другое. Подписчик, получивший девятый номер за 1997 год, без особого труда мог вспомнить, что где-то уже читал некоторые из писем, предлагаемых журналом. И вправду, пять из девяти горьковских писем уже увидели свет в “Литературной газете” 27 августа того же года.
Могут не без резона заметить, впрочем, что редакция журнала при всем желании не успела бы сослаться на публикацию известного горьковеда И. Вайнберга в “Литературной газете”. Однако и он был не первым публикатором писем Горького от 17 ноября и 2 декабря 1930 года. Их напечатала еще 18 апреля 1996 года газета “Российские вести”, причем одним из двух публикаторов был... Анатолий Чернев, соавтор Т. Дубинской-Джалиловой по публикации в “Новом мире”. В конечном счете получается, что из девяти писем Горького, опубликованных в журнале, впервые увидели свет только три (17 февраля 1930 и 12 ноября и 1 декабря 1931 года).
Первые сообщения о существовании переписки двух именитых персон, если не ошибаюсь, появились лет пять назад. Ясное дело, для многих они сразу явились лакомым кусочком, и претендентов на публикацию, очевидно, возникло немало. И. Вайнберг рассказывал мне, что готовит эту переписку для “Вопросов литературы”. Как видим, в силу каких-то причин все сложилось иначе. Что касается меня, то, думаю, переписку надо было публиковать разом, в одном издании и — полностью.
Увы, этого не произошло. Вторая подборка в журнале появилась ровно год спустя. Но к этому времени, весной, вышел очередной, пятый том материалов и исследований “М. Горький. Неизданная переписка” (“Наследие”, 1998), а в нем публикация “Писатель и вождь (из истории взаимоотношений М. Горького и И. Сталина)”. Вступительная статья, подготовка текста и примечания С. В. Заики, Л. А. Спиридоновой, И. И. Вайнберга. Она включает горьковские письма Сталину с 12 ноября 1931 по 2 августа 1934 года (все шесть писем объединяет одна тема: попытка издания книги “Россия сегодня” и очерка о Сталине). Теперь уже том ИМЛИ дублирует журнал, публикуя три письма (12.11, 1.12.31 и 24.03.32), но зато вводит в оборот тексты еще трех (17.02, 20.02.32 и 2.08.34), которых нет в последней подборке “Нового мира”.
Согласитесь, подобная расфокусированность действий затрудняет положение читателя, который захотел бы представить картину в полном объеме, в движении и уже на этом основании приходить к тем или иным выводам.
Некоторые архивные материалы, впервые использованные публикаторами “Нового мира”, дают существенный повод для дальнейших размышлений и обобщений. Остановлюсь подробнее на одном исключительно важном сюжете — над попытками создания книги о новой России.
Исходный момент: власть приняла предложение зарубежного издательства выпустить книгу о достижениях большевиков к 15-летию Октября, которая могла бы иметь большой пропагандистский эффект. Замысел осуществить не удалось, и Горький получил возможность уклониться от написания хвалебного очерка о Сталине, к чему не был расположен (хотя в этот период его отношения с вождем выглядели, пожалуй, наиболее благополучно).
Многое, однако, остается еще не проясненным. О существовании англо-американского издательства Рея Лонга и Р. Смита Горький почему-то узнал от М. Будберг. Выглядит это довольно странно. Кто такая Будберг? Человек при Горьком. Секретарь-переводчица. В литературе — никто. Но именно ее отыскивают издатели. И именно ей предлагают первоначально сделать переводы нескольких книг об успехах в отдельных сферах социалистического строительства.
Горький одобряет идею серии. Только после этого делают второй шаг — как бы в развитие первого: предлагают выпустить книгу “Россия сегодня” (“Правда о России”), в которой предполагается участие самого Сталина с рассказом о своей деятельности, а очерк о нем, в качестве предисловия, написал бы Горький.
Писатель не без настороженности отнесся к предложению издателей и уже по поводу первой идеи (серии книг) писал Крючкову, что шуметь об этом деле не следует. Как оказалось, осторожность была оправданной, так как Рей Лонг вскоре, 4 марта 1932 года, поторопится отправить ему договор (уже не на серию, а на “сборник”) и, не дожидаясь подписания, аванс в 2500 долларов. Так сказать, дополнительно стимулируя авторскую заинтересованность в выполнении выгодного заказа...
В качестве переводчика выступает все та же Будберг, которая не забыла сообщить Горькому, что 500 долларов причитаются ей.
Горький сильно колебался по поводу целесообразности своего участия в книге и уже хотел вернуть чек, как вмешалась вездесущая Будберг. Она выступила в роли ни более ни менее как завзятого дипломата, предостерегая именитого писателя против опрометчивого шага. Нет, вовсе не потому, что лишалась выгодного контракта, а из куда более важных соображений — ну прямо-таки государственного масштаба. Отказ “будет иметь влияние на решение конгресса по вопросу о признании России Америкой” (Спиридонова Л. Горький: диалог с историей. М., “Наследие” — “Наука”, 1994, стр. 248).
Установление дипломатических отношений между двумя державами зависит от куда более существенных социально-экономических причин, чем выход сборника очерков об одной из сторон. Влияние Будберг на Горького в эту пору, когда дело шло к их окончательному расставанию (чего Горький не хотел), было, однако, весьма сильно, и попытку начать работу над очерком он все же сделал. Выдавил из себя какие-то строки о Сталине, но дальше общих сведений о Грузии, ее истории и природе дело не продвинулось. Имя Сталина в этом начальном фрагменте даже не упоминается.
Вся затея с книгой кончилась довольно быстро. С определенного момента события стали развертываться стремительно и совершенно непредсказуемо.
3 марта 1932 года. Крючков сообщает Горькому, что разговаривал о книге со Сталиным по телефону. Тот дает свое согласие на участие в ней, и вопрос только в сроках и составе участников. В тот же день Политбюро ЦК ВКП(б) выносит постановление: “...а) Принять предложение Горького насчет подготовки сборника статей о достижениях СССР для американского издательства Лонга...” (Архив Президента РФ — “Новый мир”, 1997, № 9, стр. 192).
4 марта. “Нью-Йорк таймс” публикует сообщение Лонга о том, что “Сталин пишет книгу о России. Впервые она будет опубликована здесь с предисловием Горького” (Спиридонова Л. Диалог с историей, стр. 248). “Судя по переписке, Сталин был недоволен рекламой книги” (там же, стр. 249).
Что же именно вызывало недовольство вождя? Теперь мы получаем возможность ответить на этот вопрос.
4 марта (тот же день). Другая газета, “Ивнинг стандарт”, посвящает книге еще одну информацию, которая звучит несколько иначе: в книге Сталин якобы “описывает свою биографию, разъясняет свои отношения с Лениным и Троцким... а также откровенно высказывает, как СССР относится к Великобритании, Соединенным Штатам и Японии” (“Новый мир”, 1997, № 9, стр. 192).
14 марта. Спустя всего десять дней Политбюро принимает новое решение, отменяющее прежнее: “Ввиду попыток со стороны Р. Лонга исказить характер договора с т. Горьким об издании сборника в целях политической спекуляции и ввиду того, что нет гарантии, что не будет выкинут Лонгом новый трюк, преследующий те же цели политической спекуляции (см. сообщение „Ивнинг стандарт”), отклонить предложение Лонга, предложить т. Горькому мотивировать отказ со ссылкой на невозможность выполнить предполагаемый договор в срок, ввиду занятости товарищей” (Архив Президента РФ — “Новый мир”, 1997, № 9, стр. 192).
Все понятно: только еще не хватало Сталину ворошить недавнее прошлое и давать повод высланному на Запад Троцкому, врожденному полемисту, для разоблачения сталинской политики и выпадов против Вождя лично! А уклониться в своей статье от проблемы Троцкого он теперь, разумеется, уже бы не смог...
Наверное, Сталин не без сожаления пошел на решение Политбюро от 14 марта. Отказ от книги означал и невыход горьковского очерка о нем (а очерк Горького о нем был, возможно, и поважней самой книги). Но вождь резонно полагал, что, вынужденно отказавшись от одного, он вовсе не приносит окончательно в жертву другое. И как показал дальнейший ход событий, идея очерка продолжала нависать над Горьким, а Вождь совсем скоро предпримет в высшей степени неординарные шаги, которые решительно всех приведут в состояние полнейшего изумления. Но это, как говорится, уже другой сюжет...
Итак, книга не состоялась. Но теперь не только перед биографами Горького и Сталина встает задача: разобраться, что это было за издательство, когда и при каких обстоятельствах возникло, что выпустило... А главное — когда и с каким расчетом возникли у него контакты с Россией. Л. Спиридонова в разговоре со мной высказывала предположение, что, возможно, и родилось издательство в Америке не без участия советских спецслужб и скорее всего вся история с книгой, которая была призвана утвердить авторитет Сталина в глазах Запада, была инициирована в России. Вполне резонная гипотеза. Подтверждается она и посреднической ролью Будберг, сверхсекретного агента ОГПУ, пользовавшейся большим расположением Сталина, чему не раз свидетелями были родственники писателя.
Как видим, введение в оборот всего лишь нескольких новых архивных материалов, сопутствующих переписке Горького и Сталина, позволяют существенно конкретизировать те или иные эпизоды истории нашей литературы и общественной мысли.
Увы, не всегда публикаторы “Нового мира” осмысляют тексты писем Горького с достаточной основательностью и объективностью, попадая под власть стереотипов, ветшающих на наших глазах.
Авторы преамбулы в журнале приходят к однозначному выводу: “Уже тогда он (Горький. — В. Б.) выполнял сталинскую волю, был пропагандистом режима, его „агентом влияния”, как бы мы выразились теперь. Практически социалистическая идеология Горького слилась с набиравшим силу сталинизмом”. Уже тогда, в 1929-м. Ну и, как говорится, далее везде...
Комментируя письмо Горького от 29 ноября 1929 года, публикаторы лишь в самых общих чертах характеризуют отношение Горького к Бухарину: “ценил его искренность, талант, ум, неоднократно предлагал его кандидатуру на различные ответственные посты в литературно-общественной жизни”.
Горький не только предлагал, но упорно добивался и в ряде случаев добился для Бухарина высоких назначений, например редактором “Известий” с января 1934 года. Горький добился, чтобы именно Бухарин выступил с одним из основных докладов на первом писательском, учредительном съезде.
Подавляющее большинство делегатов съезда восторженно встретило доклад Бухарина. Это было сверхприятной неожиданностью. Но только не для Горького: доклад его единомышленника и друга полностью отвечал представлениям Горького о направлении развития искусства. А назначен Бухарин докладчиком был вопреки сопротивлению Сталина. “Горький изнасиловал” — такое сенсационное признание диктатора засвидетельствовано И. Гронским, сталинским ставленником, одно время являвшимся председателем Оргкомитета съезда. Он же говорит, что Сталин в эту пору часто уступал Горькому, даже если был с ним не согласен. Горькому Бухарин был дорог как представитель “либерального” крыла в партийном руководстве, препятствовавшего укреплению сталинского единовластия.
Выйдем на минуту за рамки эпистолярного наследия Горького и вспомним некоторые важнейшие его публицистические выступления осени 1929 года. В сентябре в “Известиях” была опубликована статья “О трате энергии”, направленная против развернувшейся по команде сверху травли Б. Пильняка в связи с публикацией повести “Красное дерево” за рубежом. Горький был единственным из литераторов, безоговорочно вставшим на его защиту.
У горьковской статьи нашлись и добровольные яростные противники — рапповцы, рьяные проводники партийной линии в искусстве. Осудила Горького и “Правда”.
Что же Горький? Он пишет следом еще одну статью — “Все о том же”. “Новый хозяин жизни недооценивает значение старой культуры, общечеловеческую ценность ее науки, искусства, мучительную работу ее мысли”. “Я нахожу, — продолжает он, — что у нас чрезмерно злоупотребляют понятиями „классовый враг”, „контрреволюционер” и что чаще всего это делают люди бездарные, люди сомнительной социальной ценности, авантюристы и „рвачи””. Применительно к таким Горький употребляет словечко покрепче, чем “двуногий хлам”: “обозная сволочь”.
Статья “Все о том же” по вполне понятным причинам была отвергнута и напечатана лишь в пору перестройки.
Подробнее обо всем этом и о многом другом, что характеризует позицию Горького, равно как и удивительно “гибкую” реакцию Сталина в интеллектуальном поединке с писателем, мне доводилось вести речь в книге “Горький без грима. Тайна смерти” (1996).
В письме Горького Сталину от 29.09.1929 года упоминается о пропаже его бумаг, связанных с поездкой на Соловки.
Вождю нужно было во что бы то ни стало вернуть Горького в Россию. И мимолетному и как бы даже случайному упоминанию о пропаже бумаг (а вместе с ними и письма самого вождя!) было уделено высочайшее внимание. По указанию Сталина на Соловки выслали специальную комиссию, которая пристрастно разобралась в ситуации на месте. В результате обнаруженных злоупотреблений лагерного начальства были предприняты решительные меры. Курилко, этот садист, издевавшийся над заключенными и ярко описанный А. Солженицыным в “Архипелаге”, а вместе с ним и еще несколько подчиненных были расстреляны.
Переписка Горького и Сталина — это вовсе не только обмен информацией или прямое выражение чувств. С писательской стороны ее подтекст содержит элемент полемики. Внешне все одобряя и приветствуя и отчетливо поняв, что с позиций прямого сопротивления ничего добиться невозможно, Горький в конце концов часто гнул свою линию. Да, конечно, он за “высшую меру” “вредителям”. Но лучше все же оставить “негодяев” на земле — “но в строгой изоляции”. Ну а сам процесс над ними “поставлен” “замечательно, даже гениально”.
Позвольте, о чем речь? — спросит читатель. О премьере спектакля или о “полной гибели всерьез”?
Ну разве не звучит плохо скрытая насмешка по поводу шпиономании, столь характерной для сталинского тоталитаризма: авантюристы охотятся за Сталиным и Ягодой: “Гуляют люди с бомбами по Лубянской площади с утра до вечера — и никто их не видит!” (17.XI.1930).
Всякий раз поддакивая Сталину, Горький выступает в добровольно принятом на себя в сталинском “театре” амплуа просителя. Не за себя, конечно. Например, за Мичурина по поводу скорейшего издания его трудов. За сына драматурга Тренева, заболевшего туберкулезом. За разрешение Вс. Иванову, А. Веселому (впоследствии репрессированному) поездки за рубеж. За назначение Карла Радека редактором журнала “За рубежом”. В защиту М. Булгакова, пьесе которого “Дни Турбиных” критика приписала антисоветский характер...
И всякий раз Горькому приходится сначала прибегнуть к формуле-реверансу: “безоговорочно” соглашаться с мудрыми решениями и характеристиками великого вождя и тут же вносить смягчающе-амортизирующие формулировки.
В ряде случаев, впрочем, Горький не ограничивается частными просьбами, а в связи с ними высказывает не очень приятственные для начальственного уха соображения более широкого характера. Всячески способствуя публикации трудов Мичурина и тем самым стремясь к упрочению его научного авторитета, писатель с нескрываемой издевкой отзывается о переименовании Козлова в Мичуринск, называя подобную акцию “чепухой”. Он еще не знает, какой поток переименований низвергнется вскоре на жителей городов, поселков, деревень... И уж тем более не может предположить, что всего лишь по прошествии каких-то двух лет его родной Нижний Новгород тоже потеряет свое славное историческое наименование и превратится в город Горький.
“Агент влияния”, уже не обращаясь ни к какому подтексту, напрямую и весьма решительно возражает против вторжения в литературно-издательские дела политиков. Когда зашла речь об издании материалов по “Истории гражданской войны”, Горький с нескрываемым раздражением пишет: “...невозможно, чтобы генеральный секретарь партии и наркомы... подписывали как редактора какие-то чертовы альманахи”.
Как уже говорилось, публикация ограничивается 1933 годом. Не мешало бы, однако, при этом иметь в виду, чем переписка кончилась, какова финальная стадия отношений политика и писателя. Каким гневом проникнуто, к примеру, письмо Горького вождю, посланное в марте 1936 года, за три месяца до смерти, — письмо в защиту самого талантливого композитора современности Д. Шостаковича, которого травят бездарности и тупицы. И это о компании, развязанной правдинской статьей “Сумбур вместо музыки”, появившейся с благословения самого Сталина.
Как все это согласовать с безоговорочным утверждением Т. Дубинской-Джалиловой и А. Чернева: “Ежели что-то в сталинской политике его и смущало (?), то он не давал этому смущению хода”. Пример же с Шостаковичем — лишь один из множества возможных, которые в совокупности образуют последовательную систему горьковского поведения. Смысл его — нарастающее скрытое от поверхностного взгляда сопротивление сталинскому диктату, реализация своей линии в области культуры с опорой на таких политиков, как Киров, Бухарин, Каменев, Радек, журналист М. Кольцов, и другие.
Горький ценил возможность напрямую, минуя разросшийся бюрократический аппарат, обращаться к человеку, сосредоточившему в своих руках всю полноту власти. А для этого с “дорогим товарищем” надо было поддерживать соответствующие отношения.
Он искренне полагал, что в партии и вне ее найдутся силы, которые смогут повлиять на Сталина, взывая к его разуму и нейтрализуя деспотические склонности его характера. Таким путем можно будет на демократической основе организовать главную революцию, способную преобразить облик страны в глазах всего мира, — революцию культурную, без выстрелов и крови.
Он жестоко ошибся. В стране главной стала другая революция — кадровая. И всем хорошо известно, к каким колоссальным жертвам привело державу сталинское беззаконие. Одной из жертв стал и сам писатель. И об этом не следует забывать, обращаясь к документам, характеризующим в той или иной степени истоки этих сложнейших процессов.
Вадим БАРАНОВ.
Предоставляя возможность критического высказывания двум литераторам, которых трудно назвать нашими единомышленниками, мы тем самым отчасти обозначаем новую функцию традиционной новомирской рубрики “Из редакционной почты”. А именно — демонстрируем готовность расширить дискуссионное пространство на страницах журнала, при одновременном и совершенно необходимом сохранении чувства собственной новомирской идентичности.
Андрей ВАСИЛЕВСКИЙ.