ТАТЬЯНА ВОЛЬТСКАЯ. Тень. Стихотворения. СПб., “Феникс”, 1998, 112 стр.
Имя этой книги не содержит даже намека ни на тематику, ни на стиль, ни на позицию автора в следовании какой-либо поэтической традиции, не содержит цитаты из какого-нибудь стихотворения — этакой визитной карточки! Полная затененность, зашторенность. Отдергиваем первую шторку — и приятное удивление: глазам открывается не замусоленный миллионами взглядов фасад железобетонной коробки, не лубочно разрисованная рама (без хлеба, как в известной рекламе, — одно зрелище), не — при недостаточной освещенности — тусклое отражение собственной твоей, читатель, физиономии — открывается живой, красочный, а главное, узнаваемый мир, где “цветок качается в седле, неся точеный череп на стебле”, где “внезапный полдень” озаряет “сухие стебли улиц”, где “часы расцвели на стебле четырехгранном”, где “ходит облако на ногах дождя” и оно же, “завитое облако, обрезает локон / лесу на память, приоткрывшему слишком / частые ребра, дремучую тьму подмышки”. Рискну утверждать, что именно такой мир является реальным, а такая поэтика реалистической. Современный реализм, как мне кажется, есть способ взглянуть на вещь с самых разных сторон, найти разнообразные, порой неожиданные ракурсы, тем самым приближаясь к наиболее объемному, объективному изображению.
Вещи в реальности составляют сложную, мозаичную систему, пронизанную “тонкими невидимыми связями”. Именно эти связи пытается передать Татьяна Вольтская, позволяя взаимопроникать, переплетаться, растворяться друг в друге одушевленному и неодушевленному, фантастическому и обыденному. Здесь все дышит, все живет, все меняется: “Травы спят с открытыми глазами...”, “Мокрой траве золотя колени, / Солнце снимает с холма помятые тени...”, “Снег обвивает все, как виноград...”, “Повсюду с грацией верблюжьей / Двугорбые сугробы спят...”.
Подобные олицетворения, возможно, являются продолжением традиционной образной системы (“солнце садится”, “вьюга воет” и т. д.), давно отошедшей в область обыденной речи, но здесь, в стихах Т. Вольтской, предстающей в новом, перспективном, развивающемся качестве.
В этой книге все свободно перетекает одно в другое, и в этот мир совершенно гармонично вписывается, точнее, вплетается лирическое “я” автора:
Тела необитаемый остров.
Перевернутая лодка ладони,
Покачиваемая дыханием,
Набегающим на пологий берег.
Именно лирическое начало, по традиционному заблуждению ассоциирующееся с женским, дается женщинам, как мне кажется, труднее всего. Многие километры так называемой “женской лирики” безумно скучны и монотонны, их проскакиваешь на большой скорости, по одной размеченной полосе. Ибо естество и искусство суть вещи противоположные даже по семантике (“естественный” и “искусственный”, как известно, антонимы). То, что кажется истинным, искренним в жизни, смотрится на бумаге банально, а то и вымученно-истерично. Переход же чувств в область искусства предполагает некую отстраненность и, как следствие, уже бесстрастность. Лирика Т. Вольтской — это удачная, за малым исключением, попытка не только передать субъективное через объективное (в данном случае — пейзаж, зарисовки), но и сопоставить, сравнить эти две реальности, органически вплести собственные чувства в канву ювелирно выписанной действительности.
Успокойся, — говорю себе, — успокойся!
Крутит ветер над крышей из дыма кольца.
Что случилось, — говорю себе, — что
случилось?
С шумом вылетел из болота чибис,
Закачалась кочка, вздохнула сырость,
И душа побледнела и оступилась.
Дело в том, что оригинальная словесная игра, насыщенная метафоричность, интересные сюжетные, тематические придумки не есть самоцель: “...имеет ценность лишь тот пейзаж, в котором скрыта боль”. Эта боль, своеобразная мука окружающего мира предстает как следствие душевной обнаженности, внутреннего терзающего холода (“...если загораю — снег под купальником все равно не тает”), который готовит для автора побег в иной, чуждый этой муке мир:
Ах, была б я зерном — заслужила б милость —
Я от всех под землю бы провалилась,
Закатилась бы под высокую гору,
А была бы мышью — забилась в нору.
А была бы синицею — улетела бы за море,
Самое глубокое, синее самое.
Может быть, настроение это несколько наивно, а идея такого “ухода” часто встречается у самых разных поэтов, но в данном воплощении она звучит трогательно, а местами пронзительно, поскольку, по сути, мы все пишем об одном и том же, важно — как.
Юлия СКОРОДУМОВА.