Поддался искушению “заглянуть в будущее” — и как! — раскрыв книги, китчевые обложки которых не обещали никаких открытий, заслуживающих этого имени. Действительно, открытий не последовало; и все же кое-что из них я узнал, а именно — что у нас сегодня думают о будущем. По-своему тоже интересно.
В романе В. Михайлова[1] место и время действия — Россия 2045 года. Далековато хватил автор: недостало у него воображения заполнить полстолетия. В политическом отношении весь этот период “отдан на растерзание” едва ли не всем направлениям и тенденциям, ныне имеющим быть. Мы узнаём, что на смену “чиновничье-паханской” власти пришла жесткая диктатура каких-то генералов; после них (или перед ними, это не совсем ясно) пришли коммунисты; потом было “популистское подобие нацизма”; потом некая “интеллократия”; потом, уже на момент, когда начинается роман, что-то совсем неопределенное (и опять сильно напоминающее наше время), но — “многообещающее”. Пестренькая, веселенькая картинка.
Но, видимо, сама тематика продиктовала обращение к относительно более отдаленному будущему. Одна из двух основных тем романа — восстановление монархии, для которого нынешняя Россия явно не “дозрела” и вряд ли “дозреет” в ближайшие годы. Другая тема — наступление ислама — тоже только-только намечена сегодня, и нужно дать ей приличествующее время, чтобы посмотреть, что может из этого выйти.
Две темы связаны у Михайлова в один узел. Претендент на престол великий князь Александр выступает во главе партии так называемых азороссов, а эти последние — наследники евразийцев, только круче развернувшиеся в сторону Востока (о чем свидетельствует и исчезновение европейского в их самоназвании) и ратующие ни много ни мало за исламизацию России. Сам претендент, которого зовут также Искандером, наделен кое-какими восточными корнями. Ради этого придумана история о том, как в далеком 1918 году группа офицеров сумела спасти царевича Алексея вместе с Анастасией и вывезти их через Гурьев на Энзели, в Персию, где царевич рос и воспитывался при шахском дворе, а потом затерялся где-то на Востоке. После “перестройки” его потомство возвращается в Россию инкогнито, и лишь когда приспело время, Александр-Искандер выходит на публику и заявляет о своих правах на российский престол.
Что-то, однако, не чувствуется, чтобы действительно приспело время — в том 2045-м, каким он проступает в романе. Некоторые преимущества монархического правления понятны и сегодня: о них пишут в газетах и говорят по телевидению. Но восстанавливать монархию, по крайней мере в переживаемую нами эпоху, — дело очень непростое в психологическом смысле. Как-то я листал книжку о жизни английского двора, и мне стало ясно, сколь важна в подобных вещах непрерывность. Если и наступает перерыв, то он должен быть ограничен во времени. Скажем, лет через двадцать после Февральской революции в России восстановить монархию было бы несложно, если бы существовали к тому политические условия (во Франции 1814 года, спустя двадцать два года после свержения короля, несмотря на громадную насыщенность их разнообразными событиями, “игра” по старым правилам возобновилась с относительной легкостью). Может быть, даже и через сорок. Но через восемьдесят лет или более того восстанавливать монархию, собственно, уже нельзя, ее можно лишь создавать заново.
А для этого в обществе должно быть прежде всего достаточно сильное чувство иерархии. Его нет сегодня, и его нет в романном 2045-м. Один из сторонников претендента сетует на то, что в любой головенке может завестись лукавая мысль: почему он, а не я? Дабы пригасить ее, монархисты отказываются от идеи выборного царя и предлагают на трон одного из Романовых. Но имя законного наследника царствовавшей династии — это для лукавой мысли не такой порог, через который она не могла бы перепрыгнуть. Должно пройти нынешнее эгалитарное опьянение, должна быть восстановлена иерархия ценностей (в идеале каким-то образом сочетанная с принципом равенства), соответствующая объективной структуре бытия, чтобы возникла реальная основа для монархического способа правления (я не берусь судить о том, нужна ли монархия: думаю, что этот вопрос следует оставить на усмотрение следующих поколений).
Наверное, И. Ильин прав: тема монархии требует художественного мышления. А не того сугубо “делового”, какой демонстрируют монархисты в “Варианте „И”” и вместе с ними сам автор романа. Если бы не авантюрный сюжет, можно было бы читать его как очередной сценарий “восстановления монархии”, частично, пожалуй, годящийся для публикации в разделе сценариев “Независимой газеты”. Авантюрный сюжет, который сам рождается из сценария, одновременно “держит” его, притом в двояком смысле: во-первых, он делает его занимательным, но, во-вторых, он усиливает тот конспирологический элемент, который заложен в самом сценарии и который объективно столь ощутимо присутствует в сегодняшнем политическом мышлении. Важнейшие политические акции готовятся за кулисами (я сейчас говорю о романе) посвященными людьми путем сговора с другими посвященными людьми, с участием разведывательных служб и, значит, с использованием различных шпионских штучек и т. д. и т. п.
Такой же “деловой” подход демонстрируется в вопросе об исламе. Сценарий сухо перечисляет некоторые преимущества этой религии с точки зрения обладающих властью. Главным из них оказываются... большие деньги. Россия остро нуждается в инвестициях, а нефтяные короли мусульманского мира, заинтересованные в продвижении ислама, уже вложили немалые средства в различные отрасли ее экономики и обещают дать еще больше, если русские будут активнее переходить на сторону Магомета. Впрочем, этот процесс и так уже зашел достаточно далеко: повсюду мечети соперничают с православными церквами, и даже — o tempora! — на храме Христа Спасителя в Москве (купленном кем-то за крупную сумму) с недавних пор красуется полумесяц, и теперь к нему пристраивают минареты.
Вскользь, правда, сказано о другом: ислам “силен верой”. Как говорит один из персонажей: “Они — мусульмане — верят, понимаете? А это мне представляется самым главным”.
В романной действительности, однако, главным оказывается закулисная возня, где в расчет берутся только интересы, понятые самым приземленным образом, а вопросы веры получают чисто инструментальное значение. Как нам объясняют, “фундаментальная идея не обязательно должна быть верной, ей достаточно быть привлекательной и правдоподобной, чтобы на какой-то срок, больший или меньший, овладеть умами”. История ведь движется “по параболе”, а это значит — “из ничего пришли и в никуда идем”. Так что не об истине следует хлопотать, но лишь об идее, которая “работает”. Православие уже “не работает”, не владеет умами в должной мере; да, впрочем, оно и в прежние времена оставалось в России довольно поверхностным. Так считает герой романа — туз разведывательной службы и по совместительству журналист, циник-всезнайка (чьи усилия в решающей мере способствуют воцарению Александра-Искандера под именем Александра IV). Ergo, надо поменять религию: “Париж стоит мессы”. И на нового царя возлагают в этом отношении большие надежды; русские, напоминают нам, и христианами-то в свое время стали “по приказу”.
Ну, положим, сейчас все-таки не X век и народ — не прежняя “чистая доска”.
Видя, как на горизонте вытягивается некая бука, автор решил, что будет интересным ходом вообразить, как в один прекрасный день эта бука усиживает нас со всеми потрохами. В то же время о реальном содержании исламского вызова здесь сказано очень мало. Конечно, он не в том, что за ним стоят большие деньги (кстати говоря, есть основания усомниться, что полвека спустя Аравийский полуостров сохранит свое нынешнее финансовое могущество). Реальное содержание вызова — религиозно-культурное (мне уже приходилось писать об этом в “Новом мире”). Оно именно в интенсивности веры, которая придает исламскому миру твердость, незнаемую современной Европой и смущающую ее. Впору подвергнуть державинский стих “Уже от северного света / Лице бледнеет Магомета” смысловой инверсии: сегодня бледнеет как раз европейская сторона. И в этом — позитивный аспект исламского вызова; ибо такой вызов нуждается в достойном ответе. Вместе с тем есть в исламском мире для современного европейца и некий соблазн — я бы назвал его соблазном неосмотрительного упрощения. Европейская культура буквально задыхается от собственной сложности и давно уже ищет, как бы от нее “освободиться”; но ищет — на своих путях. По удачному выражению философа Л. Карасева, современная (европейская) культура “жаждет простоты, но простоты особой, учитывающей опыт (курсив мой. — Ю. К.), разоблаченной и уличенной в зазнайстве сложности”. И когда на место искомого подставляется чья-то чужая простота, то это действительно хуже воровства. А насколько силен такого рода соблазн, можно судить по некоторым изданиям типа газеты “Завтра” и журнала “Элементы”, на страницах которых порою ощущается плохо скрытая досада, что Россия некогда поставила себя под знак креста, а не под знак полумесяца.
И участившиеся случаи обращения русских в ислам, по-видимому, симптоматичны (об этом даже снят фильм). Наверное, дальше их будет больше. И все же: несмотря на пережитые “великие потрясения”, представляется весьма маловероятным, чтобы Россия могла изменить христианству и своей европейской природе. Другое дело, как будет сосуществовать в рамках единого государства христианская часть населения с демографически все более весомой мусульманской его частью — при нарастающем давлении исламского мира извне. Вот этот вопрос обещает стать одним из труднейших для России.
И тут как раз уместно вернуться к теме монархии. В “Варианте „И”” немало сказано о преимуществах монархии, но нигде не упоминается, что в прежней России именно этот институт связывал воедино христианский и мусульманский миры в рамках общего Русского царства, причем связывал довольно прочно. В глазах мусульман великий Ак Падишах (Белый царь) выступал преемником ханов Золотой Орды, что закреплялось и кровным родством русских царей с Чингисидами. В этом конкретном аспекте русская монархия была действительно евразийской. И если у нее есть какое-то будущее, то в этом случае она, наверное, еще может послужить дополнительным фактором, связывающим российских христиан и мусульман. Правда, в стране теперь нет аристократии, которая служила опорой трону и в православной и в мусульманской части; но возможна, в принципе, и бессословная форма монархии, которая будет выполнять свою интегративную функцию несколько иначе.
Хотя, конечно, одними политическими средствами этот вопрос решить нельзя. Многое тут значат собственно религиозные моменты. Думается, что шансов на сотрудничество и даже соратничество христианства и мусульманства в России будет тем больше, чем глубже и “чище” будет религиозность с обеих сторон. Политизируя религию и конспирологизируя политику, “Вариант „И”” остается в тесных пределах рационально-утилитарного мышления, имеющего солидную опору в современной жизни, но для “заглядывания в будущее” слишком уж приземленного. В романе ничего нет не только о Духе, но даже о душе. Все его персонажи как будто сделаны из папье-маше или из чего там сегодня делаются куклы. Возможно, для авантюрного сюжета большего и не надо, но на роли проводников в будущее, даже не столь отдаленное, они подходят очень мало.
А вот роман Марины и Сергея Дяченко[2] — как раз о душе, о самых мутных ее глубинах.
Нигде авторы не указывают, в какой из грядущих веков мы попадаем, ни даже в какую страну (известно только, что ею правит герцог: видимо, без монархии все-таки не обойдемся). Но и так ясно по всему, что и здесь мы никуда от себя не уезжаем. Только опускаемся (чтобы не сказать — проваливаемся) в “сумрачное лоно” сознания, до уровня психологических состояний, от течения времен зависящих в наименьшей степени.
Некое царство-государство поглощено борьбой с ведьмами, которая идет давно и становится все более затруднительной. В стране действует инквизиция во главе, естественно, с Великим инквизитором, которая держит под наблюдением всех потенциальных ведьм, то есть особ женского пола с ведьмовским “нутром”, еще не инициированных и потому до времени неопасных; таковых особенно много почему-то среди девушек и женщин, причастных “изящным искусствам”. Инициированных и, следовательно, действующих ведьм, как и в средние века, сжигают; этим занимаются не только инквизиторы, но и рядовые граждане, подвергающие самосуду тех, кого они принимают за ведьм. Последние, однако, не только не сдаются, но и проявляют все большую агрессивность; и даже, случается, сами сжигают на кострах инквизиторов. Прорицатели предсказывают, что надвигается “век ведьм”.
Чем опасны ведьмы? Ну, прежде всего своими традиционными малефициями (злодеяниями): насылают болезни на людей, похищают молоко у коров, отравляют колодцы, вызывают бурю, град и прочие стихийные явления, вредоносные для человека. Но главная опасность, так надо понимать, не в самих этих действиях, а в том, что является их причиной, — в инакомыслии или, скорее, инакочувствии, отличающем ведьминское племя от остального человечества и вместе с тем не совсем ему, остальному человечеству, чуждом.
Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что это честная книга — в том смысле, что она не от чужих мыслей отталкивается или не только от них, во всяком случае, но передает некое стихийно сложившееся мироощущение. В художественном отношении она вполне вторична, но это дела не меняет: заимствования не мешают быть искренним.
“Ивга очнулась посреди большой и темной дороги, вероятно шоссе; ей не нужен свет, ее волосы огненным шаром окружают ее голову, она абсолютно свободна, одна посреди мира, вбирающая мир в себя, замещающая мир собой. Ночь, неожиданно теплая, шелестящая сотнями крыльев, полет, падение, полет...” Это шабаш. Мир жестких связующих нитей распался, все пришло в движение, все засосал черный вихрь, некая гигантская круговерть из неба и звезд, земли, воды и огня. На какое-то мгновение в глубине ее вспыхивает “сказочно прекрасный свет”. Это праздник, но праздник всеобщего разрушения; здесь есть радость, но нет любви, нет личного чувства, которое делает человека зависимым (“а ведьмы этого не терпят”). Здесь следуют одной-единственной заповеди: “слушаться естества”. А естество в данном случае зовет раствориться в стихиях мира сего, иначе говоря, перестать существовать духовно — с чувством ложного освобождения и восторга по поводу своей и всего окружающего гибели.
Это древний, как само человечество, оргиазм, возбужденный под рациональной корою цивилизации и на разные лады дающий о себе знать в мире культуры. “Зажигателями порывов” в этом смысле явились декаденты конца прошлого и начала нынешнего века, певшие о безумных танцах “под игом ущербной луны”. Напомню хотя бы о героях Пшибышевского, одолеваемых жаждой разрушения: им хочется все погубить, устроить мировой пожар, вырывать дома из земли и бросать их в общий костер. Средоточие зла (но также и космического опьянения) у Пшибышевского — женщина. Сатана нападает на нее потому, что она слабее, и делает ее своим орудием; отсюда и ведьмы — явление, почти не имеющее аналогов в противоположном поле[3]. Роман М. и С. Дяченко относительно “светлее”: в нем нет этой угрюмости, которая ощущается (или ощущалась) в католицизме, когда дело касается вопросов пола, и “радость” разрушения в нем “радостнее”. Нет в романе и догматической напряженности, если можно так сказать; да и как ощутить присутствие сатаны, когда не чувствуешь самого Бога? Вместе с тем роман отразил феномен женской агрессивности, характерный именно для нашего времени. В чем его причина? Наверное, в том, что женщина все-таки — “хранительница очага” по своему естественному призванию; и когда очаг разрушается и огонь задувает с разных сторон, в ней иногда пробуждается древняя дева(жена)-мстительница с извивающимися змеями вместо волос и дыханием, все отравляющим окрест себя. Не случайно где-то на просвещенном Западе дело дошло до возрождения культов Астарты и лунной Гекаты, древних демониц, или богинь, олицетворяющих темную одержимость, ведущую к половой разнузданности и к смерти (стихийным продолжением подобных культов были средневековые шабаши).
“Нас снова потянет, понесет... по кругу” — на этой ноте заканчивается роман.
Итак, взяв наудачу две книжки с некоторыми претензиями прогностического характера, нарвался в одном случае на параболу и в другом — на круг. Парабола “похитрее” будет, а все равно — хрен редьки не слаще. В обоих случаях остаемся в зоне сегодняшнего мирочувствия и ждем, что завтрашний или послезавтрашний день “принесет” нечто уже знакомое, некую модификацию того, что мы уже имеем сегодня или имели в прошлом. Что ж, даем потомкам дополнительный повод позабавиться: то-то весело будет им узнать, как представляли их время в конце XX века. Ну, положим, угадать кое-что можно — даже в литературе такого уровня. Кое-что из того, что бредится сегодня, вполне вероятно, сбудется завтра. Но это лишь отдельные детали ландшафта, не более.
Но вот на чем я себя ловлю. Имея иное представление о том, как должен быть выражен графически ход истории (линия ломкая или витиеватая, но ведущая только вперед, к однажды заданному “пункту Б”), я вместе с этим тоже жду, что завтрашний день что-то “принесет”. Уж очень укоренено в современном сознании представление об историческом процессе как о потоке событий, в высокой степени своенравном и от усилий людей мало зависящем. Бог весть откуда оно идет (пожалуй, от романтизма, от гегельянства, от позитивизма определенного толка и еще от чего-то). В соответствии с таким представлением людям остается воспринимать жизнь “в страдательном залоге”, как сказано где-то у Булгакова. А ведь это принципиально ошибочное представление. История делается людьми, а значит, будущее надо не столько угадывать, сколько творить его по своему усмотрению. Ну, конечно, есть много областей или бытийных планов, где предвидеть последствия человеческих усилий очень трудно или вообще невозможно. Примером может служить техника: сколько бы мы ни пытались вообразить технический мир будущего, он все равно будет другим. Но все это области, которые не являются самыми главными в жизни. Главное — состояние коллективной души. Сравнительно с ним все остальное второстепенно. А коллективную душу завтрашнего или послезавтрашнего дня мы — “я, ты, он, она” — можем лепить уже сегодня. Беда в том, что мы обычно этого не знаем. Или не верим в это.
Заметки историка и культуролога Юрия Каграманова о двух образцах массовой литературы в стиле “фэнтези” являются еще одной вылазкой нашего журнала в “зону масскульта” (см. обзор под этим названием в № 11 “Нового мира” за 1997 год). Но если в прошлогоднем материале внимание критиков (Андрея Василевского, Евгения Пономарева, Ирины Слюсаревой) было сосредоточено на повествовательных приемах, типах персонажей и социальной адресации масслита, то в настоящей статье центральное место уделено влиятельным идеологемам, бытующим в этой “зоне”. (Примеч. отдела критики.)
[1] Владимир Михайлов. Вариант “И”. Фантастический роман. М., Издательство АСТ — ЛТД, 1997, 512 стр.
[2] Марина и Сергей Дяченко. Ведьмин век. Роман. СПб., “Азбука — Терра”, 1997, 400 стр.
[3] Не отрицая, что слабый пол в известной мере заслужил данное ему определение, вспомним, однако, о таком отнюдь не случайном эпизоде из священной истории: в час, когда даже апостолы отреклись от Иисуса, только слабые женщины оставались ему верны.
Опубликовано в Журнале №11