После...
“Рассеянные племена
Скликай опять на бой,
Одна проиграна война,
Но победим в другой.
Еще вчера провел Ваал
В огонь родную плоть,
И каждый был смущен и мал,
Но с нами вновь Господь.
И мы...” Тропинки дальше нет,
Стоят строенья тьмы,
Ведет оплывший слабый след
В ночной чертог зимы,
Где между елями прогал
Сиянием залит,
Где нет под снегом сгнивших шпал
И нет разбитых плит,
Где нехотя зимует лес,
Где предвесенний хруст,
Где равнодушен свод небес,
Где мановеньем уст,
Где можно шевеленьем губ
Приблизить миг мечты,
Хоть мы вблизи кирпичных труб
И городской черты.
А там, желточный свет тая,
В бетонной вышине
Повисла комната моя,
Как кокон на стерне.
Ветер
Ветер, вой, древесничай
Сколько силы есть,
Ёрничай, повесничай,
Всюду тебе честь!
Как не превозмогшие
Совести мечты
В даль неси размокшие
Желтые листы.
Прояви старание,
Весь характер свой,
Над кирпичным зданием,
Над его трубой.
Желтые, фабричные
Окна оближи,
Песни неприличные
Про людей сложи.
Этой ночью сумрачной
Что такое — грех?
Ёрничай, безумничай,
Ты один за всех.
Вольничай, бездельничай,
Ты один — герой,
Ты один — постельничий
Осени сырой.
А когда устанешь ты
Быть во всех местах,
Есть тебе пристанище
На пустых мостах.
Единорог
На дальнем юге — море царских роз,
А там — олимпиоников венчанье,
Поближе — степь, и ветер к нам донес
И выкрики, и диких коней ржанье.
А здесь лениво длящийся Итиль
Уж смыл следы недавнего набега,
И утро, и легко сегодня стиль
Лежит в руке. И далеко до снега.
Пока я сушнячок к костру несу
И завтрак уж готов наполовину,
Он, фыркая, взбегает на косу,
И видит нас, и гордо горбит спину.
Что — девственность! Ведь благородней мать,
Растящая незлобного ребенка,
Поэтому его без страха гладь,
И станет он доверчивей ребенка.
Не повредит нам этот вьючный скот,
Хоть здесь места просторны и красивы,
Пойдем на север. Ветер там поет,
И шишечки пушисты там у ивы.
Поставим домик около реки,
Цвета небес там нежны и капризны,
И медленно уходят ледники,
Освобождая место для отчизны.
Сонет
Ломали дверь. Не в первый раз, но страх
Всегда велик. Я замер в коридоре,
Свеча в испуге, дети на ногах
И молча жмутся. Дверь подастся вскоре.
Без выкрика стреляю. Холод, ночь,
Соседи, притаившись, ждут исхода,
Да я и сам не вышел бы помочь.
Крик, топот, темень, до весны — полгода.
В углу припасы, цеженой полна
Водою ванна, улеглась жена.
Да, много их сегодня сбилось в стаю.
Опасно жить на первом этаже.
Вот есть бензина бочка в гараже —
Эй, все! На автомат ее меняю!
* *
*
Здравствуй, матушка, костяная нога!
Что глядишь на меня с усмешкою?
Вижу я иль не вижу в тебе врага,
Но схожу я сегодня пешкою.
Здравствуй, батюшка, несытой оскал!
Хорошо ль ты вчера накушался?
Как ты звал меня, как рукой махал,
Но, как видишь, я не послушался.
На рассвете моя лишь утихнет злость,
Когда ветер свистит над рощею
В самодельный свисточек — пустую кость
Над неправдою нашей тощею.
Вечернее размышление
Продолжаются дни,
Не кончаются войны.
Вот вечер, погасли огни,
Мы спокойны.
Хочется работать, стругать.
Как хороши пилы!
И невозможно лгать —
Нету силы!
Но если умирает звезда,
За окном больно и долго,
Смотрю на это зрелище иногда,
Но что от жалости толку!
Нищенская сума
Висит у двери, забыта,
Я стираю, и крутится тьма
На дне серебряного корыта.
Из окон открывается вид,
Дует ветер грубый,
А за дверью стоит
Вурдалак красногубый.
Отвори, Господи, небеса,
Дай нам напиться,
Красна закатная полоса,
Пора звезде и скатиться.
Полные смертной тоской
Длинные ночи.
Господи, мы одни с тобой...
Загляни в мои очи!
Песенка
Ко мне пришли вчера тонтон-макуты
И говорят, что в дальней стороне
Большой убыток понесли якуты
И что платить за то придется мне.
Ко мне пришли сегодня исполины,
Ломают дверь ударами хвоста
И говорят, что рейнские долины
Отныне их законные места.
Я еле спасся на воздушном шаре,
И вот смотрю испуганно с высот:
Мелькают искры на большом пожаре
И всюду жизнь течет наоборот.
Сидят, как ханы, гордые чечены,
Гляди, читать разучится народ,
На огородах вырастают стены,
И бабка поливает пулемет.
В ракете скрылись парни холостые,
Она уже галактикой летит,
И лишь бандит — надежда всей России —
На этот мир уверенно глядит.
* *
*
Безумен тот, кто с нами не поет,
Кто голос до небес не поднимает
И этим пелену не разрывает
Смертельно нас опутавших тенет.
Безумен тот, кто с нами не поет,
Блаженною улыбкой не сияет,
В беспамятстве глаза не закрывает,
Всего себя вокруг не раздает.
Безумен тот, кто с нами не поет,
Кто думает, что все он лучше знает,
А сам душой как пропастью зияет
И Господа в лицо не узнает.
Динозавры
Хорошо бы
Проследить своего предка
По мужской линии
Хоть до времени динозавров.
Он был маленький,
Ростом не больше крысы,
Но отважен и коварен,
Не хуже самых гордых его потомков.
Рисковал всю жизнь, между прочим,
Разгрызал динозавровы яйца
И окончил в зубах
Молодого Tabolorurus Vulgaris.
А меня потому и тянет
Сегодня на динозавров,
Что я в Аризоне,
За окном моим кактусы и пустыня.
А по телевизору
На 28 канале — секс непрерывно,
А на 38 — динозавры
Двадцать четыре часа в сутки.
Жалость к маленькой звезде
Птичий ком взлетает в небо,
Рыбий клан скользит в глубины,
Косяками, косяками
Сны летят над облаками,
И теряют звезды имя
В страшном мире наших дел.
Потерявшая призванье,
Позабывшая названье,
Покатилась как монетка
С неба павшая звезда.
Пожалей ее, малютку,
Между креслом и диваном
Опусти свободно руку —
Что-то нежно щиплет пальцы,
Что-то мягко жжет ладонь.
Птичий ком взлетает в небо,
А у рыб уже стемнело,
Труп пространства уж ободран,
Смертным время по домам.
Барабаны скоро грянут
На разборках уголовных,
Полетят заре навстречу
В “мерседесах” палачи.
Впрочем, нашим нимфоманкам
Мало будет огорченья —
Кратко мы грустим о мертвых!
Утро даст большой банкет,
Солнце белым ятаганом
Облакам разрежет брюхи,
И на землю изольется
Драгоценная икра.
Лучший ты из нуворишей!
Потому что образован,
Ровно в меру беспощаден
И удачлив, как Гвидон,
Ты хорош с премьер-министром,
У тебя друзья в газетах,
И к тому ж тебе знакома
Жалость к маленькой звезде.
Это — правильная жалость!
Рыбий клан скользит в глубины,
От глубин до тверди синей
Нынче все потрясено.
Так все стало незнакомо,
Непривычно, невесомо,
И совсем уж трудно звездам
Удержаться на гвоздях!
* *
*
Никого нельзя обижать, никого,
Человеческое вещество
Нежно и уязвимо.
И подобие дыма —
Утешительные потом слова,
Ведь обида — она до сих пор жива!
Никому нельзя доверять, никому,
Лучше сразу надеть на себя суму.
Помнишь замок в Германии и там тюрьму,
Такой глубокий колодец без дна.
И помнишь, какая там тишина?
* *
*
Над городом встала угрюмо тюрьма,
И утречком сирым
Стоит на коленях белесая тьма
Над рухнувшим миром.
А там, где недавно горел виноград,
Кряжистый и старый,
Там мальчик несет на плече автомат,
Флиртуя с гитарой.
И арфа Эола висит на суку,
Звенят ее струны
О том, что кончается с раной в боку
Покорный Перуну.
Я звуки все эти услышал во сне,
Рыдания женщин.
И жизни и пения хочется мне
Все меньше и меньше.
Август
Что сказал он на прощанье:
“Хорошо сыграли мы!”
Вот пример для подражанья
Другу света, другу тьмы.
Август, Август, царь Вселенной,
С круглым яблоком в руке,
Знал, что мир обыкновенный
Весь построен на песке.
Август, Август благородный,
Целый век тащивший воз,
Знал, что этот пресноводный
Мир не стоит наших слез.
Нет ни ада и ни рая,
Только холод от могил,
Что ж, и мы уйдем играя,
Так, как Август уходил.
Улыбнись друзьям и бедам,
Никому не дав ответ,
Пусть придет молчанье следом,
Пусть оно приходит вслед.
* *
*
Не слонялся по притонам злачным
Доктор Харди, чистый математик.
В Кембридже зеленом по лужайкам
Он гулял — вдвоем с Рамануджаном,
Больше же один. И все о числах
Думал он, простых и совершенных.
Первая, Вторая мировая,
Поднялись и рухнули эпохи.
Но простые числа так же просты,
И от совершенных не убыло
Дивного, мой друг, их совершенства.
Есть же нечто прочное на свете!