Зачем вы, русские, уезжаете?
— Почему вы уехали из Грузии?
Эти вопросы я слышала неоднократно (первый — в Грузии, второй — в России) и отвечала на них по-разному — то шутливо, то всерьез. Но можно ли в двух-трех фразах рассказать, отчего вдруг люди, часто немолодые, скоропалительно срываются с места с мыслью “хуже не будет”.
...Вспоминая прошлое, я хочу яснее понять причины, побудившие покинуть Грузию — страну, где я родилась и прожила более сорока лет.
Обычаи, нравы Грузии — общеизвестны и вызывают к себе глубокое почтение. В грузинских семьях связь поколений неразрывна, и беспомощного старика никогда не отдадут в дом престарелых, за ним будут ухаживать хотя бы дальние родственники. Я знаю женщину, которую оставил муж. У нее было трое детей и больная свекровь, которая не вставала с постели. Невестка ухаживала за старушкой несколько лет, до ее смерти.
Здесь роднятся семьями. Приглашение на свадьбу выглядит примерно так: “Уважаемый ...! Приглашаем вас на свадьбу наших детей”, — то есть приглашают не жених и невеста, а родители новобрачных. И, конечно, к семье избранника или избранницы присматриваются. Помню, как расстроилась свадьба из-за того, что у невесты (русской) пила мать. Такую родственницу родители жениха иметь не захотели.
Семейные традиции воспитывают лучше всяких школьных уроков. Там, где почитают отца и мать, где семейные раздоры не выносятся на общее обсуждение, крайне редки разводы. Моя соседка-грузинка, пожилая женщина, много претерпевшая от мужа, к концу жизни вдруг стала на него жаловаться каждому встречному и поперечному. Надо было видеть, с каким изумлением смотрели на нее люди, женщина скомпрометировала себя.
В России, и не только в России, принято приносить цветы так: нечетное количество — по приятному поводу, четное — в случае печали. В Грузии — наоборот, и тому есть объяснение. Лучшее пожелание человеку — чтобы он не был одинок, значит, в радости цветы дарят парами. А когда человек уходит в мир иной, не надо, чтобы он забирал с собой пару, поэтому цветов должно быть нечетное количество.
Постигая суть обычая, начинаешь относиться к нему без иронии чужака. Скажем, в некоторых областях Грузии принято не подшивать подол траурного платья, что означает отрешенность женщины от земных забот, постоянную память об утрате.
Отзывчивость и взаимовыручка в Грузии особенно проявляются во время похорон. Помню, умерла в Батуми одинокая русская старушка. Родственникам дали телеграмму в Россию. Добирались они трое суток и всё сокрушались по поводу предстоящих хлопот: никого в Батуми не знали, куда обращаться — неизвестно. Приехали и видят: почти все готово. Оказывается, соседи собрали деньги, заказали гроб, позаботились о месте на кладбище, о поминках. Родственники усопшей были настолько потрясены этой заботой незнакомых людей, что прислали в редакцию газеты “Аджария”, где я тогда работала, письмо полное удивления и благодарности.
В Грузии вас примут в доме в любое время суток; но и к вам тоже могут пожаловать в любое время. Любой намек на необходимость предупреждения о визите воспримут как обиду.
И все же, как ни удивительно, такая простота отношений обманчива. Грузины ценят искренность и непосредственность, но уважают и соблюдение церемониала.
У грузин почтительное отношение к хлебу. Прежде чем отправить хлеб в печь, хозяйка ребром ладони обозначает на поверхности крест, благословляя свое изделие. Как мне рассказывала одна грузинка, она приучает своего маленького сына бережно относиться к хлебу: если кусочек упал, надо его поднять и поцеловать, чтобы хлеб “не обиделся”.
Грузины вообще не любят никого обижать. Грузин, как правило, не откажет в просьбе, даже если она заведомо невыполнима. Ему не нравится огорчать людей, портить им настроение. Он наобещает золотые горы.
И — весьма вероятно — не выполнит. Найдет с десяток уважительных причин и отговорок. Эту особенность грузинского менталитета хорошо знают российские предприниматели, потому и требуют предоплату при торговле с грузинами, на что последние обижаются. К сожалению, необязательность переносится и на более серьезные вещи.
Грузин, случается, упрекают в любви к показухе. Я не считаю это недостатком: желание выглядеть лучше, чем на самом деле, не так уж предосудительно. Как и раскованность грузин, легкое отношение к жизни, этакий кураж, которого порой не хватает русским.
Живя в Грузии, я с интересом наблюдала, как внутренние законы языка во многом отражают мысли и действия его носителей. Как известно, в русском языке слог строится по принципу восходящей звучности: органы речи как бы начинают разбег, накапливают силы, а в конце произносят полнозвучный гласный, и тогда все предыдущие согласные воспринимаются как составляющие компоненты, как необходимая подготовка.
В грузинском языке тоже есть любопытная особенность, тесно увязанная с национальным характером, — музыкальное ударение. Слоги в слове произносятся почти с одинаковой силой. Проецируя эту лингвистику на жизнь, можно сказать, что грузин настроен на постоянную радость, тогда как у русского ее приливы спорадичны.
Русские в Грузии образуют несколько неоднородных социальных групп.
Одна из них — офицеры и их семьи. Долгие годы жившие на жалкую офицерскую зарплату и снимавшие скромное жилье у местных жителей, они не могли претендовать на полноценную адаптацию. Впрочем, военные всегда жили несколько обособленно, часто меняли места службы; в состав местного населения они вливались только выйдя на пенсию.
Другая группа — специалисты, квалифицированные рабочие, большинство из них первыми осознали необходимость уезжать из Грузии.
Есть, наконец, — и их немало — русские, не обремененные образованием и профессиональной квалификацией, они охотно шли на работу, которой уважающий себя грузин сторонится: становились уборщиками, няньками, санитарками, сантехниками и т. п. Эта прослойка общества скромно, но настойчиво лепила свой облик русского человека — безответного, старательного работника.
Я, конечно, не ставлю перед собой цели охватить все социальные прослойки негрузин, да это, наверное, и невозможно.
Русских не любят прежде всего за пьянство. В Грузии знают, что если пьяный валяется на улице, то это наверняка русский, потому что грузины своего сотрапезника обязательно доведут до дома.
Русские дисциплинированнее: соблюдают очередь, требуют сдачу и т. д. Грузины стоять в очереди не любят, а о том, как они стремятся обойти закон, написано столько, что нет смысла повторяться.
...Сложные и во многом противоречивые процессы в Грузии начала 90-х годов захватили, конечно, и нас — негрузин. Признаюсь, попервоначалу я была в некоторой эйфории: может, и правда будет лучше, если грузины обретут независимость от Москвы?
У нас в Батуми жизнь сначала шла своим чередом.
Но вот перестал ходить знаменитый здесь 47-й поезд Москва — Батуми, его встречи и проводы для батумцев были привычны: с проводниками посылали посылки, в буфете закупали московские сласти.
Все меньше стало курортников. Бывало, батумцы еще ходили в пальто и зимней обуви, недоверчиво посматривая на апрельское солнце, а приезжие, то есть не батумцы, уже щеголяли в легких платьях, специально сшитых для летнего отдыха. Глядя на них, постепенно освобождались от зимней одежды и батумцы. В эти дни начинались разговоры о нарядах, фасонах, прическах и босоножках. Проходила неделя-другая — и в яркой, веселой, ждущей чего-то необыкновенного толпе уже не различишь, где батумцы, где отдыхающие.
Утром и днем спешили на пляж. Купались, делали гимнастику, бегали по аллеям. Часов в семь-восемь вечера, когда спадала жара, а воздух напоминал парное молоко, шли гулять на бульвар. На центральной аллее гас свет, и пространство вокруг бассейна освещалось нижними разноцветными лампами, менявшими силу света в такт музыке. От мириад мельчайших капель вокруг фонтанов стояло радужное облачко. И эта густая ночь с розовой полосой заката над морем была тем самым долгожданным финалом дня, после которого снятся легкие, невесомые сны.
В 90-е годы, когда уже не стало ни музыки, ни фонтанов, когда почти обезлюдел пляж, ходить на бульвар по вечерам стало небезопасно. Вместе с исчезновением российских курортников исчез праздник жизни. Провозглашение Грузией независимости, война в Абхазии перечеркнули прежний уклад. Оживлялся бульвар лишь в дни концертов заезжих звезд.
Радио, телевидение, пресса в былые времена доносили до нас биение пульса большой России. Вошло в привычку ложиться спать после программы “Время”. Газеты и толстые журналы, подписные издания, русские кинофильмы — казалось, это будет всегда, как воздух. Как поразились мы, когда узнали, что за передачи Останкинского телевидения теперь надо платить и что Грузии это не по карману. Тоскливо было внезапно ощутить себя гражданами чужой и бедной страны!
Не было в те дни застолья, где ни поднимались бы многочисленные тосты за Грузию, ее свободу и независимость, в ресторанах некоторые борцы за свободу даже влезали на столы и стулья, чтобы в патриотическом экстазе произнести многословный тост. Борцам за свободу требовался враг, потому что ничто так не сплачивает, как общая ненависть. Объектом ненависти избрали империю: “СССР — тюрьма народов!” Неприязнь ко всему “имперскому” (читай — русскому) с особой силой проявилась по отношению к армии. Оккупанты — другого названия для советских военных теперь не было, сразу забыли, например, их помощь гражданскому населению во время наводнения в Сванетии.
Грузины все чаще стали именовать себя страной с многотысячелетней культурой, нацией, живущей на Богом избранной земле, причем делали это с апломбом, особенно в присутствии русских: “Пока русские в лесах бродили, мы, грузины, Евангелие переводили”. Меня, воспитанную на традициях русской классической литературы, всегда поражала безапелляционность подобных заявлений.
После кровавого 9 апреля разговор грузина с негрузином начинался с вопроса: “Как ты относишься к событиям 9 апреля?” Как будто нормальный человек мог одобрить убийство! Но грузины стали воспринимать русских как носителей некой имперской идеи, кровавым выражением которой и явились тбилисские события апреля 1989 года.
После 9 апреля национально-освободительное движение в Грузии перешло в новую фазу. Когда Звиад Гамсахурдиа объявил самоблокаду Грузии от России, поток товаров заметно оскудел, а цены возросли. Потом — 1 апреля 1993 года — ввели купоны. Увы, это не было первоапрельской шуткой. Очень скоро ничего нельзя стало купить на новые грузинские “деньги”.
Газета “Свободная Грузия”, в свое время метавшая громы и молнии по адресу деревянных рублей, высмеивавшая советскую “валюту” по поводу и без, должна была бы разразиться гомерическим смехом в связи с обвальным падением купона. Но она испытывала только печаль: ну, не идут купоны в торговле — и всё.
Государственные магазины опустели, а в коммерческих и на рынке признавали только российские рубли и доллары. Жизнь в Грузии быстро превращалась в выживание, в существование на уровне животных инстинктов. Правда, по мере роста цен росли зарплата и пенсии: пенсия, допустим, семь тысяч, а коробок спичек — сто тысяч купонов.
Процессы инфляции стали неуправляемы, а правительство — бессильно что-либо изменить. В апреле 1993 года купон соотносился с рублем один к одному, а в декабре за рубль давали сто купонов, через полгода — тысячу. “Наполнить” купон было нечем, он стоил дешевле, чем бумага, на которой его печатали. Летом 1994 года доллар США стоил миллион купонов. На купоны нельзя стало купить конверт, заплатить за международный телефонный разговор, за зубную пасту и мыло — за все требовали рубли. Оставалось буквально несколько видов товаров, которые можно было приобрести за купоны, черный хлеб например, за белый — уже требовали рубли. Любая мелочь стала проблемой: хочешь починить обувь — гони рубли. Килограмм соли в магазине стоил 90 тысяч купонов, риса — 400 тысяч (а моя зарплата составляла триста тысяч).
И все чаще появлялась мысль: неужели это и есть свобода, за которую надо было бороться? Что дает человеку такая вот независимость — от кого? Многие грузины, не захотевшие стать “челноками”, искали возможность попасть в российскую армию. В Батумском военном госпитале появились очереди: прежде чем попасть в армию, надо было пройти медкомиссию и испытания по физподготовке.
Эта двойственность общественного сознания поражала. С трибуны парламента депутат Нодар Натадзе требовал вывода войск из Грузии, а рядовые граждане почитали за большую удачу, если им удавалось попасть в российскую армию, там было тепло и сытно.
Общее впечатление уныния, угасания усугублялось тем, что у нас исчезли праздники. Я терпеть не могла ходить на демонстрации, и отмена 1 Мая и 7 Ноября для меня, разумеется, мало что значила. Но и другие праздники постепенно сошли на нет. Отмечать Новый год и дни рождения стало трудно из-за отсутствия продуктов. 8 Марта тоже отменили. Мы шутили: только очень смелые мужчины могут порадовать в этот день дам своего сердца — вопреки государственному решению. Пекли что-то на Пасху и Рождество... Что касается крашеных яиц, то этим в Аджарии занимаются даже некоторые мусульмане: красивый обычай, располагающий к проявлению фантазии.
Когда Гамсахурдиа сделал христианские праздники государственными, возникла неловкая ситуация: получалось, что и иудеи, и мусульмане, и люди других вероисповеданий должны отмечать Пасху, Рождество, Успение Пресвятой Богородицы и т. д. В то же время о праздниках других конфессий в указе не было ни слова. С особой болью восприняли ветераны в Грузии отмену Звиадом Гамсахурдиа Дня Победы. “Это была не наша война, — говорили молодые политики, — Советский Союз нам не родина!” При Шеварднадзе праздник вернули, но он уже не тот, что прежде, по указке такие вещи не делаются...
Сейчас большинство считает Гамсахурдиа виновником многих бед. Но я вспоминаю толпы восторженных женщин в черных колготках, истеричных его поклонниц; помню статьи в “Свободной Грузии”, пышно славословившие первого президента.
Мне, простой русской учительнице, было ясно, что происходит подмена: естественное желание избавиться от советчины, от тоталитарной несвободы оборачивается неприязнью, а то и ненавистью к России и русским, никак не меньше пострадавшим от коммунизма. Мало того, на них, на русскую культуру и традиционный уклад и пришелся первый удар еще в 20-е годы... Разве Грузия была в дореволюционной России “колонией”? Разве не процветала, не жила самобытной и яркой жизнью? Изображать Россию как исконного исторического врага, видеть в ней все свои беды — какая-то массовая аберрация сознания...
В Грузии стало душно. С тяжестью, болью в сердце пришлось мне ее покинуть.
Прошло два года, и вот я вновь брожу по улицам Батуми. Но знакомых почти уже не встречаю. Наверное, все уехали.
Товаров стало больше — результат введения лари; но вот что поражает — изменение национального характера, привычек грузин. Не зря говорят: “Грузин — это образ жизни”. Образ жизни резко пришлось сменить. Люди стали заметно суше, строже, редко услышишь сегодня на улице беспечный, свободный смех, которому даже и советская власть, кажется, не мешала. Сумрачные взгляды, поникшие спины. Раньше в Грузии пили, и пили весело, теперь стали именно выпивать. Постоянная нехватка электричества делает жизнь еще угрюмее.
Беспомощные глаза мужчин, толпящихся на улице Пушкина в Батуми в утренние часы в надежде найти работу. Люди выносят на продажу последнее: подушки, одеяла, катушки ниток, булавки — лишь бы утолить чувство голода.
Курс обмена летом 1996 года был примерно 4300 рублей за лари. Размер пенсий примерно 8 — 12 лари, зарплата — 5 — 15 лари. Лишь немногие из моих знакомых могли похвастать, что получают 30 или даже 40 лари.
А как же цены? Хлеб стоит 50 тетри (сотая часть лари), так что пенсионер может купить примерно 20 буханок в месяц. Фрукты летом стоили от одного до трех лари за килограмм, мясо — около трех лари.
Стала платной медицинская помощь. Вызов “скорой” стоит шесть лари, а если надо сделать укол или что-нибудь еще — сумма увеличивается. “А как же одинокие пенсионеры?” — недоумевала я. “Соседи складываются, кто сколько может”. Впрочем, люди обращаются к медикам все реже — предпочитают лечиться сами. Или... умирать.
В горсобесе я встретила женщину, ветерана войны первой группы — чуть не плачет: надо оформлять новое удостоверение с фотографией, на это требуется четыре лари, а пенсия — всего одиннадцать!
Доллары и лари легко меняют в обменных пунктах. Но валютная поддержка лари обещана всего на три года, и, как я успела заметить, доллары покупают охотно и не спешат тратить. Стараются вложить деньги в недвижимость (покупают целые этажи), а не инвестировать в производство — верный признак экономической нестабильности.
Впрочем, на облике Батуми положительно сказалась работа нового мэра. Исчезли кучи мусора, ведутся работы по озеленению. По городу ходят маршрутки и автобусы. В фирменном поезде “Аджария” приятно ездить: чисто, есть освещение, ходит без опозданий. А было время — в поезд входили со свечой. Аджария ныне — наиболее благополучный район Грузии.
Попасть из России в Грузию стало легче: летают коммерческие самолеты; из Батуми в Сочи и Новороссийск ходят катера (правда, нерегулярно). Дозвониться из Грузии в Россию, правда, трудновато: линия почти всегда занята. Но это говорит об интенсивности общения.
И — боюсь сглазить — кажется, в Грузии усиливается тяга к России. В ней больше не ищут “козла отпущения”, виновника всех бед. Демагоги, это утверждающие, уже не пользуются поддержкой.
...Летом 1996 года батумцев больше всего беспокоила предстоящая зима, ведь прошлой зимой свет давали только ночью, да и то на полтора-два часа! Дров взять негде, в поисках топлива батумцы давно очистили пляж, сожгли старые деревянные вещи. В семье моих знакомых начали разбирать паркет, постепенно сожгли его в печке-буржуйке, чтобы согреться. Но до Аджарии уже дотянулась линия природного газа, и это многих обнадеживает.
Батумцы живут надеждами. Надеются, что возрастут зарплата и пенсии, что через Батуми пройдет нефтепровод, а с ним появятся новые рабочие места, что Аджария станет свободной экономической зоной. Надеются, что из России будет поступать электричество, а ветеранам войны будут платить пенсии в российских рублях.
Надежды на будущее связывают с Асланом Абашидзе, возглавляющим Верховный Совет автономной республики.
Он как мог смягчал суровую обстановку. Сумел найти общий язык с “этносами” Батуми. В то время, когда в Грузии все разрушалось, в Аджарии возводились мосты. В Грузии хозяйничали вооруженные банды, но в Аджарию они не вошли, и русские солдаты помогли поставить им надежный заслон.
Горькое похмелье свободы...
Сейчас из Грузии бегут многие, даже те, кто так ратовал за ее — во что бы то ни стало — отделение от России. Но, естественно, эти беглецы — ничтожная часть живущего в Грузии населения. И только от него зависит, какой будет в будущем этот ни с чем не сравнимый край.
Я говорю: прощай, Грузия. И в горле комок. Ты мне мать. Ты же и мачеха...
Нижний Новгород.