Платон и Атлантида

Впервые Платон упомянул об Атлантиде в диалоге “Тимей”, пообещав подробно рассказать о ней в отдельном сочинении. Он выполнил свое обещание, но не полностью. Посвященный Атлантиде диалог “Критий”, который считается одним из последних сочинений философа, остался незаконченным. Возможно даже, что именно кончина не позволила Платону его завершить.

Полтора десятка страниц “Крития”, где описывается прекрасная утонувшая страна, породили необъятную литературу, в том числе фантастическую. Я сам приложил руку к ее пополнению, написав вместе с Виктором Жуковым роман “Будь проклята Атлантида!”^[1], где затопление страны объясняется таяньем ледников, а война праафинян с атлантами проектируется на миф о борьбе богов и титанов. Но Атлантидой занимались и занимаются не только фантасты. К примеру, сравнительно недавняя книга архитекторов Т. Н. Дроздовой и Э. Т. Юркиной “В поисках образа Атлантиды”^[2] написана в стиле художественного эссе и сопровождается оригинальными рисунками авторов, а монография Н. Ф. Жирова “Атлантида”^[3] имеет подзаголовок “Основные проблемы атлантологии” и библиографию в 730 названий!

Последние достижения геологии как будто складываются в пользу Атлантиды. Морской геолог и поэт Александр Городницкий, сам изучавший горы Атлантики в обитаемом подводном аппарате, ратует за организацию экспедиции для обнаружения затонувшей страны. Поисками возможных культурных влияний погибшей цивилизации занимались многие, в том числе В. Я. Брюсов, выступивший в 1917 году со статьей “Учители учителей”. Атлантологи, как правило, рассматривают “Критий” в качестве исторического источника и исходной точки своих построений, хотя изложенная Платоном легенда не подтверждена ни одним другим письменным памятником. Брюсов, например, дает ему такую оценку: “Если допустить, что описание Платона — вымысел, надо будет признать за Платоном сверхчеловеческий гений, который сумел предугадать развитие науки на тысячелетия вперед... Надо ли говорить, что при всем нашем уважении к гениальности великого греческого философа такая прозорливость нам кажется невозможной, и мы считаем более простым и более правдоподобным другое объяснение: в распоряжении Платона были материалы (египетские), шедшие от глубокой древности” (цитируется по книге Н. Ф. Жирова, стр. 381).

Я, со своей стороны, не нашел в диалогах Платона фактов “научного предвидения”. Описанные в “Критии” чудеса не более чем гипербола — увеличение до громадных размеров современных ему достижений цивилизации. Внимательный анализ источника показывает, что диалог Платона — это не передача древнего предания, а первое в истории произведение фантастической литературы.

Диалог

Сначала поговорим о том, по какому случаю Платон обратился к легенде об Атлантиде. Эта задача не отличается сложностью, поскольку “Критий” не стоит особняком, а завершает триаду диалогов, связанных между собой общностью участников и близостью времени, к которому они отнесены.

Первый и самый знаменитый из них, “Государство”, является, вероятно, и первым в истории научно-политологическим исследованием. В нем Сократ анализирует пороки существующих государственных систем и конструирует некое идеальное государство (как известно, Платон в диалогах никогда не выступает от собственного имени, а вкладывает свои мысли в уста беседующих).

Следующий диалог, “Тимей”, посвящен устройству мира, который по законам гармонии творит демиург. Как явствует из реплик участников, этот диалог происходит на другой день после беседы о государстве. В “Тимее” кроме Сократа участвуют философ пифагорейского толка Тимей, полководец Гермократ, который в 415 году до н. э. отстоял осажденные афинянами в ходе Пелопоннесской войны Сиракузы, и афинский философ и политик, ученик Сократа Критий. Этот человек в 404 году до н. э., после победы спартанцев, стал главой печально известной “тирании тридцати”, а через год погиб во время гражданской войны, вернувшей Афины к демократическим порядкам (время диалога отнесено Платоном примерно к 411 году до н. э.).

В начале “Тимея” помещено что-то вроде предисловия к “Критию”. Там Сократ напоминает собеседникам вчерашний разговор об идеальном государстве и замечает: “Мне было бы приятно послушать описание того, как это государство ведет себя в борьбе с другими государствами, как оно достойным его образом вступает в войну, как в ходе войны его граждане совершают подвиги сообразно своему обучению и воспитанию, будь то на поле брани или в переговорах с каждым из других государств” (19 e)^[4].

Откликаясь на это пожелание, Критий сообщает, что подобное государство некогда уже существовало у древних афинян, и предлагает изложить предание о происшедшей девять тысяч лет назад их войне с Атлантидой. Вкратце изложив суть предания, Критий обещает Сократу: “Граждан и государство, что были тобою вчера нам представлены как в некоем мифе (то есть предположительно), мы перенесем в действительность и будем исходить из того, что твое государство и есть вот эта наша родина, а граждане, о которых ты размышлял, суть вправду жившие наши предки...” (26 d). Однако выступление Крития решают отложить до другого раза, и слово предоставляется Тимею, рассуждающему о мироустройстве.

Наконец, в последнем диалоге Критий выполняет свое обещание и начинает перед теми же собеседниками рассказ об Атлантиде, обрывающийся на самом интересном месте. Итак, эта легенда всплывает в связи с образом идеального государства, причем для ее подтверждения.

Следует заметить, что философ не был чужд мифотворчеству, в “Государстве” он обращается к нему дважды. В первом случае Платон, чувствуя, что далеко не все согласятся с предлагаемым здесь разделением общества на сословия, рекомендует устроителям идеального государства внушить жителям миф о том, что людей создала Гея-земля из разных металлов. Те, в природе которых преобладают железо и медь, призваны стать “кормильцами” (земледельцами и ремесленниками), сделанные из серебра — “стражами” (воинами и полицейскими), а вылепленные из золота, естественно, — “товарищами по власти” (правящим классом философов).

Другой миф введен в связи с идеей посмертного воздаяния. Он оформлен в виде истории Эра, воина, который пал в бою, пролежал на поле несколько дней и очнулся на погребальном костре. Воспоминания о том, что Эр видел в загробном мире, содержат рассказ о посмертных мучениях порочных и блаженстве добродетельных душ между их реинкарнациями, а также интересные сведения об устройстве Вселенной. В других источниках этот миф, как и легенда об Атлантиде, не встречается. Таким образом, сочинение Платоном еще одного мифа выглядит вполне вероятным.

Платон в “Тимее” и “Критии” не раз подчеркивает мифологический характер легенды. Ее участниками являются люди — прямые потомки богов, события отнесены к эпохе, когда боги делили землю на сферы влияния и устраивали в своих областях человеческие государства. После потопа, уничтожившего Атлантиду, упоминаются еще два, так что все претензии читателей по поводу правдивости легенды заранее предупреждены. Интересно, что между “Тимеем” и “Критием” есть некоторые расхождения. В “Тимее” Критий говорит, что слышал рассказ об Атлантиде десятилетним мальчиком от девяностолетнего деда и при передаче может рассчитывать только на крепость детской памяти. Однако во втором диалоге выясняется, что у него хранятся записи самого Солона, якобы узнавшего о ней от египетских жрецов. Так что, переходя к подробному рассказу, Платон решил усилить впечатление его правдоподобности.

Атлантида

Описывая прекрасную утонувшую страну, Платон рассчитывал поразить воображение современников, и это ему удалось. Древняя цивилизация, не имеющая себе равных по развитию и богатству, описана настолько достоверно, что невольно завораживает читателя, и на этом фоне меркнут высказывания о политике и военном конфликте, заявленном в качестве основной темы сочинения.

Здесь Платон выступает как истинный фантаст, упоминая гигантские сооружения и неведомые технологии, демонстрируя неслыханную роскошь. В описании Атлантиды заметно влияние пифагорейцев, к которым философ был близок; совершенные фигуры — круг, квадрат, прямоугольник, — как и неслучайные числовые отношения, демонстрируют привязанность Платона к геометрической гармонии. Символом Атлантиды является симметрия и упорядоченность. Платон пишет: “...на равном расстоянии от берегов и в середине всего острова была равнина, если верить преданию, красивее всех прочих равнин и весьма плодородная, а... примерно в пятидесяти стадиях (10 километрах. — С. Ж.) от ее краев стояла гора со всех сторон невысокая” (113 с). Там Посейдон, получивший остров во владение, сошелся со смертной женщиной Клейто. Она родила “пять раз по чете близнецов мужского пола”, которые и дали начало царским династиям десяти областей Атлантиды.

Холм, где жила Клейто, заботливый бог укрепил “по окружности, отделяя его от острова и огораживая попеременно водными и земляными кольцами... проведенными на равном расстоянии от центра, словно бы циркулем” (113 d). Потомки Посейдона не жалея сил продолжили его начинание: “Пользуясь... дарами земли, цари устроили святилища, дворцы, гавани и верфи и привели в порядок всю страну... Дворец они с самого начала выстроили там, где стояло обиталище бога и их предков, и затем... все более его украшали, пока в конце концов не создали поразительное по величине и красоте сооружение. От моря они провели канал в три плетра (100 метров. — С. Ж.) шириной... а в длину на пятьдесят стадиев вплоть до крайнего из водных колец: так они создали доступ с моря в это кольцо, словно в гавань” (115 c, d). Кольцевых каналов было три: внутренний имел ширину один стадий (200 метров), следующий — две, а наружный — три (600 метров); он и служил главной гаванью. Город был окружен грандиозной круглой стеной, отстоявшей от наружного канала на 10 километров. “Она смыкалась, — пишет Платон, — около канала, входившего в море. Пространство возле нее было густо застроено, а проток и самая большая гавань были переполнены кораблями, на которых отовсюду прибывали купцы, и притом в таком множестве, что днем и ночью слышались говор, шум и стук” (117 d, e).

Богатства столицы были непомерны. Например, каменные стены вокруг каналов атланты облицевали “медью, нанося металл в расплавленном виде”, литьем из олова и таинственным “орихалком”, “испускавшим огнистое блистание”. В огромном храме Посейдона стояло золотое изваяние бога на колеснице, правящего шестеркой крылатых коней, а вокруг него также золотые скульптуры ста Нереид на дельфинах. В этой пышности убранства и архитектуры храма, по словам Платона, даже “было нечто варварское” (116 d).

По-видимому, столица была единственным городом острова Атлантиды, который Платон рисует в виде горной страны, переходящей в широкую плодородную равнину. Первоначально она описывается довольно идиллически: “Вся равнина, окружавшая город, и сама окруженная горами... являла собой ровную гладь; в длину она имела три тысячи стадиев (600 километров. — С. Ж.), а в направлении от моря к середине — две тысячи (400 километров. —С. Ж.)... Там было большое количество многолюдных селений, были реки, озера и луга, доставлявшие пропитание всем родам ручных и диких животных, а равно и леса, огромные и разнообразные...” (118 a). Но вскоре мы узнаем о грандиозных работах по “преобразованию природы”, которые совершенно изменили ее облик: “Такова была упомянутая равнина от природы, — продолжает Платон, — а над устроением ее потрудилось много царей на протяжении многих поколений. Она являла собой продолговатый четырехугольник, по большей части прямолинейный, а там, где его форма нарушалась, ее выправили, окопав со всех сторон каналом. Если сказать, каковы были глубина, ширина и длина этого канала, никто не поверит, что возможно было такое творение рук человеческих... но мы обязаны передать то, что слышали: он был прорыт в глубину на плетр, ширина на всем протяжении имела стадий, длина же по периметру вокруг всей равнины была десять тысяч стадиев (2000 километров. — С. Ж.)” (118 c, d). Но этого Платону показалось недостаточно, и всю окруженную главным каналом землю он разделил через одинаковые промежутки малыми каналами, которые использовались для орошения и перевозки грузов.

Так выглядел созданный Платоном мир. Но философ строил его не на пустом месте. Происхождение царских родов Атлантиды имеет параллель в аттической мифологии. Мать первых царей острова Клейто была дочерью некоего Евенора, “произведенного на свет землей”. Первым афинским царем считался змееногий Кекроп, также рожденный землею. Прообразом кольцевого вала, которым Посейдон защитил детей Клейто, могла послужить кальдера потухшего вулкана на острове Тира (Санторин), того самого, катастрофическое извержение которого произошло незадолго до Троянской войны и осталось в памяти греков. Кстати, Посейдон считался “колебателем земли” и отвечал за землетрясения. Погружение Атлантиды само по себе также не казалось невозможным, тем более что при жизни Платона во время сильного землетрясения в Пелопоннесе под воду ушли два поселения. Одним из важных доводов в пользу реальной основы мифа считается упоминание в “Тимее” “противолежащего материка” за Атлантическим океаном (25 a), сделанное задолго до открытия Америки. Однако здесь можно вспомнить о том, что Платон признавал шарообразность Земли и вполне мог предположить существование суши за океаном “в силу симметрии”. Позже, около 165 года до н. э., подобную гипотезу предложил Кратес Малосский, который по тем же соображениям поместил на земном шаре четыре симметричных материка.

Цель

Но вернемся к цели, во имя которой Платон задумал миф об Атлантиде. В “Тимее” Критий, продолжая рассказывать собеседникам легенду о ней, приводит слова жреца, сказанные великому афинскому политику Солону, одному из предков рассказчика.

Жрец восхваляет египетские порядки, а именно систему сословий, и сообщает афинскому мудрецу, что Афина, поселив своих подопечных в Аттике, дала им такие же законы еще раньше, чем египтянам: “И вот, — сказал он, — вы стали обитать там, обладая прекрасными законами, которые были тогда еще более совершенны, и превосходя всех людей во всех видах добродетели, как это и естественно для отпрысков и питомцев богов” (24 d).

Естественно, народ, обладающий “прекрасными законами” и “всеми видами добродетели”, становится непобедимым и способным на великие подвиги. Самым славным из них, по словам жреца, явилась победа праафинян над атлантами, которые пытались поработить всю Европу и Азию. Таким образом, праафинское идеальное государство стало общим спасителем: “Тех, кто еще не был порабощен, — говорил жрец, — оно спасло от угрозы рабства; всех же остальных, сколько ни обитало нас по эту сторону Геракловых столпов, оно великодушно сделало свободными” (25 c).

Подробнее о политическом строе древних афинян и атлантов Критий рассказывает в последнем диалоге. Там он говорит: “О многочисленных варварских племенах, а равно и о тех греческих народах, которые тогда существовали, будет обстоятельно сказано по ходу изложения; но вот об афинянах и об их противниках в этой войне необходимо рассказать в самом начале, описав силы и государственное устройство каждой стороны” (109 a). Дальше Критий описывает легендарную древнюю Аттику в виде благодатного плодородного края, от которого теперь, в результате нескольких потопов, смывших плодородную землю, остался только горный скелет.

Край этот, по его словам, в то время мог прокормить многочисленное обособленное от земледельцев и ремесленников войско, которое жило единой общиной, не зная частной собственности. Критий сообщает: “...воины имели общие жилища, помещения для общих зимних трапез и вообще все то по части домашнего хозяйства и священных предметов, что считается приличным иметь воинам... кроме, однако, золота и серебра: ни того, ни другого они не употребляли ни под каким видом, но, блюдя середину между пышностью и убожеством, скромно обставляли свои жилища... Так они обитали здесь, — стражи для своих сограждан и вожди всех прочих эллинов по доброй воле последних; более всего они следили за тем, чтобы на вечные времена сохранить одно и то же число мужчин и женщин, способных когда угодно взяться за оружие, а именно около двадцати тысяч” (112 c, d).

Дальше, вслед за уже приведенным описанием Атлантиды, Критий рассказывает и о ее государственном устройстве. Он говорит, что этот остров был разделен на десять областей, в каждой из которых правил свой царь, причем: “Каждый из десяти царей в своей области и в своем государстве имел власть над людьми и над большею частью законов, так что мог карать и казнить любого, кого пожелает” (119 c). То есть во внутренних делах они были совершенно автономны. Зато их отношения между собой строго регламентировались и “ни один из них не должен был подымать оружия против другого, но все обязаны были прийти на помощь, если бы кто-нибудь вознамерился свергнуть в одном из государств царский род...” (120 c).

Интересна и такая деталь: в древности цари Атлантиды “ни во что не ставили богатство и с легкостью почитали чуть ли не за досадное бремя груды золота и прочих сокровищ” (120 e). Согласно тексту диалога, именно порча нравов и обуявшая царей “безудержная жадность” толкнули их на путь завоеваний. В отличие от государства добродетельных и скромных афинских “стражей”, возглавлявшего добровольное объединение эллинских племен, Атлантида представляла собой конфедерацию тиранических режимов, утопавших в богатстве и пороках.

Очевидно, диалог был призван описать противоборство граждан двух различных политических систем — праафинян, носителей принципов идеального государства, и могущественных царей Атлантиды. Платон хотел предложить своим читателям некий миф, прославляющий его любимое детище. Прочтя его, читатели должны были постичь все преимущества идеального общественного устройства без необходимости осиливать сложный и громоздкий (больше 350 страниц) диалог “Государство”.

Содержание

В диалоге “Критий” имеется только вступление и экспозиция — рассказ о расстановке сил. Еще, пожалуй, как начало завязки в гомеровском стиле можно трактовать заключительные фразы диалога: “И вот Зевс, бог богов... помыслил о славном роде (атлантов. — С. Ж.), впавшем в столь жалкую развращенность, и решил наложить на него кару, дабы он, отрезвев от беды, научился благообразию. Поэтому он собрал всех богов... и обратился к собравшимся с такими словами...” (121 c).

Казалось бы, этого совершенно недостаточно, чтобы представить развитие повествования. Однако в текстах “Тимея” и “Крития” есть немало указаний и намеков, которые позволяют с какой-то долей вероятности это сделать. О предполагавшейся величине сочинения можно судить по другим диалогам Платона. Большинство их занимают порядка сорока — девяноста страниц, то есть в “Критии” могло быть около семидесяти страниц, и его существующее начало составляет около 20 процентов объема. Что же должно было содержаться в неосуществленных 80 процентах?

Кратко содержание диалога передают приведенные в “Тимее” слова египетского жреца: “На этом-то острове, именовавшемся Атлантидой, возник великий и достойный удивления союз царей, чья власть простиралась на весь остров, на многие другие острова и на часть (заморского. — С. Ж.) материка, а сверх того по эту сторону пролива они овладели Ливией вплоть до Египта и Европой вплоть до Тиррении (Средней Италии. — С. Ж.). И вот вся эта сплоченная мощь была брошена на то, чтобы одним ударом ввергнуть в рабство и ваши и наши земли и все вообще страны по эту сторону пролива. Именно тогда, Солон, государство ваше явило всему миру блистательное доказательство своей доблести и силы; всех превосходя твердостью духа и опытностью в военном деле, оно сначала встало во главе эллинов, но из-за измены союзников оказалось предоставленным самому себе, в одиночестве встретилось с крайними опасностями и все же одолело завоевателей и воздвигло победный трофей” (25 a-c). Как мы видим, события развивались драматично и афинскому воинству пришлось сразиться с намного превосходящими силами противника. Тем славнее была победа, обеспеченная приверженностью героев к ценностям идеального государства.

Можно с уверенностью сказать, что описание войны не должно было отличаться конспективностью. Этому противоречит введение Платоном имен героев. Для атлантов названы имена всех десяти царей. При этом философ не стал утруждать себя выдумыванием чужеземных имен, а дал правителям Атлантиды эллинские значащие имена, например: Евэмон (пылкий), Амферей (круглый), Мнесей (мыслитель), Элассипп (всадник), Мнестор (жених), Диапреп (великолепный). Исключение составляет старший из царей, живущий в столице, которого зовут Атлант. Происхождение греческих имен атлантов Платон объясняет в специальной реплике Крития: “Рассказу нашему, — говорит он, — нужно предпослать... пояснение, чтобы вам не пришлось удивляться, часто слыша эллинские имена в приложении к варварам” (112 е). Оказывается, Солон уже спрашивал об этом жреца-рассказчика, и тот ответил, что “египтяне, записывая имена родоначальников этого народа, переводили их на свой язык” (113 а). Солон же перевел эти значения на греческий. Имена атлантских царей вполне могут отвечать характерам героев.

Имена афинских вождей Платон заимствовал из аттической мифологии. Критий говорит о них так: “...имена Кекропа, Ерехтея, Ерихтония, Ерисихтона и большую часть других, относимых преданием к предшественникам Тесея, а соответственно и имена женщин, по свидетельству Солона, называли ему жрецы, повествуя о тогдашней войне” (110 b). Платон объясняет, что греки сохранили в памяти имена героев, забыв об их делах. Таким образом, если Платон собирался следовать эпической традиции, то мог бы описать ряд битв, в которых сходились отряды отдельных полководцев.

Атлантида не зря описана так подробно. Славной могла считаться только победа над достойным противником, и Платон не жалея красок описывает военную мощь Атлантиды. Только одна ее столичная область могла выставить войско в 900 000 человек, в том числе 10 000 колесниц, 120 000 всадников и флот из 1200 кораблей с экипажем в 240 000 моряков. И это кроме “несчетного числа простых ратников”. А мы знаем, что таких областей было десять. И все же двадцати тысячам афинских воинов и воительниц удалось победить!

Не исключено, что Платон мог украсить повествование рассказом о невиданных военных машинах. Философ трижды бывал в Сиракузах, где незадолго до этого царь Дионисий Старший в преддверии войны с Карфагеном финансировал создание новой военной техники — крупных кораблей и мощных метательных орудий. Возможно, Платон предвидел и применение боевых слонов, недаром он пишет, что “даже слонов на острове (Атлантида. — С. Ж.) водилось великое множество” (114 e).

Итак, читателей ждали описания боев, измен, подвигов, переговоров и, наконец, не очень оправданной трагической развязки, которая упоминается в “Тимее” и звучит так: “Но позднее, когда пришел срок для невиданных землетрясений и наводнений, за одни ужасные сутки вся ваша воинская сила была поглощена разверзнувшейся землей; равным образом и Атлантида исчезла, погрузившись в пучину” (25 c).

Вообще подобный финал обычен для ранних периодов развития жанра фантастики, когда у авторов было сильным стремление непременно создать иллюзию достоверности вымысла. В этом смысле финал типа “концы в воду”, который у Платона реализован буквально, достаточно характерен. Однако в случае с диалогом Платона он вызывает вопросы. Как можно судить по последним фразам “Крития”, война Атлантиды с Афинами была спровоцирована Зевсом ради наказания атлантов. По-видимому, победив их, афиняне выполнили желание бога. Казалось бы, посчитав эту кару недостаточной, Зевс мог дополнительно наслать на атлантов еще и потоп. Но во имя чего ему понадобилось губить афинское воинство, которое отличалось доблестью и другими добродетелями? Или, может быть (неужели Платон решился бы на такое?), граждане идеального государства, завладев богатствами Атлантиды, утратили принципиальность, предались порокам и были за это наказаны?

Возможно и другое — например, что в битве атлантов с праафинянами, как в Илиаде, у каждой из воюющих сторон были свои божественные болельщики (скорее всего Посейдон и Афина), и гибель афинян явилась предметом какого-то торга между ними. Тогда получается, что Зевс далеко не всемогущ или, возможно (это уже индийская традиция), он неосторожно дал некое обещание, которое не смог нарушить. Вопросы остаются открытыми, и мы никогда не узнаем, как Платон собирался разрешать это противоречие.

Трудно оценить и роль других участников диалога. Гермократ, опираясь на свой опыт полководца, мог бы, например, дать собственную трактовку каких-либо военных решений героев. Но возможно, начавшийся монолог Крития продолжался бы не прерываясь до конца диалога. Именно так построен “Тимей”. Едва там заканчивается речь об Атлантиде и собеседники предлагают высказаться Тимею, Платон начисто забывает о них, и философ говорит один на протяжении восьмидесяти страниц, пока не убеждается, что исчерпал тему.

Идея

Думаю, есть смысл напомнить о сути предложенного Платоном идеального общественного устройства, породившего подражания Кампанеллы и Томаса Мора. Основной принцип платоновского государства — профессионализм. Платон утверждает, что каждое дело лучше других выполнит тот человек, который к нему наиболее способен. По этому принципу государство делится на три упоминавшихся сословия: работников, воинов и философов. О работниках Платон почти не упоминает, для воинов изобретает “коммунистический” образ жизни с общностью имущества, общественным воспитанием детей, строгой регламентацией жизни. По его мнению, это позволит им с наибольшим успехом выполнять свой долг. Управлять же обществом, естественно, должны не какие-нибудь прославленные победами вожди, а профессионалы умственного труда — философы.

Поскольку Платон сам был философом и даже пытался уговорить сиракузских правителей практически создать такое государство, посмотрим, как он справился с теорией управления обществом. Первое, что бросается в глаза в государстве Платона, это полное игнорирование человеческой психологии, превращение людей в “винтики” государственного механизма. И хотя, как он пишет, важнейшим свойством философа является честность, его государство не может обойтись без лжи. О специально вводимом мифе естественного разделения людей на сословия говорилось выше. Еще более изощренно тот же способ предлагается для улучшения людской природы. Для этого философы по своему усмотрению подбирают брачные пары. Но чтобы избежать возражений и обид со стороны вступающих в брак, пары подбираются по жребию, а жребии подтасовываются! То есть вводится двойной этический стандарт — требование правдивости в отношениях между правителями и допустимость обмана по отношению к подвластным (разумеется, для их же блага). Пренебрежение сутью человеческой личности видно и из предложения Платона ввести цензуру. Например, из Илиады предлагается изъять упоминания о страхе, горе, нерешительности, слабости, то есть все места, где описываются человеческие чувства героев.

Мы видим, что с современной точки зрения Платона трудно считать профессионалом в области добродетели, справедливости и понимания людских потребностей. Очевидно, выдвинутый им принцип “каждый должен заниматься своим делом” не подходит для управления обществом. Чтобы у власти не оказались люди, претендующие на знание “истины в последней инстанции” и готовые проводить ее в жизнь любой ценой, общество должно иметь возможность контролировать своих руководителей. И здесь, по-видимому, нет альтернативы двум важнейшим принципам: гласности и демократии.

Итак, изложение Платоном легенды об Атлантиде, вне зависимости от ее происхождения, подчинено литературным целям и не может играть роль полноценного исторического источника. Незаконченный диалог “Критий” был задуман и начат как первое в истории фантастическое произведение. В его основу положена конкретная цель — популяризация утопической идеи государства Платона. Его сюжет — столкновение крупного традиционного государства с меньшим “идеальным” и победа последнего — призван доказать жизненность этой идеи. Его финал — гибель обоих государств — средство добиться иллюзии достоверности, впоследствии ставшее в фантастике обычным. Знаменательно, что все без исключения детали легенды не выходят за рамки объявленной в “Тимее” цели этого незавершенного повествования.